Перевёрнутый мир

Однако он так спешил, что разгневал Московского Академика: стал было его заместителем (по Ленинграду) без его ведома! Он получил уже утверждение в Смольном, но разгневанный Академик примчался в Ленинград, появился в Смольном, и дело было переиграно. Для защиты докторской диссертации в Москве Хватенко обеспечил себе поддержку другого академика, ленинградского, и был уверен в успехе. Настолько уверен, что заранее заказал шикарный банкет, да и уже успел хорошо “поддать” перед самой защитой. На заседание явился навеселе, текст отчитал по бумажке, выслушал оппонентов (конечно, “за”), но когда ему стали задавать вопросы, растерялся, полез за ответами в туго набитый портфель и стал в нем рыться, приговаривая: “Сейчас… сейчас…” Ответы не находились. Ходили слухи, что невзначай он вытащил из портфеля бутылку водки, но, кажется, это уже академический фольклор. И без того защита выглядела комично. Многие присутствовавшие рассказывали мне, что хоть защита нередко сводится к спектаклю, такого фарса они не припомнят. После объявления итогов голосования Хватенко, красный и потный, стал приглашать всех на банкет, но председательствовавший Московский Академик прервал его замечанием: “Вы не поняли, Александр Иванович: необходимого большинства Вы не собрали, Вам отказано в докторской степени…” Хватенко жаловался в ЦК, но тщетно.

Когда я вышел из лагеря и взялся читать накопившуюся за эти полтора года научную литературу, мне попался на глаза сборник теоретических статей с критикой западных учений. Текст одной из статей показался удивительно знакомым. Ба, да ведь это мой текст! А над статьей стояла фамилия Хватенко! Неужто он считал, что я ушел на долгие годы и теперь можно располагать моими работами как выморочным имуществом? В средневековой Франции сеньор так распоряжался имуществом умерших крестьян, и эти привилегии сеньора назывались “правом мертвой руки”. Наложил, значит, на меня мертвую руку. Ну и хватка! Потом выяснилось, что он проявил еще большее нахальство: сдал статью в печать еще до моего ареста, то есть когда он еще быстро продвигался наверх и ему был сам черт не брат. Прочитав статью более внимательно, я обнаружил, что мой текст взят из трех моих работ — учебного пособия, рецензии и вышедшей на английском языке обзорной статьи. Но примерно половина текста его произведения — не моя. Неужели сам сочинял? Непохоже: тут высказывания, до которых ему бы не додуматься. Меня охватил азарт: вот и проверка моей эрудиции, которую так хвалили, — неужели не найду источники, откуда что украдено? Должен найти, не все ведь перезабыл за молниями в лагере! Засел за книги и в несколько дней разыскал все. Оказалось, что кроме меня Хватенко ограбил двух этнографов, двух философов и одного индийского археолога. Лихо сработано — без чернил, не притрагиваясь пером, все — только ножницами и клеем! Лишь самый конец статьи опознать я не сумел. Но в телефонном разговоре научный редактор сборника, крупный ленинградский ученый, смущенно признался: “А конец дописал ему я”. — “Как?!” — “Да, понимаете, чувствую, что текст как-то неловко обрывается, повисает в воздухе, ну и дописал”.

Добавления самого Хватенко в мой текст были только одного рода: огромное количество ошибок грамматических и… уж не знаю, как их назвать, — ну, таких, которые появляются, когда малограмотный человек щеголяет научными и философскими терминами, безбожно их перевирая. Вместо энвиронменталистов у него “инверменталисты”, номотетическая тенденция оказывается в его передаче “номатической”. Это не опечатки: гиперскептики, став “гипроскептиками”, остаются таковыми на протяжении всей статьи.

Моя англоязычная статья переведена у него на русский язык ужасающе. “Индетерминизм” передан словом “беспричинность”, аддитивное понимание стало “адаптивным” и т. д. Английского страдательного залога переводчик не признавал, поэтому деятели и объекты действия у него поменялись местами. Сами понимаете, что при такой передаче получилось из смысла статьи! Правда, Хватенко и так перевести бы не смог. Переводил для видного специалиста по англоязычному зарубежью кто-то другой, возможно, студент. В некоторых случаях переводивший колебался, как перевести, и, написав, скажем, “предложил”, ставил в скобках синоним: “выдвинул”. А Хватенко так и перекатал все подряд, и в статье стоит: “предложил (выдвинул)… гипотезу”.

В предисловии к сборнику указано, что на заседании Отдела академического института Туркмении, где эта статья была предложена как доклад, “все выступавшие подчеркнули высокий уровень докладов”. Все! А там были и специалисты из центра. Значит, и такой абракадаброй о гипроскептиках, инверменталистах и номатической тенденции можно, оказывается, произвести впечатление на заседании, “посвященном теоретическим вопросам методологии и методики” науки (цитата из предисловия).

Обратившись после анализа статьи к книге того же автора (его докторской диссертации), я обнаружил те же приемы работы, только обкраденных авторов прибавилось (оппоненты вообще не заметили кражи). Болес того, я приведу из книги один пассаж, из которого явствует, что сей член Ученого совета, кандидат наук, руководитель научного коллектива, специалист в области древних культур, представляющий нашу науку за границей, — что он вообще, простите, некультурный человек. Он пишет об “эпохе до вторжения А.Македонского”. Если он считал, что это фамилия, то уж писал бы тогда инициалы полностью — с отчеством: А.Ф.Македонского (надо надеяться, он имел все-таки в виду “Александра Филипповича”, занимавшего некогда македонский престол).

Как подумаешь, что этот невежда распоряжался целым коллективом ленинградских учёных, что он решал, кому продолжать исследования, а кому уходить вон! Что он увольнял прославленных корифеев! Это его мертвая рука лежала на живом теле науки. Как рука Лысенко, только захват поменьше. До широкого — не дорос, не дали.

По моему заявлению, написанному в конце 1982 г., была в начале 1983 г. создана комиссия, которая разбирала сей казус на пяти заседаниях, факты полностью подтвердились. Хватенко сначала говорил, что его подвели помощники, редакторы, корректоры. Потом признал, что идея принадлежит ему: как коммунист он привык выполнять задания в срок и надежно, а тут не успевал, ну и… Комиссия не приняла этих оправданий. Хватенко покаялся, подчеркнул, что “не руководствовался расчетом или злым умыслом”)?!), и выразил готовность принести извинения обкрадсн-ным. И мне, значит. Стороной он расспрашивал коллег, за что я на него так рассердился. Ну, словчил, ну, слямзил, так ведь никому же не во зло. Самойлову-то что до этого? От него же не убудет — наоборот, пусть радуется, что на его работы такой спрос! Наверное, это его лагерь так озлобил…

Самое интересное, что Хватенко недоумевал искренне. Он искал лишь то, чем он мог оскорбить лично меня, и не понимал, что оскорбляет и унижает науку. А тем самым и меня.

Надо сказать, я поставил администрацию Института в чрезвычайно трудное положение. Зэк, только что выпущенный из лагеря, лишенный степени и звания, отвергнутый государством и официальной наукой, уличил процветающего научного деятеля, руководящего сотрудника (правда, не сумевшего защитить докторскую диссертацию). Как поступить?

Я потребовал четкой публикации об этом происшествии в головном археологическом журнале нашей страны (редактором его был все тот же Московский Академик). А между тем в это время редакторы даже ссылки на мое имя еще вымарывали. Московский Академик и сам весьма недолюбливал Хватенко, но высветить мое имя, да еще как пострадавшего от скандальных действий, позорящих его Институт… Академик долго не мог решиться на публикацию. Но мне передали, что два влиятельных члена Ученого совета заявили, что выйдут из совета, если это позорище не будет прекращено, если меры не будут приняты. Кроме того, я дал знать, что в этом случае мне остается подать в суд, (плагиат — статья 141, ч. 1 УК РСФСР), а тогда процессом косвенно будут задеты редактор сборника и директор учреждения, где работает виновный. Редакция журнала также опасалась (и не без оснований), что если моя просьба не будет удовлетворена, я смогу предать гласности всю эту историю на страницах зарубежного издания (хотя бы того, где я значусь в составе редколлегии): терять мне было нечего. И вот весною 1984 г. акт комиссии был подготовлен к публикации (полностью) в головном археологическом журнале.