Страница 14 из 26
– Давай, пастух, – раздраженно проворчал псоглавец. – Не тяни. Зови сестру, и все кончится. Тебя я не трону, ты ни в чем не виноват. Даже батьку оставлю в покое, хотя по нему плаха плачет. Мое дело – только оборотень. Покончим с оборотнем – и попрощаемся. Зови.
– Не стану, – сказал Тишка, сам себе не веря. – Не заставишь.
– Брось! Сестра твоя – чудовище, которое по всей округе людей, баб, детей малых на части рвет. Потроха выгрызает.
– Это не она! Это погань какая-то в ней с весны завелась. Надо в церкву ее, пусть поп молитвы особые почитает или еще чего – чай, в книгах найдется средство, чтобы помочь, чтобы вылечить…
– Нет такого средства, уж поверь. Тут только саблей. Убить, потом разрубить на части и похоронить в разных местах. Или вон – волкам оставить, они растащат.
– Не стану, – повторил Тишка, едва выговорив эти слова из-за охватившей все тело крупной дрожи. – Что хочешь делай. Не стану.
Ощерилась собачья пасть, щелкнула клыками прямо у него перед носом.
– Не глупи! – рявкнул псоглавец. – Сестре все равно до утра не дожить, как ни геройствуй! А ты можешь. Зови.
Тишка молчал, только дрожал, будто на морозе, и, не отрываясь, смотрел на клыки, сыро блестевшие в вершке от его лица. Псоглавец спрятал их, стиснул черные губы в уродливом подобии улыбки, шумно выдохнул через нос.
– Ладно, пастух, – сказал он глухо. – Быть по сему. Damnatio ad bestias. Возносись.
Еще раз встряхнув, он с силой швырнул Тишку прочь от себя. Тот рухнул навзничь в траву, ударился затылком. Все перевернулось, и небо на короткое мгновение стало бездонной пропастью, полной светлячков. Пропастью, над которой висел он, крохотный беспомощный человечек, висел, отчаянно цепляясь за землю, но вот-вот должен был сорваться.
Псоглавец повернулся к волкам, прорычал:
– Рвите! – и, отвернувшись, вышел на тропу.
Стая повиновалась. Волки мгновенно окружили упавшего, набросились на горячую трепещущую от ужаса плоть, на бестолково взбрыкивающие ноги, на руки, вскинутые то ли для защиты, то ли для мольбы, на костлявую спину, за которой ошеломленно колотилось сердце. И когда жадные пасти начали раздирать его тело, Тишка закричал. Закричал во весь голос.
Псоглавец, остановившийся в десяти шагах от ворот, удовлетворенно кивнул и потянул из ножен саблю. Он не спускал глаз с крыльца. Он знал, что долго ждать не придется.
Всего семь ровных, спокойных вдохов спустя крик позади захлебнулся, утонул в злом урчании пирующих зверей. И почти в тот же самый миг что-то загромыхало в доме, за заколоченными окнами. Раздался протяжный треск, затем – короткий вопль, прокатились по дощатому полу стремительные шаги, и дверь распахнулась, чуть не слетев с петель.
Огромная едва различимая фигура на мгновение застыла на крыльце и сразу скользнула вперед, к воротам. Луна плеснула серебром на серую шерсть. Совершенно бесшумно, без каких-либо усилий чудовище перемахнуло через забор. Было оно куда выше и крупнее обычного человека, но передвигалось согнувшись, прижавшись по-звериному к земле. Вытянутая морда лишь отдаленно напоминала волчью, а передние лапы куда больше походили на руки, хоть и оканчивались острыми загнутыми когтями.
Псоглавец метнулся наперерез, взмахнул саблей, но чудовище легко поднырнуло под клинок, всем своим весом врезалось в противника, опрокинув его наземь, и в два длинных прыжка достигло стаи, сгрудившейся над уже переставшим сопротивляться пастухом. Заработали могучие лапы, разбрасывая в стороны визжащих волков, распарывая им бока, раскалывая черепа, ломая хребты. Уцелевшие прыснули в стороны, и лишь один попробовал огрызнуться, однако был повален и смят в кровавое месиво всего парой сокрушительных ударов.
Тишка еще дышал. Путаясь в собственных внутренностях, он загребал руками, словно пытаясь уползти куда-то. Растерзанные в клочья ноги не двигались. Чудовище склонилось к нему, принюхиваясь, и тут псоглавец, поднявшийся и выжидавший подходящего времени для нападения, подскочил сбоку, занося саблю. Сверкнул клинок, рассек воздух там, где всего мгновение назад была шея чудовища – оно успело отшатнуться и, выпрямившись во весь свой исполинский рост, взмахнуло правой лапой. Этот удар должен был снести добрую половину собачьего черепа, но пришелся в пустоту – псоглавец вовремя пригнулся и рубанул наискось по ноге твари.
Лезвие пробило шкуру, ушло глубоко в бедро. Брызнула кровь. Оглушительно взревев, чудовище схватило клинок левой лапой и рвануло его в сторону, выдрав саблю и из раны, и из руки врага.
Обезоруженный псоглавец попятился и, еще сильнее ссутулившись, сипло зарычал. Оборотень рыкнул в ответ, отбросил саблю и, припадая на раненую ногу, принялся боком обходить противника посолонь, не сводя с него взгляда, принюхиваясь, примериваясь, готовясь к броску. Псоглавец повел себя так же.
Два окровавленных нелюдя, рыча и скалясь, кружили возле Тишки, который, совсем обессилев, перевернулся на спину и безучастно наблюдал за происходящим. Он не чувствовал больше ни боли, ни страха, его оставили наконец в покое, и Тишка смотрел вокруг, тихо радуясь тому, как ладно слеплен Божий мир. Темнота не мешала, ее не было, темноты, потому что небо переполняли звезды. Никогда прежде не видал он столько звезд и подумать не мог, что их на самом деле так много. Может, для каждого человека, живущего на земле, там, наверху, горела свеча. Или каждый из тех, кто уже ушел, зажигал одну в вышине, освещая путь идущим следом. Скоро все станет ясно.
Тишка смотрел на небо, а потому увидел – но ничуть увиденному не удивился, – как псоглавец вдруг поднял кверху левую руку с хищно расставленными пальцами и одним движением сгреб целую горсть звезд. Там, где он дотянулся до неба, осталась черная проплешина, пустая и холодная. Тишка засмеялся, радуясь чуду, но этого смеха никто уже не услышал.
Размахнувшись, псоглавец бросил собранные звезды в оборотня. Рой огромных раскаленных, ослепительно-белых искр осыпал растерявшееся чудовище, прожег шкуру, пронизал насквозь плоть под ней, запалил шерсть. Оно отшатнулось, тонко и протяжно взвизгнуло, опрокинулось в траву и принялось яростно кататься по ней, пытаясь погасить пламя и унять боль.
Псоглавец не спеша отыскал на другой стороне тропы свою саблю, подошел к извивающемуся, истошно подвывающему чудовищу и, тщательно примерившись, нанес два удара. Два точных, смертельных удара. Оборотень ткнулся мордой в разрытую в агонии землю и замер.
Почти сразу подпаленная шкура пошла волнами и морщинами, стала съеживаться и разъезжаться, обнажая чистую, белую кожу. Не прошло и минуты, как у ног псоглавца, среди истлевших ошметков чудовища, лежала нагая девушка с тяжелой железной оковиной на левой щиколотке. Из страшных ран, разделивших тело, не выступило ни капли крови.
Псоглавец осенил убитую крестным знамением, потом, слегка пошатываясь, вернулся к Тишке. Тот лежал, выгнувшись дугой и запрокинув голову, вперив остекленевшие глаза в небо. Псоглавец опустил мертвому пастуху веки, тоже перекрестил его и некоторое время сидел рядом, тяжело дыша, собираясь с силами, разглядывая свою левую ладонь, обожженную до черноты. Снова ждал. Но на сей раз не дождался.
Когда на тропу стали возвращаться уцелевшие в бойне волки, он поднялся, процедил сквозь клыки:
– Ладно, старик… Глянем, за что ты так цепляешься… – И направился к воротам. Подошел вплотную, приложил обугленную ладонь к потемневшим от времени, но еще крепким доскам, произнес, взрыкивая и брызгая слюной, Исусову молитву:
– Господи, Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй их, грешных. Аминь.
Едва было сказано последнее слово, с другой стороны стукнулся оземь тяжелый засов. Ворота распахнулись от легкого толчка. Псоглавец пересек двор, поднялся по ступеням крыльца, на пороге остановился, принюхиваясь.
– Прощения прошу, хозяин, – сказал он во мглу сеней, – что без приглашения.
Ответа не было. Псоглавец пожал плечами и переступил порог. Для любого человека внутри дома царила бы совершенная, непроницаемая тьма. Но собачьи глаза различали куда больше, а собачий нос дополнял картину запахами – злыми запахами, говорящими о заточении и мучениях, о слезах, ранах и железе. Держа оружие наготове, псоглавец миновал сени и заглянул в горницу.