Страница 11 из 56
— У меня есть и другие обязанности. — Я перебиваю его, кивая. — Держи меня в курсе. Я собираюсь позвонить Луке сейчас и попросить его послать людей в дом присмотреть за девочками.
Что я хочу действительно сделать, так это вернуться в комнату и сесть у постели Катерины, держать ее за руку и наблюдать, как она дышит, пока не буду уверен, что она продолжает дышать. Но она, это не все, кто у меня есть, и она не все, за кого я несу ответственность.
Разница во времени значительная, но Лука берет трубку после третьего гудка.
— Да? — Спрашивает он резко, как будто подозревает, зачем я звоню. — Я ничего не слышал от тебя, Виктор, но я знаю, что ты взял Катерину с собой в Россию. Я полагаю, у тебя есть свои причины?
Моя челюсть напрягается.
— Мне не нужно твое разрешение, чтобы брать мою жену куда бы то ни было. Я позвонил тебе по более серьезному делу.
Он на мгновение замолкает на другом конце провода, как будто обдумывая обсуждение первого пункта, но, наконец, выдыхает.
— Продолжай.
Я не решался рассказать Луке о похищении Катерины, но, если мне нужно, чтобы он выполнил свою часть нашей сделки, он должен быть полностью в курсе. Я объясняю все как можно мельче, начиная с деловой поездки, в которой я настоял, чтобы Катерина сопровождала меня, и заканчивая ее похищением и мятежом Алексея.
— Ты все еще в России?
— На конспиративной квартире с Катериной, пока я не смогу извлечь информацию о том, кто ее похитил. Я не могу сейчас вернуться в Нью-Йорк, и Левин со мной. Михаил направляется в мой дом, чтобы защитить моих детей и домашнее хозяйство, но ему понадобится помощь. Алексей убил нескольких оставшихся у меня верных людей. — Я делаю паузу, переводя дыхание. — У нас выгодная сделка, Лука…
— Мне не нужно, чтобы ты напоминал мне о нашей сделке, — обрывает он меня. — Я сам отправлюсь туда с несколькими своими людьми, как только удостоверюсь, что София и Ана под защитой.
Черт. Я не подумал об Ане, которую, я знаю, Алексей глубоко ненавидит за то, что она сделала от имени Софии. Я был готов закрыть на это глаза в интересах перемирия, которое я заключил с Лукой, но у Алексея не будет таких намерений.
— Дай мне знать, как только девочки будут в безопасности, — резко говорю я. — Левин сейчас снова пытается связаться с Михаилом.
Я громко ругаюсь, как только вешаю трубку, моя рука сжимается вокруг телефона. Мне требуется вся моя сила воли, чтобы не швырнуть его об стену, но вместо этого я откладываю его, сжимая кулак так сильно, что чувствую, как мои короткие ногти впиваются в ладонь. А затем я выхожу из комнаты, направляясь обратно в спальню, где спит Катерина.
Прямо сейчас единственное место, где я хочу быть, это рядом с ней.
Завтра я получу ответы.
КАТЕРИНА
В первый раз, когда я просыпаюсь, чувствуя себя более похожей на саму себя, Виктор сидит у моей кровати. Это почти невероятно. Я медленно открываю глаза, впервые за не знаю сколько времени чувствуя, что не промерзаю до костей, а моя кожа пронзается болью при каждом прикосновении и движении. Я чувствую, что у меня болит каждый дюйм тела, я измотана, несмотря на то, сколько я спала, но боль, это наименьшее, что есть. Я не знаю, потому ли это, что я выздоравливаю или потому, что я под действием лекарств, но мой череп не пронзает боль, когда я поворачиваю голову к Виктору, и мое горло не кричит на меня, когда я приоткрываю губы и шепчу его имя.
Его голова вскидывается в тот момент, когда он слышит звук, и я снова вижу это облегчение, как будто мое пробуждение имело для него значение. Через секунду он вскакивает на ноги, садится на край моей кровати и тянется к моей руке.
— Ты проснулась, — говорит он, глядя на меня сверху вниз теми голубыми глазами, которые я видела в самых разных настроениях, несмотря на то, как недолго мы были женаты. Я видела их тщательно незаполненными, я видела, как они пылают гневом, я видела их темными от страсти, разочарованными и счастливыми, и все, что между ними. Но прямо сейчас все, что я вижу в них, это беспокойство.
Беспокойство за меня?
— Да, — медленно говорю я, слыша, как скрипит мой голос. — Я думаю… я не чувствую, что у меня есть температура?
Виктор протягивает руку, прикасаясь к моему лбу, и нежность прикосновения поражает меня.
— Я думаю, что она спала, — говорит он с облегчением в голосе.
Простыни вокруг меня кажутся липкими, что является достаточно хорошим признаком того, что он прав.
— Я позову врача, — быстро говорит он, вставая. — Он должен осмотреть тебя. Старайся не говорить слишком много. Не напрягай горло.
Прежняя я могла бы сделать замечание о том, что мужчины вроде него предпочитают, когда женщины вроде меня не слишком много говорят, но, похоже, сейчас я не могу с этим справиться. Даже эти несколько слов показались мне трудными, и я просто киваю, снова ненадолго закрывая глаза, пока жду прихода врача.
На этот раз я получше его разглядела: мужчина лет пятидесяти или старше, с морщинистым лицом и глубокими голубыми глазами, глубоко посаженными на затылке. Он ободряюще улыбается мне, подходя к кровати, протягивает руку, чтобы коснуться моего лба более отработанным движением, чем Виктор, когда он засовывает термометр мне в рот.
— Лихорадка спала, — подтверждает он, глядя на меня сверху вниз, а затем на Виктора. — Я думаю, худшее позади. У вас все получится, Катерина. Это будет долгий путь, пока вы полностью не исцелитесь, но вы пережили самую опасную часть.
Затем он откидывает одеяло, клинически осматривая мои раны, прежде чем снова укрыть меня и жестом приглашает Виктора присоединиться к нему за пределами комнаты. Прежде чем уйти, он похлопывает меня по руке, снова бросая на меня тот ободряющий взгляд.
— Ты поправишься, — говорит он, а затем они с Виктором оба выходят.
Я пользуюсь моментом в одиночестве, чтобы подвести итоги самой себе. Это был первый раз, когда я была достаточно осведомлена, чтобы по-настоящему взглянуть на состояние, в котором я нахожусь, и как бы мне ни было страшно, я также знаю, что мне нужно сделать именно это.
Я медленно поднимаю руки, глядя на свои запястья, где на них были наручники. По всему периметру глубокие рваные раны, похожие на два гротескных браслета, с синяками по краям. Мои руки все еще болят, вероятно, из-за недостатка кровообращения, и я поднимаю руку, чтобы дотронуться до своего горла, где я чувствую синяки от того места, где Степан душил меня.
Сделав глубокий вдох, я тянусь за одеялом, приподнимая его достаточно, чтобы осмотреть свое обнаженное тело. То, что я вижу, заставляет меня ахнуть и в ужасе отбросить одеяло.
Мое тело похоже на лоскутное одеяло: масса порезов, некоторые неглубокие, другие перевязаны, якобы потому, что они были очень глубокими. Едва ли найдется дюйм моей кожи, который не был бы фиолетово-желтым от заживающих синяков, и когда я перемещаю свой вес на кровати, я чувствую пронизывающую до костей боль от полученных травм.
Я всегда сочувствовала Ане, чувствовала глубокую вину за то, что мой муж сделал с ней. Но теперь, впервые, я понимаю ее. Я не потеряла ничего настолько важного, как умение танцевать и карьеру, но теперь я знаю, каково это, когда у тебя что-то отнимают. Чтобы больше не чувствовать себя как дома в собственном теле. Я чувствую, что меня начинает трясти. Я не могу снова взглянуть на себя и плотнее закутываюсь в одеяло, как будто это может как-то стереть это. Сразу возникает дюжина разных страхов, смешанных с горем из-за того, что я никогда не знала, что это так важно для меня… моя внешность.
Я никогда не была тщеславной, но я также всегда знала, что я красивая. Даже после горя и боли последних нескольких месяцев, когда я слишком сильно похудела, я все еще смотрела на себя в зеркало и чувствовала то же самое. Я была немного застенчива, но не больше, чем любая другая девушка на моем месте. Теперь я в ужасе. Я не могу представить, как смотрюсь в зеркало, и когда я думаю о том, что Виктор видел меня такой… что он будет видеть каждый раз, когда смотрит на меня, мне становится плохо. Даже если он не принимал участия в этом, что будет со мной? Как он может хотеть жену, которая неизбежно будет покрыта шрамами, которая не будет той красивой женщиной, на которой он женился?