Страница 153 из 200
Об этом Зиновьеву стало известно 6 июля — сразу же после публикации речи Ярославского в «Правде». Но он еще не узнал о более серьезном обвинении. Ставшим решающим для возобновления недоверия к нему в конце декабря 1929 года. Тогда работники ОГПУ при обыске у бывшего оппозиционера Бланкова нашли выдержки из дневника Зиновьева, относившиеся к ноябрю 1927 года, то есть к кануну 15-го партсъезда, а Секретариат ЦК поспешил сделать их копии и разослать всем членам ЦК.
Хотя содержание этих выписок не давало каких-либо оснований для предъявления новых обвинений, все же они весьма негативно характеризовали Зиновьева, да еще и проливали свет на технологию закулисной работы оппозиции618. Потому-то и не оказалось ничего удивительного в том, что Григорий Евсеевич вместо ответа Кагановича получил выписку из решения ПБ от 5 февраля отнюдь не положительного содержания:
«Назначить т. Зиновьева ректором Казанского университета»619.
Такое решение означало понижение в должности и перевод на работу из Москвы. Несколько дальше, нежели в Калугу, как было при его первой ссылке. И Григорий Евсеевич пустился во все тяжкие, лишь бы остаться в столице. Начал упорную, растянувшуюся на два года, борьбу за иной пост, и непременно в Москве. А использовал для того... свое здоровье, неожиданно оказавшееся очень плохим.
Начал Зиновьев свою битву за Москву с того, что поспешил использовать испрашиваемый у Кагановича, но официально так и не оформленный отпуск. Уехал в Кисловодск, в недавно открытый цековский санаторий «Имени десятилетия Октября». А вернувшись, 16 апреля получил в поликлинике Лечебно-санаторного управления Кремля, от которой его, как и от кремлевской столовой лечебного питания, так и не открепили, справку, подписанную профессором Крамером и доктором Левиным:
«Дано сие тов. Зиновьеву в том, что он страдает резкой нервной депрессией и пониженной работоспособностью, миастенией сердца, артритом, хроническим люмбаго (радикулитом — Ю. Ж. ). Нуждается в данное время в полном отдыхе от работы в течение четырех-шести месяцев с пребыванием вне города (на даче, в деревне)»620.
На следующий день вместе со справкой послал в Секретариат ЦК заявление:
«Я вернулся, — обстоятельно объяснял Григорий Евсеевич, — после лечения в Кисловодске с ухудшением. Миастения сердца, о которой пишут врачи в заключении, посланном т. Кагановичу перед моей поездкой в Кисловодск, ухудшилась, подорвав работоспособность. Врачи уже давно говорили мне, что нужно с полгода серьезно и систематически лечиться, уехав в деревню, отказавшись от чтения газет и т. п. Говорили они не раз, что лучше всего мне поехать за границу для серьезного лечения. О последнем, конечно, не может быть и речи. Но в первом, они, к моему сожалению, оказались правы. Вчерашний осмотр привел к тому же выводу. Волей-неволей пришлось прийти к заключению, что не полечившись систематически в течение нескольких месяцев, я не стану на ноги.
Моя просьба заключается в следующем: я прошу отсрочить мою поездку в Казань до осени с тем, что я буду, согласно указанию врачей, жить в деревне и лечиться.
Я надеюсь, товарищи, что в этой моей просьбе не будет отказано. Тем более, что занятия в Казанском университете прекращаются с началом июня до сентября.
Мне очень не хотелось вновь возвращаться к этому вопросу — о моей поездке в Казань. Я все эти дни перемогался, готовясь ехать. Но я вынужден обратиться с изложенной просьбой, ибо болезнь принуждает. Моей вины тут нет»621.
Свое отношение к заявлению Зиновьева выразили два секретаря ЦК. Мнение Молотова, не очень, видимо, верившего нытику со ссылками на состояние здоровья, оказалось твердым и категоричным — «Предложить выполнять решение Политбюро». Сталин, чтобы не брать на себя ответственность за возможные последствия (а вдруг Григорий Евсеевич действительно тяжело болен? ), посчитал наилучшим не торопиться — «Обсудить надо в ПБ»622. А при обсуждении 25 апреля члены ПБ утвердили довольно мягкое решение: «Предоставить т. Зиновьеву трехмесячный отпуск для лечения в деревне»623.
Получив отсрочку, Григорий Евсеевич выиграл первое сражение, но все еще незавершенную борьбу продолжил, и весьма оригинально. Написал саморазоблачительную статью, весьма выгодную для ЦК — «Генеральная линия партии и ошибки бывшей ленинградской оппозиции». Демонстративно послушно направил ее в Секретариат, и лишь получив 15 июня разрешение ПБ, 624 передал в редакцию «Правды».
Доказав таким образом свою благонамеренность и готовность трудиться во благо партии, 7 сентября Зиновьев обращается непосредственно к Молотову.
Как и в предыдущем заявлении — об отпуске. Точнее, о продлении его, так как тот кончился еще месяц назад.
«Мне приходится, — писал Григорий Евсеевич, — обратиться к Вам со следующим. ЦК предоставил мне три месяца для лечения в деревне. Этот срок истек, но состояние мое по-прежнему плохое (врачи предупреждали меня, что нужен больший срок). Ввиду этого я надеюсь, что товарищи не будут возражать, чтобы я еще на некоторое время занялся кабинетной работой (т. е. продолжил писать пропагандистские статьи — Ю. Ж. ), продолжая лечение»625.
Молотов, не забыв о недавней просьбе Григория Евсеевича, 10 сентября провел через ПБ теперь уже предельно жесткое решение: «Продлить отпуск т. Зиновьеву на один месяц, с обязательным выездом после этого в Казань»626.
Зиновьев для себя твердо знал: Москву он не покинет ни в коем случае. И потому 20 октября, по истечении второй отсрочки, сделал весьма хитроумный ход. Снова обратился в ЦК, только на этот раз не к Молотову, а к П. П. Постышеву. Человеку в столице новому. До июля возглавлявшему компартию Украины, а после 16-го съезда утвержденному секретарем ЦК да еще и заведующим отделом.
В очередном заявлении Григорий Евсеевич представил дело так, будто вопрос о его отъезде в Казань, о чем Постышев наверняка не знал, вроде бы отпал сам по себе. И речь идет лишь исключительно о трудоустройстве.
«Дорогой товарищ, — писал Зиновьев. — Насчет работы.
Когда поправлю здоровье (сейчас приходится сказать, еще и если поправлю), я буду просить большей нагрузки и возьму любую черновую работу. Пока же приходится просить работы легкой. Может быть, было бы возможно следующее:
1. Я слышал, что при Комакадемии образуется маленький новый научный институт (кажется, человек на 30) для изучения колоний. Нельзя ли мне поручить это дело?
2. Может быть, возможно дать мне редакционную работу в ГИЗе (Государственном издательстве — Ю. Ж. ), отдел или подотдел? 3. То же в Большой советской энциклопедии. 4. То же в Малой советской энциклопедии.
5. Может быть, возможно дать мне небольшую работу в “Правде” по иностранному отделу? Например, небольшой отдел (редакционный, без подписи) “Хроника предательства мирового социал-фашизма»? »
Зиновьев не униженно просил, как делал прежде. Нет, выбирал. Был уверен, что ему обязательно пойдут навстречу. Завершал же заявление, явно чувствуя за собой некую силу:
«Охотнее всего я совместил бы 1 и 5. Через пару дней позвоню Вам. Перед назначением очень просил бы созвониться со мной или вызвать меня»627.
Ни звонка, ни приглашения Зиновьев так и не дождался. Явно переоценил свою значимость. И ему не оставалось ничего иного, как ждать — когда о нем вспомнят, если, конечно, вспомнят. А пока писать пропагандистские статьи. Писать о том, что он действительно знал, правда, по зарубежным газетам — о положении в Германии.
Дождался Григорий Евсеевич назначения лишь год спустя.
8 декабря 1931 года ПБ постановило: «Утвердить т. Зиновьева зам. председате
ля ГУСа (Государственного ученого совета, высшего методического органа Наркомпроса РСФСР — Ю. Ж. ) и членом коллегии НКПроса РСФСР»628. Снова дали ему работу, в которой он не разбирался, ничего не смыслил.
Глава 22