Новая жизнь. Финал

— Существенно, — говорит Натсуми: — еще раз подтверждает мои подозрения. А на форумах городских были? Нет? И не надо, там такого понаписали.

— С Шизукой как? Все в порядке?

— С Шизукой? — прищуривается Натсуми: — не знаю. Бьянка-сама, как там Ши-тян?

— Ши-тян? — поднимает голову вверх Бьянка и на пол с потолка обрушивается Шизука в темном, бесформенном комбинезоне.

— Тебе не рановато ли по потолку бегать? Как твое здоровье? — спрашиваю я.

— В больнице скучно. И стыдно. Нипочем меня бы не взяли, если бы не гранаты с газом. — отвечает Шизука, отводя глаза в сторону: — теперь вот. — она прижимает пальцем нос и я вижу у нее в ноздрях какие-то темные трубки.

— Фильтры. — поясняет она: — бдительность.

— Подводя итог — сейчас Зрячий очень сильно ведет. Инициатива у него в руках, а мы вынуждены обороняться. У нас все под ударом, и Шелтер и Бьянка Петролеум и сама Бьянка как физическое лицо, близких нам людей увольняют или отстраняют от работы, а уж грязи на нас всех сейчас — не отмоешься. — говорит Натсуми: — так не может продолжаться. Если мы так и будем только отбиваться, мы проиграем.

— Правильно. — кивает Бьянка: — уж теперь на нас никто не подумает, а я как раз…

— Никакого зарина!

— Черт.

Глава 23

Как говаривал Лев Николаевич Толстой — все счастливые семьи счастливы одинаково, а каждая несчастная семья несчастна по-своему. Так говорил Лев Николаевич и уходил в баньку, прижимать грудастых крепостных девок и хлестать их вениками из дубовых листьев.

Особенность нашей семьи в том, что счастьем в ней делятся охотно. Расплескивают вокруг, вливают в глотку и размазывают по поверхностям. А вот несчастье каждый держит при себе. Угрюмо молчит Хината, она изучает плавающие чаинки в своей кружке. Молчащая Хината — само по себе зрелище не самое обычное, даже ранним утром у моей младшей сестренки всегда есть что сказать. Иногда, кажется, что она не заткнется, даже если ей рот скотчем залепить, начнет азбукой Морзе отстукивать или там жестами как глухонемые, потому что так много всего сказать охота. Так было всегда. Но сегодня утром — не так. Она молчит и смотрит в свою кружку. И в обычное время мама обязательно поинтересовалось ее состоянием, спросила бы, что случилось, докопалась бы до истины и наказала виновных. Поощрила непричастных и закрыла бы ситуацию.

Но сегодня — молчит и мама. Она все еще наша мама, она приготовила завтрак, она накрыла на стол, она расставила приборы и тарелки с чашками, она сделала все, что делает с утра. Как всегда. Вот только ее движения… так двигается человек, у которого что-то очень сильно болит внутри, она медленней чем обычно и подолгу задумывается перед тем, как совершить простейшее движение, дважды уронила половник и едва не поставила чашку мимо стола.

Она словно бы не здесь, а где-то далеко. Ее лоб разрезала вертикальная морщинка между бровями, а губы слились в одну полоску. Ее кожа как будто стала серой, она и сама стала неприметной и маленькой, куда делась повелительница дома Такахаси, гордая владычица над всеми, кто проживает в этом доме, негласная глава семьи?

Мама молча разливает чай, достает из кофеварки чашку, ставит ее перед отцом и делает приглашающий жест рукой. При этом — ни единого звука не срывается с ее сжатых губ. Сама она — не садится за стол с нами, а так же, молча — удаляется в свою комнату.

Отец, который сидит во главе стола — мрачно пододвигает к себе чашку с утренним кофе. Он тоже молчит. Стискивает кулаки, костяшки пальцев — белеют. В таком состоянии я вижу его впервые. Хината бросает на него быстрый взгляд и съеживается. И это я тоже вижу в первый раз. Хината — его любимая доченька, уж она ему хоть на голове танцевать может, он обычно только улыбается и радуется. Но не сегодня. Сегодня она старается не попадаться ему на глаза и вообще вжаться в стенку и сделать вид что ее нет.

Меня эта депрессивно-нуарная атмосфера тоже напрягает. Все-таки легко привыкнуть к хорошему. Легко и быстро. Вот и я привык, что у меня не семья, а стая розовых единорогов из сказки, каждый день, не смотря на любые трудности, невзирая на погоду, политику или отсутствие денег — у нас в семье была хорошая погода. Утренняя улыбка мамы, мягкие губы, обозначающие поцелуй в лоб, «доброе утро, сынок», сказанное искренне и тепло. Веселая и ни к чему не обязывающее словесное «тра-та-та-та-та!», пулеметной очередью от Хинаты, которая аж на стуле подпрыгивает от энтузиазма и строгое мамино «сперва прожуй, а потом говори!». Счастливый взгляд отца, брошенный на Хинату с тайной гордостью, при этом он изо всех сил сдерживает улыбку, но долго ему не удается продержаться, и он поддерживает Хинату в ее энтузиазме. С такой же гордостью и любовью отец смотрит и на маму, когда она отворачивается к рисоварке или горящей плите, смотрит и любуется. «Хватит читать за столом!» — всегда говорит ему мама, повернувшись, а он всегда отвечает что-то вроде «Ммгм» и наконец откладывает свой планшет в сторону. Хината поддразнивает меня, мама говорит что-то в духе «в школу опоздаете, ешьте скорей» и выкладывает на барную стойку наши бенто. В самых обычных пластиковых контейнерах, самые обычные бенто. И мы ели скорей — самую обычную еду. Но даже самая обычная еда за таким столом всегда становилась вкусней.

Сегодня же я ковыряюсь в безвкусном омлете, он словно сделан из пористой резины и такой же на вкус. А уж чай и вовсе как горячая, покрашенная вода.

У отца в руках трещат, ломаясь, палочки из бамбука. Хината вздрагивает от этого звука. Каждая несчастная семья несчастлива по-своему, да? Отец разжимает кулак и с удивлением смотрит на треснувшие палочки.

Мне очень охота по столу ладонью треснуть и сказать все, что я думаю. Как-то выправить атмосферу поражения и депрессии. Сказать, что мы, в доме Такахаси — не сдаемся просто так. Что до тех пор, пока мы друг у друга есть — все преодолимо. И сказать папе, чтобы прекратил пугать Хинату, он же потом сам пожалеет. Хрен с ним со мной, я большой мальчик, но для нее он не просто отец, он — кумир, призма, через которую она будет оценивать всех мужчин в своей жизни. А я не хотел бы чтобы моя маленькая сестренка вот так вздрагивала от страха.

Но… не сейчас. Он не послушает меня. И мама меня не послушает. Статья в «Токио Дейли» разорвала самое важное в нашей семье — доверие. Отец не верит маме, он-то помнит, что она намеренно скрывала от него детали автобиографии, все эти портовые драки и прочее. А раз что-то одно утаила, то может и в другом соврала?

Мама же обижена на него за то, что он ей не верит, нет, это не то слово. Она в ярости. Она себя, конечно, сдерживает, но я вижу, как у нее ноздри раздуваются. И не только отец в этом виноват, хотя и это тоже. Но ее выгнали из комитета соседей по благоустройству квартала, а она так гордилась тем, что была заместителем главы этого комитета. С ней демонстративно отказываются здороваться соседи, а сегодня с утра какой-то умник написал на стене нашего дома оскорбление. Она в магазин сходила и сразу же была остракизму подвергнута, тотальный игнор самого ее существования, ее попросту перестали замечать. Если бы не камеры вокруг и не ее железное терпение, будьте уверены, что количество людей, обратившихся к врачам с сотрясением мозга в нашем квартале, резко взлетело бы вверх.

А Хината… ей просто страшно. Ее привычный мир вокруг — разваливается на части, прямо у нее на глазах. Все, что было фундаментом ее существования, что было тылом, крепостью, местом, где безопасно — все это разваливается, а другого у нее нет. Потому она вздрагивает от резких звуков. Сейчас она сбита с толку, не знает, что делать и чувствует себя совершенно беспомощной. Мне знакомо это чувство. Отвратительней его нет ничего в этой жизни. Уверен, в школе ей дали почувствовать, что она теперь — пария. Просто потому, что ее семья — парии. Дети умеют быть жестокими, обожают быть жестокими и часто жестоки. Даже ее подружка, Айка — и та у нас не появляется в последнее время. Поссорились? Или она просто решила держаться от Хинаты подальше, пока все не разрешится? Жаль, я был о ней иного мнения, но ведь только так и познаются друзья — в беде. Тусить вместе в школе, ходить в караоке, сплетничать о парнях или девчонках, обмениваться фоточками и ходить по магазинам — легко. Поддержать человека в момент, когда все против него — вот это тяжело. А в этой стране — вдвойне тяжелей. Тут «облико морале» превыше всего, главное тут — в коллективе не выделяться и быть как все. А у нашей семьи, благодаря статье в «Токио Дейли» моральный облик в глазах общества ниже плинтуса. Отец — рогоносец, ему вроде меньше всего досталось, над ним похихикать можно и даже пожалеть немного, вот какой тряпка, чужого сына растит, жена ему рога с Кумой наставляет, и хорошо, если только с Кумой. Мама — подстилка босса мафии, сама из «Портовых Девчонок», бывшая преступница и хулиганка, обманом пытающаяся влиться в нормальное общество. Я же — внебрачный сын босса якудзы, насильник, преступник и все такое. Все мне припомнили, и «Колу Джап» и фоточки Томоко в общем чате и драки на школьном дворе и даже Нобу-сенпая.