Лапландия. Карелия. Россия

Нелишне будет сказать несколько слов об образе жиз­ни финских лапландцев, преимущественно живущих в по­госте Энаре. Весна, или Мариино время, есть самая важная эпоха в однообразной жизни лапландца. Все рыбаки из Ут­съйоки и Энаре, также большая часть поселян из Соданкилы идут к морским берегам Норвегии в округ Фалед (Faelleds-District), чтобы по древнепринятому обычаю ло­вить там рыбу. Обычай этот состоит в том, что двое или трое наших сходятся с рыбаком норвежским, употребляют вместе с ним его лодку и сети, дают ему потом половину лова, а другую делят между собой. Десятую часть этой лов­ли как финны, так и норвежцы должны отдать тамошнему духовенству, а оно тут же передает ее торговцам, живущим в течение лета при бухтах и меняющим на муку все, что рыбаки могут добыть. Лапландцы жалуются на притесне­ния этих торгашей и за счастье почитают, если могут про­дать ловлю свою русским купцам, приезжающим в конце июля и в начале августа на ярмарку в бухтах, когда дозво­лена свободная торговля. Во время этой ярмарки русских съезжается много. Если верить показаниям одного слово­охотливого лапландца, то вот какая разница в ценах рус­ских и норвежских купцов: за одну вагу (waag=165 фун­тов) муки норвежец требует 5 ваг свежей или вагу сушеной рыбы, а русский отдает одну вагу муки за две с половиной ваги свежей рыбы и одну вагу и 8 марок (4 фунта) муки за одну вагу сушеной рыбы. Но немногие финские лапландцы могут пользоваться выгодной торговлей с русскими; к Ива­нову дню они все разъезжаются по домам. В это время их собственные озера освобождаются ото льда, и они дома за­нимаются ловлей.

Тут-то начинается золотое время для лапландца, о ко­тором он вспоминает зимой, как о потерянном рае: закупо­рись в палатке от мошек, с полным желудком, без забот о завтрашнем дне он может спать сколько хочет. Лапландец не променяет этого блаженства на все сокровища мира. Есть, однако, обстоятельство, которое нарушает его покой: он должен раз или два в лето переходить от одного озера к другому. Эти переходы делает всякий рыбак, живущий в округе Энаре. Лапландцы с давних пор владеют тут множе­ством маленьких озер, и как скоро рыба перестанет метать икру, они переходят на лов от одного озера к другому. Упо­мянутые озера часто соединяются одно с другим маленьки­ми ручейками, и в таком случае переходы удобны; в лодку кладут сети, домашнюю утварь и проч, и плавают спокой­но. Когда же нет сообщения между озерами, то рыбак дол­жен сухим путем тащить лодку и все прочие принадлежно­сти, что довольно тяжело и трудно.

С исходом лета лапландцы затворяются в зимних сво­их избах и питаются заготовленным запасом, то есть су­шеной рыбой. Но запаса этого не может стать на всю длин­ную зиму. Рыбная ловля осенью подо льдом (по-лапландс­ки juongas, по-фински juomus) едва дает ему дневное про­питание. Охота гораздо прибыльнее, особливо за дикими северными оленями, она продолжается осенью от Воздви­жения до праздника Всех Святых, весной — от Благове­щения до тех пор, пока земля освободится ото льда. И в древние времена охота за дикими оленями была у лаплан­дцев важной отраслью промышленности, и для этого упот­реблялся особый способ ловли, который теперь оставлен и который называется wuomen. Вот как описывает его Торнеус: «На равнине или на голой безлесной скале на протя­жении одной или двух миль в длину и одной мили и более в ширину ставит охотник высокие шесты — quasi duo cornua[14] — сперва довольно далеко друг от друга; чем да­лее идет он, тем ближе ставит шесты и на каждый привя­зывает что-нибудь черное и ужасное, чего олень пугается; в angustioribus[15] ставит он плетень, каким обыкновенно шведы огораживают пашни, ставит его так высоко, что олень не может перепрыгнуть через него; наконец, in angustissimo[16], он делает скат с пятью ступенями вниз, окружает его забором, который так част, что ни одно жи­вотное не может пролезать сквозь него. После всего этого лапландец обегает все горы кругом, гонит тихонько и ос­торожно всех попадающихся ему оленей к своему вуомену (wuomen). Как скоро олени попадутся между двух рядов шестов, то не смеют пройти вправо и влево между ними, пугаясь черных лоскутьев, мотающихся на шестах. Лап­ландец с людьми своими стоит за шестами, стережет, что­бы олени из-за них не вышли, и старается медленно под­вигать их вперед, позволяя им щипать белый мох (кото­рым они питаются); олени ложатся и отдыхают, не чуя предстоящей опасности, как же скоро они приходят ad angustiora и angustissima[17], где с обеих сторон возвышает­ся крепкий плетень, тогда лапландец с шумом бросается на них, преследует in praecipitium[18] по пяти ступеням вниз; оттуда выпрыгнуть они не могут и остаются, таким обра­зом, in suo carcere[19]. Лапландец сам спускается туда и уби­вает всех — больших и малых. Ловля эта искореняет оле­неводство в целой стране, потому-то другие лапландцы и ненавидят тех, кто занимается ею». По рассказам лапланд­цев, прежде диких оленей залавливали и во рвы, и «лап­ландские могилы», которые местами встречаются в Фин­ляндии, и суть, вероятно, по большей части выкопанные ямы для ловли диких оленей. Обычай ловить диких оле­ней петлями сохранился доселе. Но лапландец предпочи­тает стрелять их из верного ружья своего, и многие уверя­ли меня, что во время весенней и осенней охоты им уда­лось застрелить около 30 или 40 оленей. Как ни прибылен этот промысел, но по самой сущности дела он не может быть надежен. Прежде для рыбака-лапландца самое вер­ное средство пропитать себя зимой была торговля водкой с горными лапландцами. Рыбак отдавал всю муку, приобре­тенную им меной рыбы в бухтах норвежских, финским колонистам для выкуривания из нее водки и выменивал на водку оленье мясо у горных лапландцев, которые зи­мой приходили во множестве в Энаре. Обыкновенная цена была за канну (с лишком два ведра) водки олень-самец, за полканны — олень-самка. Так как рыбаки-лапландцы не очень пристрастны к горячим напиткам, то можно понять, как была им прибыльна эта торговля. Но в нашей Финской Лапландии торговля эта в последнее время решитель­но запрещена вследствие пагубных ее действий на нрав­ственность. Выгоды, коих лишился энарский лапландец, конечно, со временем воротятся более правильным и улуч­шенным образом жизни.

Но я забываю, что мы еще находимся в лапландской избе, и после такого долгого в ней пребывания нам необ­ходимо вздохнуть чистым воздухом. Будем же продолжать путешествие и простимся с Юуутуа, но не забудем по до­роге заехать в энарский пасторский дом близ Юуутуа. Глав­ное строение на пасторском дворе состоит из двух горниц, доступных всему, кроме солнечных лучей. Передняя ком­ната украшается скамейкой, мало-помалу сделавшейся чер­ной от грязных лапландских шуб; во второй стоит постель, набитая прошлогодним березовым листом и занимающая половину всей комнаты. Вместо кафельных печей в каж­дой горнице сложен очаг, а тепло бережется клоком сена, которым затыкается дымное отверстие в кровле. Единствен­ные существа на пасторском дворе были чучела белок и сов. Таким образом, по прибытии нашем сюда Д у р х м а н, против чаяния своего, не нашел в церкви лапландцев и потому решился не разлучаться с нами до Утсъйоки. Мы все-таки пожелали ему счастья в новом его жилище и вме­сте с ним продолжали путь. Целую милю прошедши пеш­ком до озера Стуораяура (Stuorrajaur), мы нашли на бере­гу его одну хижину, но, к сожалению, пустую и без лодок. Проводник уверял, что никак невозможно обойти озеро. Предложение мое развести огонь на берегу не было приня­то, потому что на этом месте его не будет видно за многи­ми острыми утесами, подымающимися над озером. После долгого размышления решились мы послать постоянного сопутника нашего Иессио вместе с лапландским проводни­ком разложить огонь на одном из мысов. Иессио воротил­ся в полночь и сказывал, что проводник, вместо того что­бы разложить огонь, обходил тихонько мыс и, не отвечая на вопросы Иессио, манил его следовать за ним. Наконец Иессио вышел из терпения и угрозами заставил лапланд­ца признаться, что он знает местопребывание хозяина хи­жины и идет к нему за лодкой, а Иессио для того ведет с собой, чтобы на возврате легче было грести. Рассержен­ный этим нечестным поступком, Иессио воротился, строго приказавши лапландцу не терять времени и привести лод­ку как можно скорее. Лапландец воротился не прежде че­тырех часов утра в таком дурном расположении духа и с такой сопревшей лодкой, что мы насилу могли на ней пе­ребраться до ближайшей деревни, лежащей на острове Стуораяурского озера. В этой деревеньке нашли мы две поря­дочные горницы, тем не менее лапландцы жили в хижи­нах, по той причине, как они уверяли, что в черной, дым­ной хижине нет мошек. Так как день был воскресный, то Д у р х м а н должен был совершить богослужение в этой деревне. Потом пустились мы опять в путь, озером про­плыли две мили и достигли финской колонии, располо­женной при устье Камасъйоки. Здесь представилась нам грустная картина нищеты, порожденной не внешними об­стоятельствами, не недостатком образования (хозяйка была из хорошей фамилии), но нравственным развратом, бед­ствием пьянства. Мы недолго тут побыли и спешили уйти на скалы. Тут впервые мы очутились в истинной земле северных оленей. Куда ни обращаешь взор, всюду видишь только олений мох — эту северную траву, на которую я никогда не мог глядеть без грустного чувства. Обширные болота, кое-где прерываемые скалами, конечно, не могли развлечь этого чувства. К довершению всего проводник наш, взятый в Юуутуа, был такой угрюмый, молчаливый лопарь, что не поддавался ни ласкам нашим, ни водке, ни угрозам. Сурово и недовольно шел он вперед с ношей за спиной и на все вопросы отвечал любимым лапландским выражением: «Не знаю, право не знаю!». Это выражение употребляет ло­парь в каждой речи, не придавая ему никакого значения. Однажды я спросил у лопаря, сколько лет он жил на одном месте. Он отвечал: «Право не знаю, девятый год!».

14

quasi duo cornua (лат.) — как бы два фланга, angustioribus (лат.) — узкие проходы.

15

angustioribus (лат.) — узкие проходы.

16

in angustissimo (лат.) — в самом узком проходе.

17

ad angustiora и angustissima (лат.) — к наиболее узким местам прохода,

18

in praecipitium (лат.) — в пропасть, под обрыв.

19

in suo carcere (лат.) — в свою тюрьму.