Страница 70 из 75
Девушку втолкнули в темную комнату, после чего дверь за ее спиной с грохотом захлопнулась.
— Кто здесь? — прохрипела Лавертен, почувствовав движение воздуха в комнате.
Кто-то был рядом, прятался в тени.
— Покайся в своих грехах. Ты поддалась тьме, — послышался голос.
— Я не…
Хлесткий удар по лицу.
— Покайся! — рявкнули из тени.
— Мне не в чем…
Еще один удар, и еще, и еще, пока Лавертен не потеряла сознание.
Очнулась она во все том же каменном мешке, только теперь у двери стоял щербатый кувшин с тухлой водой и лежал кусок заплесневелого хлеба. Авелин стоило огромных усилий потянуться за питьем, девушка едва не выронила кувшин, прислонив щербатый край к разбитым и опухшим губам, ее едва не вывернуло от вони старой, стоялой воды. Но она все же напилась, после, аккуратно размачивая старый хлеб, кое-как поела. Ей нужны силы, это все ошибка, испытание, что послал ей Бог Света, скоро ее хватятся люди епископа и вытащат из этого подвала.
Каждые два-три дня клирика вытаскивали из камеры, каждый раз от нее требовали только одного — покаяться в том, что она отринула Свет и перешла на сторону тьмы. Каждый раз клирик исступленно отрицала свое преступление, и каждый раз теряла сознание от побоев.
Она не видела своего палача, но за долгие недели, проведенные в застенках, уже хорошо выучила его привычки. Левша с тяжелой рукой, чуть прихрамывает. Бьет или кулаком, или короткой дубинкой дознавателей. Всегда целит в голову, по спине или бедрам, но если бьет по лицу, то так, чтобы не поломать кости. Уже на третий допрос она поняла, что с таким подходом ее могут истязать годами — ей не дадут умереть, ее не покалечат, но и выпускать не собираются.
Пока она не раскается в том, чего не совершала.
— Покайся! — в очередной раз прогремело в ушах Лавертен. — Признай, что продала душу тьме!
Клирик сжалась, готовая принять очередной удар. Уже привычно, она перекатилась на другой бок, чтобы на левом бедре не осталось большой, болезненной гематомы. Все равно побои не давали ей спать, но, поворочавшись на холодном каменном полу камеры, она все же находила положение, в котором могла уснуть хотя бы на час-другой. Но это только если она будет аккуратна и внимательна во время допроса, равномерно принимая удары вопрошающего.
— Мне не в чем каяться. Бог Света со мной, — тихо прошептала клирик, готовясь принять очередной удар дубинкой.
Хуже всего стало, когда за ней не приходили почти неделю. Пару раз, пока она спала, тюремщик приносил кувшин с водой, но только это — больше никаких допросов, больше никаких избиений.
И это означало только одно — ее решили казнить, больше вариантов не оставалось.
Когда были силы, клирик молилась, исступленно и искренне, она взывала к Богу Света, молила его о помощи, но, казалось, Он ее больше не слышал. Она больше не чувствовала его теплой силы, его озаряющего присутствия, его покровительства. Тогда, в Кхеро, ей показалось, что Свет вернулся к ней, но сейчас Лавертен ощущала себя брошенной пустой оболочкой, треснувшим сосудом, который совершенно бесполезен. Ее мольбы не уходили дальше стен каменного мешка, в котором оказалась девушка.
Когда дверь в камеру открылась, Авелин уже была готова к смерти. Была готова взойти на костер и принять уготованную ей судьбу. Наверное, так будет и правильнее — кто она без ее служения, без ее цели? Лишь отступница. Ей стоило умереть на той поляне, попытаться дать бой Тьме и колдуну, принять мученическую гибель. Вместо этого она предала Орден, предала своих товарищей, стала выполнять задание колдуна. Наверное, в этом ей и надо было покаяться, наверное, этого от нее требовали. Но поняла это клирик слишком поздно.
Дверь в камеру все также зияла распахнутым проемом, в коридоре виднелся огонек чадящего фонаря, но ни дознавателей, ни тюремщика. Только пустота и тишина.
Не понимая, что происходит, девушка, словно дикий зверь, подкралась к двери. Это проверка? Очередная уловка дознавателей? Очередная пытка?
Нет уж, им не удастся ее провести.
Лавертен отползла в дальний угол своей камеры и, поджав под себя колени, уселась напротив распахнутой двери. Она не облегчит им задачу, не даст повода подозревать еще и в побеге. Бежать будет только виновный! Нет! Она, клирик Авелин Лавертен, была невиновна, ей не в чем было каяться! Она выжила, она принесла дурную весть, но весть необходимую. Кардинал должен узнать о том зле, что обитает в горной долине недалеко от границ Брима, она все сделала правильно!
Дверь оставалась открытой всю ночь, а когда клирик все же сдалась и задремала, то по пробуждению обнаружила себя опять запертой. Видимо, это на самом деле была проверка.
Когда же в коридоре послышались тяжелые шаги нескольких человек, она почти с облегчением вздохнула. Или новый допрос, или казнь! Больше никаких уловок! Но каково же было ее удивление, когда она увидела на пороге своей камеры помощника епископа.
— Встаньте, клирик, — сухо сказал мужчина.
Недоверчиво посмотрев на сановника, Авелин все же поднялась на ноги, стыдливо отворачивая изуродованное многочисленными побоями лицо. Ей претила сама мысль о том, что столь высокий человек видел ее в подобном неподобающем виде.
— Ваше высокопреподобие… — начала Лавертен.
— Пойдемте, клирик, — мотнул головой мужчина, выходя в коридор. — Вас ждут.
Грязную, в изорванной одежде, изможденную, ее повели узким коридором. Она ожидала, что сейчас они окажутся во внутреннем дворе тюрьмы Теллеса, но за очередной дверью она увидела внутреннее убранство центрального храма города. Родные стены, знакомые ей колонны, высокие своды, под которыми она провела множество служений. Она была в самом сердце Северного Епископата, как же она не могла почувствовать Свет⁈ Как она не поняла⁈
Вздрогнув от внезапно посетившей ее мысли, Лавертен спешно опустила голову и засеменила за помощником епископа. Она не достойна находиться здесь. Ее место — на костре, а не в этих святых стенах.
У главного алтаря, выполненного в форме огромного трезубца с факелами на концах, стояли двое. Весь зал же был отлично освещен, на каждой стене и колонне горели лампы и свечи, в этом месте не было ни единого угла, где могла бы затаиться тень.
От яркого света Лавертен резало глаза, но девушка старалась держаться. Неужели, она выдержала это испытание твердости ее духа и ее веры⁈