Страница 116 из 122
Когда, некоторое время спустя, они возвращались к шалашу с двумя холодными и влажными от ночной росы арбузами, Григорий придержал свободной рукой старика за локоть и, замедляя шаг, проговорил:
— Я хочу у вас спросить… Скажите, вы случайно не знаете Нюру Вербу? Она библиотекаршей работает в Белогорке.
— Белогорка — это за речкой, верст пять от нашего Подберезкино будет. А про Вербу не слыхал. Видать, не из наших мест родом…
— Да, четыре года тому сюда назначение получила. Учились мы с ней в одном городе. Только я в горном техникуме, а она в библиотечном. Все это время переписывались. Я и на «5-бис» напросился, чтоб быть поближе к ней. Ну да ладно! Значит, не встретила! — в отчаянии махнул он рукой и ускорил шаг. — Ясное дело — четыре года…
Старик обеспокоенно посмотрел на парня.
— Да ты не печалься, вот развиднется, разыщем твою Нюру, не игла поди, — увещевал он.
— Нет, я пойду на станцию, — внезапно сказал Григорий и, тряхнув головой, направился к костру за чемоданом, — возможно, машина какая случится до шахты.
— А как же ужин?! — донесся голос Катри. Вероятно, она все слышала. Глаза ее были широко раскрыты.
— Какой там ужин — завтрак! — сказал Николай и посмотрел на побледневшие звезды.
На чистой, из сурового полотна, скатерке были разложены яйца и печеная картошка, возвышалась горка нарезанного хлеба, пестрой кучкой лежали алощекие помидоры, зеленый лук и огурцы.
Такого стола Григорий давно не видел. Он с благодарностью посмотрел на молодую хозяйку, молча сел на домотканый коврик и некоторое время шевелил палкой головешки в костре. Его широкоскулое, бронзовое от загара лицо было сосредоточенным, ожидающим.
Тем временем старик побывал в шалаше и вернулся с алюминиевой флягой. Внимательно разглядывая гостя, кашлянул в бороду.
— Может, не откажетесь? — неуверенно проговорил он и бултыхнул несколько раз флягой. — Это у меня на случай, если озябну или гость какой случится…
Григорий улыбнулся.
— Ну что ж, ради знакомства разве…
Григорий начал есть с удовольствием, потом опять задумался. Катря незаметно сбоку наблюдала за гостем, время от времени подбрасывая в костер хворост. Наконец тихо проговорила:
— Что-то и я про Нюру Вербу не слыхала. А может, она в каком-нибудь другом селе работает, вы не спутали? — Замков поймал ее внимательный, немного печальный взгляд и отрицательно покачал головой.
— Нет, не спутал я, — сказал он уверенно. — Мы с ней долго переписывались, а потом вдруг писем от нее не стало. И перед моим отъездом не было от нее весточки. Но ведь до Камчатки далеко, не все письма доходят. Телеграммы и то иной раз теряются, — будто в утешение себе добавил он.
Но никто не отозвался на его слова. Все сидели задумчивые.
Только Катря сказала настойчиво:
— Вы бы до утра подождали, недолго осталось…
По выражению ее лица было видно, что она хотела сказать еще что-то, но не решилась.
— И в самом деле, повремените час какой, а там машины одна за другой пойдут, — поддержал жену Николай.
Григорий немного подумал, затем решительно встал, поблагодарил за гостеприимство и долго тряс всем руки.
— Мы вас проводим, — решительно сказал Николай.
Когда подходили к станции, Николай и Катря немного отстали.
— Разве ты меня любишь? — сказала она будто недовольным тоном. — Вот кто любит: четыре года ждал.
— И не дождался, — ответил тракторист и притянул ее за плечи к себе.
Катря, словно не расслышала его слов, вздохнула и мечтательно промолвила:
— Эх, если б я могла помочь ему…
— В таких случаях трудно помочь, — рассудительно заметил Николай. — Не встретила — значит, разлюбила. Забыла. Кто же четыре года будет ждать?
— А может, телеграмма запоздала, — пыталась оправдать незнакомую девушку Катря.
Николай промолчал.
Простившись с гостем, они еще некоторое время стояли, глядя, как он сутулясь подымался по крутой насыпи на слабо освещенный пустынный перрон. Там, за станцией, пролегла дорога на «5-бис».
Когда Григорий подходил к фонарному столбу, от него вдруг отделился кто-то в белом и бросился навстречу.
— Она!.. — обрадованно воскликнула Катря.
Федот Иванович молча слушал внучку и незаметно ухмылялся в бороду. Затем подбросил охапку сухого бурьяна в костер и, когда он празднично вспыхнул, проговорил:
— Любовь! Выходит, вброд решилась… Опоздать боялась…
Пламя костра торжественно взвивалось к небу, щедро рассеивая золотые искры, будто кого-то звало в свой светлый мир…
Катря мечтательно повторила:
— Любовь…
1959 г.
Гордая любовь
Вера сошла с попутного грузовика на большой проселочной дороге, поставила чемоданчик на пыльную пожухлую траву, медленно и чуть удивленно огляделась вокруг. Лицо ее накалило солнце, глаза воспалились от ветра и пыли.
Насмотревшись, девушка сняла с головы косынку, с силой встряхнула ее и опять повязала.
Впереди за обрывистыми скалами широко и свободно раскинулось море, такое же, как и небо, перламутро-белесое, утомленное от зноя. В светоносной дали его куда-то двигались похожие на черных букашек катера.
К морю, где вдоль берега высыпали беленькие домики рыбачьего поселка, петляя, круто сбегала кремнистая дорога. По сторонам ее росла кустистая дереза и блеклый от пыли шиповник.
В поселке, несмотря на близость моря, было душно от нагретых каменных стен и заборов. В воздухе пахло накаленной морской галькой и водорослями.
Люди смотрели на нездешнюю девушку, как и всюду в отдаленных местах, где посторонний человек — редкость, с откровенным интересом и некоторой подозрительностью. Вера, казалось, никого не замечая, шла не спеша, усталым шагом, время от времени перехватывая чемоданчик с одной руки в другую.
Один только раз она остановила мальчика лет десяти с выгоревшими взъерошенными волосами, спросила, как ей идти дальше.
Перекинув с одного плеча на другое низку бычков, мальчуган, прежде чем ответить, долго смотрел на нездешнюю.
— Небось, на работу метите поступить? — спросил он и, не дожидаясь ответа, безнадежно добавил: — Не клюнет. Наш председатель Иван Никитич одних только моряков принимает. И чтоб непременно были «тихие» и балтийцы.
Но все же растолковал, куда ей идти.
Правление колхоза находилось в небольшом каменном домике, ничем не отличающемся от остальных — с изразцовыми наличниками на окнах и добротным крылечком, увитым виноградником.
Вера несмело открыла дверь, вошла в небольшую комнату. В ней никого не оказалось. Пахло тяжелым застарелым настоем табачного дыма и свежевымытым полом. На грубом голом столе у окна лежала стопка газет и перевязанные шпагатом письма. Увидев в углу на табуретке цинковое ведро с вспотевшими от студеной воды боками, Вера с жадностью припала к нему. Пока она пила, чей-то недовольный голос сказал у нее за спиной:
— У нас из ведерка не положено пить. На то имеется кружка.
Вера оглянулась. Перед ней стояла смуглолицая девушка-подросток. Мгновенного взгляда Вере вполне хватило, чтобы оценить детски строгий взор внимательных серых глаз и ямочки на округлых щеках, заметила и чернильное пятнышко над бровью. И это пятнышко помогло Вере определить, что девушка здесь маленькая начальница.
— Если всякий станет из ведерка пить, — все так же выговаривающе строго говорила девушка, — то наша медичка Анна Михайловна штрафами изведет… Вы по какому делу к нам?
Вера извинилась — она действительно не заметила алюминиевую кружку на подоконнике и попросила, чтоб о ней доложили председателю.
— Скажите Антонова. Вера Антонова, — назвалась она.
Фамилия эта, видимо, ничего не говорила маленькой начальнице. Она еще раз смерила своим строгим взглядом посетительницу: у той был вид человека, уставшего в долгих дорожных мытарствах. Девушке стало жаль Веру Антонову, и она сказала снисходительно: