Повелитель

Толком не разобрав из-за двери, что происходит внутри, Надя потянула за ручку и вошла. За столом преподавателя сидел мужчина лет сорока пяти в очках и коричневой рубашке. Надя чуть заметно нахмурилась – она терпеть не могла бородатых мужчин. Заметив вошедшую студентку, Лялин встал и протянул ей руку через стол.

– А вы, должно быть, звезда этого семинара?

– Почему звезда? – Надя ответила на рукопожатие, показавшееся ей знакомым, словно они с ним вот уже много лет здоровались именно так.

– Ну как же! Очевидно, что вас задержали ваши многочисленные поклонники.

– Извините. Я опоздала. – Надя выпустила его ладонь.

– Да, вы опоздали. – Лялин вскинул правую руку, и из-под рукава показался блестящий циферблат на черном ремешке. – На сорок минут!

– На тридцать! – не согласилась Надя.

– Запомните, милая барышня. В аудитории только одни часы идут правильно – это часы преподавателя. Проходите, садитесь.

И новый мастер сел на свое место.

Почему-то потом она будет вспоминать именно это: голос, показавшийся знакомым, глаза цвета глубокого льда, тонкие насмешливые губы, подбородок, на котором борода чуть заметно расходилась в разные стороны, словно пшеничное поле, разделенное ветром. И прикосновения рук – будто именно с этого момента они стали неразделимы.

Надя, немного обидевшись на «милую барышню», села на свое привычное место – в первом ряду, возле стены. На ней, как и на остальных стенах, все свободное пространство занимали плакаты с цитатами классиков и высокие шкафы с книгами. Рядом с дверью в следующую, двадцать четвертую аудиторию – двадцать третья была проходной, стоял стеллаж «Творчество студентов». Надя не знала, случайность это или специальная задумка, но ей казалось очень символичным, что произведения учеников расположены на стене, в которой есть дверь – словно намек на продолжение творческого пути за пределами альма-матер. Здесь же с деревянного пьедестала наблюдал за семинарами и лекциями мраморный бюст Максима Горького, а с краю красовался стенд со старыми фотографиями института, рядом с которыми крупным витиеватым шрифтом была напечатана краткая история его создания. Надя сидела рядом со стендом Горького, его фотографиями, книгами, цитатами. Это соседство казалось ей уютным, словно здесь она находилась под защитой самого создателя института. Напротив преподавательского стола, ближе к окну, можно было почитать цитаты Достоевского – ее любимого писателя. Возможно, еще и поэтому она любила сидеть именно здесь.

Пропустила Надя, видимо, немного – мастер знакомился с новым семинаром, однокурсники рассказывали о себе и читали свои «хрестоматийные» стихи. После того как она села и достала блокнот, семинар возобновился. Когда Надя вошла, говорил Вадим Ильин, светлоглазый русоволосый мальчик, чья внешность отличалась от характера так же, как йоркширский терьер от ирландского волкодава.

– Ну что рассказать о себе, я живу один… – продолжил Ильин свою речь, прерванную Надиным появлением.

– Неправда! – встрепенулась Аня Белозерова, длинноногая белокожая брюнетка, которую все звали Асей. – У него в одном городе жена, в том – другая, здесь – подружка.

– Нет ничего зазорного, что молодой мужчина любит женщин. Особенно если он поэт, – поддержал Вадима Андрей Мстиславович, прерывая всеобщее хихиканье. – У писателя должна быть муза!

– Как я уже говорил, я холост, – насупился Вадим, многозначительно посмотрев на Асю, которая как ни в чем не бывало скручивала свои длинные темные волосы в пучок на макушке. Но это ей не удавалось, пряди волос, рассыпаясь, падали на плечи, обнаженные глубоким вырезом серебристой кофты. Ася писала неплохие, иногда довольно странные стихи, но больше походила на модель модного журнала, чем на поэтессу. Вадим замолчал, следя за движениями ее рук и волос, но потом, словно опомнившись, заговорил снова:

– Да что о себе рассказывать, меня и так все знают. Пишу стихи. Учусь. Хотя нет, погодите – у меня есть новость!

– Которую всем нужно знать! – снова фыркнула Ася.

– Конечно! Я тут недавно развязал!

– Интересно, – живо спросил Андрей Мстиславович, – и что же произошло?

– Да что, белочка пошла!

– И как вы себя сейчас чувствуете?

– Немного странно – я же начал писать белые стихи. – Вадим лукаво улыбнулся и оглянулся, чтобы оценить эффект, произведенный его словами. – Вот, послушайте!

Он начал читать тягуче, нараспев, чуть хрипловатым голосом. Это чтение завораживало, и даже белые стихи, которые показались Наде слабее его обычных текстов, звучали так, что каждое хотелось дослушать до конца.

– Ну как? – спросил Вадим и, не дожидаясь ответа, продолжил: – У меня был творческий кризис, а это черт знает как страшно, кажется – больше никогда не смогу писать! И тогда жить вообще – зачем?

– Ну, я вот однажды десять лет не писал, – произнес Андрей Мстиславович.

– Десять лет?! – Схватился за голову Вадим. – Что же вы делали?

– Работал. Пил водку. Писал диссертацию. Да много чего было…

– А сейчас пишете?

– Сейчас нет.

– А почему вы перестали писать? – спросила Надя.

– Я?.. – Андрей Мстиславович на несколько секунд замолчал, словно споткнулся о слово, которое должно было прозвучать, – я ушел в литературоведческую работу. Да, и это требовало много сил и времени…

– А разве можно перестать быть поэтом? – сказала Надя и пристально посмотрела на него.

– Ну это тема отдельного семинара, – Лялин ответил на взгляд студентки. – К тому же о себе я уже рассказал, и если бы вы пришли вовремя, то не задавали таких вопросов. А теперь я хочу послушать вас.

– Хорошо, – согласилась Надя. – Меня зовут Надежда Милютина…

Она прочитала два стихотворения, за которые ее хвалил прежний мастер.

– Стихи неплохие. – оценил Андрей Мстиславович. – Только почему вы читаете так, словно стараетесь побыстрее от них избавиться? Ведь это же ваши творения, вы работали над ними…

– Я так читаю, потому что мне скучно. Все читают, что мы уже сто раз слышали, и рассказывают о себе – а это тоже все знают.

– Ну, я, например, не знаю. А чего бы вы хотели вместо этого?

– Ну, не знаю… Чего-нибудь необычного.

– А что же, – задумался Лялин, – так как все уже прочитали, а время еще осталось, предлагаю порассуждать на тему, от чего человек начинает писать стихи. Как можно стать поэтом? Такая тема подходит? – он посмотрел на Надю.

– А давайте лучше сочинять экспромты! – вдохновенно рявкнул Ильин. – Я вот только что сочинил, послушайте: я захмелел и вышел вон, звенел в кармане счастья стон…

– Дорогой Вадим, – остановил его Андрей Мстиславович, – понимаю, вы хотели бы каждый семинар превратить в ваш личный творческий вечер, но я призываю уважать своих товарищей. Мы вас внимательно слушали и не перебивали. А если у вас избыток творчества, предлагаю назначить на следующий семинар ваше обсуждение.

– Да! Я хочу! А можно еще обсудить мои переводы?

– Какие переводы?

– Переводы Шекспира! Я начал переводить Шекспира и могу сказать, что…

– Нет, переводы в другой раз. Готовьте подборку стихов. Кто будет оппонентом? Надежда, вы не хотите выступить в роли оппонента?

– Не хочу, но выступлю.

– Вот и славно. Кто еще?

Быть вторым оппонентом вызвалась Марина Анохина, Надина подруга. Анохина писала прозу, но, как однажды призналась Наде – всегда хотела быть поэтессой. Она часто ходила на их семинар, и поэты давно воспринимали ее полноправной участницей. Марине нравились стихи Вадима, да и Вадим тоже, хотя их отношения были исключительно дружескими. Ильин пытался ухаживать за ней, но на втором курсе она выбрала другого. Марина совершенно потеряла голову от темнокудрого женатого прозаика с заочного отделения Михаила Ветрова. Они были очень эффектной парой: в его лице просматривалось что-то блоковское, а стройная рыжеволосая Марина рядом с ним походила на огнегривую музу, вдохновляющую и оберегающую своего писателя. Она Мишу любила. Надя же находила выбор подруги странным. Во-первых, Ветров казался ей старым – ему было уже за сорок. Во-вторых, он был женат. К тому же Надя считала всех прозаиков ужасно скучными.