Украденная невеста

— Я не позволю, чтобы с тобой что-нибудь случилось, — бормочу я, протягивая руку, чтобы убрать ее влажные волосы с лица, когда она перестает сопротивляться достаточно долго, чтобы я был уверен, что она снова не забьется в ванне и не поранится. — Я здесь, Катерина. Это я. Ты в безопасности.

Она смотрит на меня непонимающе, как будто не может себе этого представить. А может, и не может, ведь все это так свежо. Осторожно я касаюсь ее щеки, избегая синяка возле челюсти.

— Никто не причинит тебе вреда, пока я здесь, — тихо говорю я ей, больше всего на свете желая помочь убрать испуганное выражение с ее лица. — Никто.

Катерина опускает глаза, ее дыхание немного замедляется. Она отворачивает голову, и я чувствую, как она уходит в себя, ее тело все еще напряжено под моими руками. Я знаю, что никогда полностью не пользовался ее доверием, но я вижу, что по какой-то причине я потерял то немногое, что у меня могло быть, и я не уверен, почему. Возможно, это произошло, когда она увидела девушек в ангаре, или, может быть, дело глубже, но я думал, что мы добились прогресса. Я не уверен, где именно мы снова пошли не так. И я знаю, что сейчас не время пытаться разобраться в этом. Я даже не совсем уверен, что мы будем делать дальше, кроме того, что я позабочусь о ее безопасности. Я не знаю, как выглядит наш брак с другой стороны этого. Но я знаю, что это не закончится тем, что я буду смотреть на ее бледное, безжизненное лицо и гадать, что я мог бы сделать по-другому.

Я осторожно беру мочалку, которую уронил в воду, когда Катерина начала паниковать, и медленно провожу ею по ее коже. На данный момент я даже не столько купаю ее, сколько успокаиваю, сжимая ткань так, чтобы вода теплыми ручейками стекала по ее разгоряченной коже. Она дрожит, и я знаю, что у нее все еще жар, ее кожа горячая на ощупь без теплой воды. Ей, должно быть, холодно, но доктор предупредил, чтобы я не слишком сильно нагревал ванну. Он предостерег меня даже от того, чтобы она слишком долго лежала в ней, беспокоясь о ранах, на которые требовалось наложить швы, но ее температура также должна снизиться.

Я никогда не был в состоянии так заботиться о ком-либо, даже о своих детях. Аника и Елена, конечно, болели в прошлом, но Катя заботилась о них, когда была жива, а потом Ольга. Каким бы внимательным отцом я ни пытался быть, роль воспитателя, это не та, к которой меня готовили с детства. Странно делать это сейчас. Но у моей Катерины больше никого нет.

— Ляг на спину, — мягко говорю я ей, надавливая на ее плечо, чтобы она откинулась назад в ванне. Она небольшая, эта хижина была построена, чтобы быть функциональной, а не роскошной. Она далеко от моего дома в Нью-Йорке, но, по крайней мере, здесь мы в максимальной безопасности.

Она повинуется, ее голова откидывается назад, и я провожу тканью между ее грудей, будучи мучительно осторожным. Она издает тихий вздох, когда я прикасаюсь к ней, и когда я поднимаю взгляд, я вижу, что кожа у нее под глазами влажная. Невозможно определить, вода это или слезы, но я думаю, что могу догадаться, что именно. И хотя она не смотрит на меня, я осторожно поднимаю руку и провожу большим пальцем по ее скуле, чтобы стереть влагу.

— Я никогда не причиню тебе боль, — говорю я ей, стараясь говорить как можно тише и успокаивающе. Я не знаю, ложь это или нет, день, когда я наклонил ее над кроватью и приложил свой ремень к ее заднице, все еще свеж в моей памяти и, вероятно, в ее, но что касается меня, то я этого не забыл. Я наказал ее, заставил осознать последствия сделанного ею выбора, изложил правила нашего совместного будущего. Но я не причинил ей вопиющей боли. Я не могу солгать и сказать, что не получил некоторого, или большого, удовольствия, увидев, как ее великолепная бледная задница покраснела под ударом моего ремня, но я не причинил ей вреда. Я был осторожен, чтобы не делать именно этого.

Что касается остального, что мы делали вместе, ей это нравилось. Ее даже возбудила порка, насколько я знаю, она никогда бы в этом не призналась. Но это другое. То, что они сделали с ней, другое. И когда я осторожно провожу тканью по ее телу, мне приходится бороться с этим первобытным, сердитым желанием выйти и скопировать на их плоть те же отметины, которые оставили на ней эти животные. Они заслуживают каждой капли боли, которую я могу им причинить, и даже больше. Они не переживут это. Я могу это гарантировать.

Она все еще слишком теплая, когда я вынимаю ее из ванны и снова погружаю в полусон. Я тщательно вытираю ее и несу обратно в кровать, укладывая обнаженной на чистые простыни. Доктор дал мне мазь, которой я смазываю самые неглубокие раны, чтобы, надеюсь, уберечь их от образования рубцов и помочь с инфекцией. Я осторожно применяю ее понемногу, пока она лежит там, ее дыхание снова мягкое и неглубокое, когда она снова погружается в сон.

Лихорадка длится слишком долго, я это знаю. Раньше она была худой, но я вижу, как она почти чахнет у меня на глазах, и я знаю, что, если это будет продолжаться слишком долго, я потеряю ее. Я не уверен, что действительно выполню свою угрозу доброму доктору, если Катерина умрет. Я могу гарантировать, что люди снаружи будут страдать. И я буду наслаждаться каждой секундой этого.

Когда я ей меняю повязки, она крепко спит, и я больше ничего не могу сделать. Я снова натягиваю на нее одеяло, глядя на ее нежное лицо. Это единственная часть ее тела, которая выглядит почти так же, только слегка помята из-за разбитой и распухшей губы, которая медленно заживает. Ее лицо напоминает мне, что Катерина все еще находится в избитом теле, лежащем там, и что есть шанс, что она вернется ко мне.

Что они не уничтожили ее полностью.

— Виктор. — Голос Левина доносится из-за двери, и я отдергиваюсь от того места, где моя рука лежит на одеяле, как будто чувствую себя виноватым за то, что прикасаюсь к своей жене, смотрю на нее с нежностью. Я делаю шаг назад, моя челюсть напрягается, когда я поворачиваюсь к двери. Я не могу забыть о других своих обязанностях, просто из-за нее. Я не могу упустить из виду общую картину.

Иногда мне кажется, что я очень сильно рискую, делая это.

Выражение лица Левина, когда я выхожу в коридор за дверью комнаты Катерины, гораздо мрачнее, чем я надеялся увидеть.

— Что случилось? — Жестко спрашиваю я, отходя от двери и жестом приглашая его следовать за мной в другую комнату, где мы сможем поговорить наедине.

— Мне позвонил Михаил, — говорит Левин низким и сердитым голосом. — Алексей устроил переворот, вернувшись в Нью-Йорк. Он убил нескольких мужчин, которые пытались противостоять ему, и чуть не убил Михаила. Михаил сказал, что он ранен, но жив. Он собирается попытаться вернуться в дом и вытащить девочек, Ольгу и остальных оттуда до того, как Алексей сможет добраться до них.

Блядь. Я сжимаю кулаки при упоминании моих дочерей, нарастающая ярость, которую я чувствовал ранее, угрожает выйти из-под контроля. Я всегда считал себя уравновешенным человеком, без особого темперамента. Но в последнее время это было тщательно протестировано.

— Позвони Луке, — резко говорю я. — У нас есть соглашение, и это означает, что он должен быть готов помочь защитить мою территорию, если потребуется. Помимо этого, Алексей может напасть на него. И Лиам…

— Алексей уже выступил против ирландцев, — тихо говорит Левин. — Он пригласил нескольких людей Лиама на склад под предлогом того, что ты попросил, и застрелил их. Михаил сказал, что планирует попытаться использовать нестабильность ирландцев прямо сейчас после смерти Конора, чтобы захватить территорию Бостона.

— Лука в курсе?

— Насколько я знаю, пока нет. Я хотел сначала рассказать тебе и узнать твои решения Пахан.

Левин редко бывает со мной так формален, он был моей правой рукой с тех пор, как мы были молодыми людьми. Тот факт, что он сейчас ведет себя так, это просто еще один намек на серьезность ситуации, и я выпрямляюсь, расправляя плечи.

— Я знаю, что тебе сейчас нужно беспокоиться о своей жене, но…