Страница 32 из 200
И все же предложение Ленина поддержало шесть человек, а выступило против него семеро. Только вечером того же дня положение в ЦК коренным образом изменилось. И не без воздействия Зиновьева.
«Если говорить ретроспективно, — указал он, — то ясно, что надо было заключать мир в ноябре. Чем больше мы побеждали в гражданской войне, тем яснее становилось, что единственная военная сила, с которой мы должны считаться, это германская армия. Условие, по-моему, было такое: если они возьмут нас за горло, то мы мир подпишем. Конечно, стачки в Вене и Берлине нас слишком очаровали и мы упустили момент. Я тоже боюсь, что они не подпишут того мира. В. И. (Ленин) говорит, что если они потребуют невмешательства в украинские дела, мы должны принять, но вопрос — какого невмешательства они потребуют.
Если тов. Троцкий хотел сказать, что он своей телеграммой хочет дать больше (Троцкий предложил “затребовать формулированные немецкие требования с обязательством дать ответ в определенный срок” — Ю. Ж. ), то надо принять. Во всяком случае, надо сказать, что мы хотим подписать мир, но если они потребуют, например, выдачи украинских рабочих, то мы не сможем и будем опять обсуждать. Нужно сегодня же послать телеграмму немцам. Нужно знать, чего они требуют. Если только Лифляндию, я был бы — за, но если выдачи украинских рабочих, то это трудно»102.
Лишь теперь большинством всего в один голос («за» проголосовали Ленин, Смилга, Сталин, Свердлов, Сокольников, Троцкий, Зиновьев; а «против» — Урицкий, Иоффе, Ломов (Оппоков), Бухарин, Крестинский, Дзержинский) было принято решение тут же направить немецкому правительству телеграмму с предложением немедленно подписать мир.
Германский ответ был сверхжесток. Он требовал передачи им всей Прибалтики, западной Белоруссии, а Турции — Карса, Ардагана, Батума; демобилизации русской армии, вывода всех частей из Финляндии и Украины; подписания мирного договора с Украинской народной республикой. Такие условия и пришлось принять — о том в Берлин сообщила телеграмма от имени СНК РСФСР и наркомата по иностранным делам.
Однако немцы не торопились за стол переговоров. Их армия перешла демаркационную линию и двинулась на восток.
Продвигались быстро, уверенно, не встречая сопротивления. Успели всего за несколько дней занять полностью Лифляндию, Эстляндию. В Белоруссии — Минск, Борисов, Полоцк. Вошли даже в российские Псков, Остров, Гдов, Нарву. Столица оказалась под угрозой захвата.
21 февраля Совнарком обратился «К трудящемуся населению всей России». Объяснил: «Раз германский рабочий класс оказался в этот трудный час еще недостаточно сильным, чтобы удержать преступную руку собственного милитаризма, то нам не остается другого выбора, как принять условия немецкого империализма до тех пор, пока европейская революция не изменит и не отменит их». И призвал, не теряя ни минуты, приложить все усилия для воссоздания армии103.
О том же и в тот же день говорил в Петросовете и Зиновьев, отстаивая, в отличие от Троцкого и Бухарина, решение ЦК.
«В данный момент, — честно признал Григорий Евсеевич, — все наши враги, все противники революции на каждом шагу ликуют... Они кричат о крахе, о “позорном” финале,.. о гибели советской власти». Пояснил: «Мы не скрываем, что подписание мира есть шаг чрезвычайно тяжелый... После отъезда нашей делегации из Бреста и в Германии, и в Австрии произошли важные события. В то время мы были склонны принять это явление за последний, решающий бой... Все мы рассчитывали на вспышку революционного движения и в некоторых других странах. К сожалению, мы ошиблись в расчетах».
Так объяснив блеф, запущенный бухаринской «Правдой», продолжил: «Телеграмма о капитуляции (Зиновьев имел в виду телеграмму СНК, одобренную ЦК 18 февраля — Ю. Ж. ) продиктована только и только интересами как русской, так и международной революции. И люди, вдохновенно распинавшие на кресте революцию, люди, которые служили французским и английским империалистам, не имеют никакого морального права критиковать и говорить, что эта капитуляция является “изменой”, “ложным шагом” и так далее.
Только тот, кто не понимает, что такое борьба рабочего класса с угнетателями, кто не имеет понятия о процессе развития этой борьбы, может говорить, что капитуляция противоречит верности революции и международному пролетариату».
Тем ударив по «левым коммунистам», уточнил: «С точки зрения интересов международной революции мы попытались использовать момент, пытались нащупать ахиллесову пяту противника, решившись на последний шаг, и поступили правильно. Шаг Совета народных комиссаров является попыткой получить отсрочку, получить передышку, за время которой назрели бы новые силы для новой вспышки международной революции...
Я уверен, что германские рабочие, несмотря ни на какие наветы, если не сознательно, то пролетарским чутьем поняли, что происходит здесь. Поняли, что последний шаг совершен нами во имя и наших, и их интересов. Мы, начинавшие когда-то интернационалистическое движение, и теперь поступили правильно».
Продолжая уповать на европейскую революцию, Зиновьев призвал Петросовет одобрить действия Совнаркома. И добавил: «Если история не дает нам последней отсрочки, перед нами один исход — неизбежность защиты отечества, социализма. Отстаивание грудью страны — очага социалистической революции».
А затем логично огласил воззвание СНК «Социалистическое отечество в опасности», уже призывавшее: «Все силы и средства страны целиком предоставляются на дело революционной обороны. Всем Советам и революционным организациям вменяется в обязанность защищать каждую позицию до последней капли крови».
В конце заседания Петросовет сформировал Комитет революционной обороны. В него вошло десять большевиков — Зиновьев (председатель), комиссар формируемого Северного участка отрядов завесы М. М. Лашевич, председатель петроградской ЧК М. С. Урицкий, нарком по военным делам Н. И. Подвойский, верховный главнокомандующий Н. В. Крыленко, Председатель президиума ВЦИК Я. М. Свердлов, быв. генерал-лейтенант М. Д. Бонч-Бруевич, начальник Петропавловской крепости Г. И. Благонравов, командующий войсками Петроградского военного округа К. С. Еремеев, комиссар по делам печати и пропаганды В. Володарский, а также пятеро левых эсеров104.
Комитет и приступил к организации Красной армии, еще не получившей такого названия. Прежде всего, отметил суровую реальность: «солдаты захватывают поезда, разбивают составы, расхищают грузы, угрожая всем, оказывающим сопротивление, оружием». А затем потребовал: «Все кадровые офицеры, преподаватели и слушатели Академии генерального штаба, военно-учебных заведений, инструкторы при военных училищах должны немедленно явиться и зарегистрироваться в Мариинском дворце»105. Они-то и должны были стать костяком создаваемой армии.
В ночь с 23 на 24 февраля во ВЦИКе прошло голосование по вопросу, не терпящему отлагательств, — о подписании мирного договора. 116 депутатов, в основном большевики, высказались «за», 84 — «левые коммунисты», левые эсеры, анархисты — «против». Первый шаг на пути к заключению договора был сделан. Однако и через неделю положение на фронте ничуть не изменилось — немцы намеревались остановить наступление только после подписания мира, а советская делегация, возглавляемая на этот раз членом ЦК Г. Я. Сокольниковым, сумела добраться до Брест-Литовска только 28 февраля. Поэтому интересы дела все еще требовали новых объяснений большевистско-левоэсеровской власти, новых уговоров. В Петрограде такую миссию взял на себя Зиновьев.
Выступая 1 марта в Петросовете, он вновь и вновь заклинал: «Теперь уже нет никаких сомнений, что эта война есть война между классами, борьба социальная. Вы уже знаете, что из Питера двинуты довольно серьезные силы. Некоторые заводы ушли на фронт полностью... Часть этих отрядов была направлена в Финляндию для борьбы с белогвардейцами...
Питерский гарнизон не на высоте положения... Задача Совета — пробудить несознательных солдат, озарить их сознанием, поднять тех, у кого души не совсем еще сведены четырехлетней войной...