Страница 181 из 200
«Я помню встречу с Зиновьевым в 1931 году в Ильинском, когда Зиновьев, подводя итоги тому, к чему пришли зиновьевцы после своей капитуляции в 1932 году, прямо говорил, что все-таки надо пожалеть, что с Троцким разошлись. Надо было продолжить борьбу со ставкой на то, что в результате хозяйственного кризиса дело (пятилетка — Ю. Ж. ) провалится и руководство партии вынуждено будет привлечь Каменева и Зиновьева к власти, и что это ожидание не осуществилось.
Он говорил в излюбленной форме — он говорил о “готтентотском” социализме (готтентоты в то время — наиболее отсталый народ, населяющий юго-западную Африку; т. е. социализм, рассчитанный на такое же по уровню жизни население Советского Союза — Ю. Ж. ), который проводит партия и правительство, в очень злобном духе нападал на Сталина и на руководство и в то же время вынужден был признать, что, несмотря на то, что осуществляется “готтентотский” социализм, все же о крахе говорить нельзя. Что если Каменев в 1929-1930 году делал ставку на хлебные трудности, на то, что голод вынудит Центральный комитет, Сталина изменить политику — он имел в виду хлебные затруднения, которые тогда испытывала страна и которые преодолевались в ходе строительства, то эта ставка тоже бита. Ставка на то, что коллективизация приведет к крупному политическому недовольству и это вынудит ЦК привлечь Зиновьева, Каменева и других, она тоже бита».
Посчитав такое объяснение истинным, Рейнгольд вернулся к нему еще раз. Ссылаясь на Каменева, хотя вполне мог обойтись и без того, изложил историю неудачных намерений оппозиционеров начиная с подготовки к 15-му парт-съезду. Провалилась, говорил он, «попытка пробиться массовыми действиями в порядке завоевания масс» — явно 1927 год. Провалилась «верхушечная комбинация» — судя по всему, попытка установить связь с Бухариным, другими «правыми» в 1928 году. «Наконец, была ставка на хозяйственные трудности — на кризис, на крах, на катастрофу», которая также провалилась — это уже о 1932 годе.
Добавил Рейнгольд и то, что могло чисто психологически объяснить дальнейшее поведение Зиновьева, его откровенную капитуляцию.
«В том положении, — объяснял Рейнгольд, — в каком были Каменев и Зиновьев в то время, когда недоверие к ним возросло со стороны ЦК в десять раз, когда пропасть, вырытая рютинским делом между ними и ЦК, не засыпана, такой теракт (против Сталина — Ю. Ж. ) не принес бы никакой пользы делу Каменева-Зиновьева — плану захвата власти.
Вот почему Зиновьев и Каменев настаивали на том, чтобы использовать все легальные возможности для того, чтобы вползти на брюхе в партию — это любимое выражение Зиновьева, завоевать доверие партии, в частности Сталина, и после того, как это доверие будет восстановлено, должна была вестись параллельно глубоко законспирированная террористическая работа, которая должна была остаться неизвестной партии. В сочетании этих двух методов и заключается тот способ, который мог бы привести Зиновьева и Каменева к власти.
Они были бы прощены при Сталине, восстановлены в партии при Сталине, вернули бы доверие ЦК при Сталине и, естественно, что Политбюро, имея Каменева и Зиновьева, прощеных Сталиным до теракта, естественно, должно было привлечь их к власти».
Что это — попытка до некоторой степени оправдать Зиновьева и Каменева, а заодно и себя? Похоже на правду. Слишком уж характерно для всего поведения Зиновьева начиная с декабря 1927 года. Но последняя фраза не очень вяжется со сказанным перед тем, да и намечавшийся путь выглядит слишком долгим.
Вряд ли на Лубянке или в прокуратуре СССР загодя готовили именно такое показание Рейнгольда. Объяснявшее и причину так и несбывшихся надежд Зиновьева и его единомышленников, и, как дружно утверждали подсудимые, возникшее стремление Троцкого и Зиновьева к сближению для продолжения борьбы за власть. Но организаторы процесса никогда не сделали бы его открытым, если бы не были уверены: главное обвинение — терроризм — подтвердят все подсудимые, не исключая и Рейнгольда, который продолжил свои показания.
«Зиновьев, — откровенничал Рейнгольд, — тогда же говорил: главное, основное и то новое, что отличает новый троцкистско-зиновьевский блок, заключается в единодушном признании необходимости террористической борьбы против партии и правительства, в признании необходимости создания боевой террористической организации для этой борьбы».
Вполне достаточно для признания виновности Зиновьева?
По мнению Рейнгольда — явно мало. И он продолжил:
«Зиновьев прибавил, что то соображение, которое обычно выдвигается, что якобы терроризм несовместим с марксизмом, несовместим с большевизмом, в данном случае несерьезно и его надо отбросить, потому что в тех конкретных условиях, в которых осуществляется диктатура, когда все нити диктатуры, как он выражался, сконцентрированы в одном лице — в лице Сталина, нет другого пути, как пробраться к руководству, только убив Сталина.
Он (Зиновьев) прямо сформулировал задачу уничтожения Сталина, рассчитывая на то, что члены Политбюро, оставшись без Сталина, за которым идут массы, останутся без вождя и без масс».
Но далее Рейнгольд сказал нечто неожиданное: «В запасе был и другой вариант. Этот вариант был связан с расчетом на Красную армию... Ряд крупных троцкистов и зиновьевцев, не порывавших связи с организацией, а наоборот, принимавших активное участие, по роду своей работы занимали в армии высокие посты. Это были Прилуцкий (? ), Путна (комкор, военный атташе в Великобритании — Ю. Ж. ), Шмидт (комдив, командир 8-й мотомеханизированной бригады — Ю. Ж.), Кузьми
чев (майор, начальник штаба 18-й бомбардировочной авиабригады (Ю. Ж. ), Гродзовский (? ) и ряд других, фамилии которых я не знаю.
Предполагали, что в том случае, если после выполнения успешного теракта Политбюро не поспешило бы пригласить Зиновьева и Каменева к руководству, то, опираясь на этих людей и на сосредоточение необходимых военных сил в Москве, прямо поднять военный мятеж и, опираясь на этот военный мятеж, принудить Политбюро признать руководство Каменева и Зиновьева».
Заявление более чем странное. Речь ведь шла не о ставшем для процесса привычным индивидуальном терроре, а о более серьезном, даже крайне опасном — военном перевороте. Правда, настораживали две странные детали. Прежде всего, откуда такие сведения у человека сугубо гражданской профессии — давно работавшего в наркомфине, наркомземе, не связанного ни в прошлом, ни в настоящем с армией. Затем явное противоречие, если не сказать, несообразность. Как участников подготовки мятежа Рейнгольд назвал тех, кто служил в Киевском военном округе, в то время как переворот должны были совершить части, находящиеся в Москве.
Такие странности показания, скорее всего, и заставили Вышинского не обратить внимания на слова Рейнгольда. Вернее, проигнорировать их, что продемонстрировал тут же последовавший диалог с Зиновьевым.
«Вышинский: Обвиняемый Зиновьев, это показание Рейнгольда вас уличает в тяжком преступлении. Вы признаете себя виновным?
Зиновьев: Да.
Вышинский: Действительно в ваш план входило, с одной стороны, проявить внешне во всей полноте лояльность и даже преданность партии, и в то же время подготовлять террористические акты против руководства партии и правительства?
Зиновьев: Я буду в свое время давать объяснения, из которых будет видно, что то, что говорил Рейнгольд, по-моему, не совпадает с действительностью, но что в данном месте он прав».
Оба так и не произнесли слов «военный мятеж». Обошлись иными — «тяжкое преступление», «то, что говорил Рейнгольд».
И все же на том странности показаний Рейнгольда не завершились. Он зачем-то повторил фамилии тех, кого, по версии обвинительного заключения, должны были убить заговорщики: Сталин, Киров, Ворошилов, Каганович, Орджоникидзе, Постышев, Косиор, другие, так и не пояснив, почему среди будущих жертв отсутствуют не менее известные, занимавшие столь же высокие посты лица: члены ПБ А. А. Андреев — секретарь ЦК, М. И. Калинин — сопредседатель президиума ЦИК СССР, В. М. Молотов — председатель СНК СССР; кандидаты в члены ПБ Г. И. Петровский — сопредседатель президиума ЦИК СССР, Я. Э. Рудзутак и В. Я. Чубарь — заместители главы правительства СССР, А. И. Микоян — нарком пищевой промышленности.