Страница 3 из 6
Всем видам отдыха Александров-старший предпочитал наиболее активный. По свидетельству сына, «А[лександр] В[асильевич] в жизни не любил ничего медлительного, даже в период своего отдыха. Особенно любил отец ходить за грибами. Готовился с вечера. Будил нас рано утром, и [мы] шли километров за 12 в сосновые боры. Чтобы не заблудиться, отец почему-то брал фамилию Соловьёв, и мы все друг другу кричали “Со-о-оловьёв”, так что в лесу мы все были Соловьёвы.
Найдя белый гриб, отец необычайно радовался, подбегал, всем его показывал и кричал “Ловчатка”, что значило у него ловко. […] Несмотря на длительные переходы, А[лександр] В[асильевич] всегда был жизнерадостный, не чувствовал усталости, шутил, давая прозвища, вот некоторые из них: “Эй ты, отец”, “Отцы-хомцы”, “Ловчатка”, “Коза”, “Шебалда-Иваныч”, “Отроки”, “Отроковицы”, “Долдоны28”, получившие впоследствии распространение в нашем ансамбле (перенос семейных традиций в работу с ансамблем – весьма характерный штрих к портрету его художественного руководителя. – С.В.).
Наши имена тоже переделывал – напр[имер], меня часто звал “Бонжляна”, Владимира – “Володяхонцы”, Сашу – “Шурляна”. Двух девочек, живших с нами на даче, отец звал “Зайчицами”, они обижались и долго думали, как бы его тоже прозвать, и, вспомнив, что он очень любил купаться, прозвали “Моржище”.
Отец делал вид, что сердится, бежал за ними, а те, конечно, с визгом убегали, и вдалеке было слышно: “Моржище, Моржище!”»29.
На втором почетном месте после сбора грибов была рыбалка.
«Из игр отец очень любил городки, – вспоминал Борис Александров. – Часто летом под вечер можно было увидеть две сражающиеся команды, одним из командиров команды был отец. Страшно был доволен, когда с одной лапты выбивал всю фигуру, и гордо, как на параде, подняв биту вверх, проходил мимо террасы, где смотрели за нашей игрой.
Из игр А[лександр] В[асильевич] еще любил: девятый вал, преферанс и шахматы, но здесь часто терпенье его истощалось и он бросал игру.
Покойный брат Саша замечательно играл в шахматы. Восьми лет он обыгрывал даже взрослых. Научил его играть отец. Когда Саше не хотелось играть, то А[лександр] В[асильевич] вынимал деньги и ставил условие: “Если выиграешь – получишь рубль”. Саша, конечно, старался и часто выигрывал. Когда приходили знакомые, да еще любители шахмат, то А[лександр] В[асильевич] подсаживал к ним брата и за каждую выигранную им партию платил ему рубль. Если противник был более опасен, то отец давал брату больше денег, или “мзду”, как он любил выражаться. [Когда Саша обыгрывал] какого-нибудь гостя, последний недоумевал, как мог его обыграть восьмилетний ребенок, отец страшно был доволен, хохотал и говорил: “Ай, да Шурляна, прямо Чигорин30, Капабланка”31»32.
Обожал А.В. Александров и плавание: «Купался отец каждый день, причем рано утром, днем и поздно вечером. Купальный его сезон продолжался до глубокой осени.
В один из холодных осенних дней на берегу реки можно было увидеть две нагие фигуры: одна А[лександра] В[асильевича], другая одного профессора экономики. Не решаясь войти в воду, они пробовали воду ногой и быстро ее обратно вытаскивали. Средний брат Владимир заинтересовался и, чтобы разрешить эту трудную задачу, сразу столкнул обоих в воду. Из реки посыпались ругательства и отдельные восклицания со сдавленным дыханием: ох, ах, ох, ах, бррррр…
С быстротой молнии выскочив на берег, они бросились вдогонку за братом с целью надрать виновнику уши. Пробежав полдеревни в “костюме Адама”, они опомнились и вернулись. Вечером отец смеялся этому происшествию, но в то же время и пожурил брата за его выходку»33.
Летом на отдыхе А.В. Александров был постоянным посетителем деревенских чайных. По воспоминаниям сына, «заказывая пару чая в громадных чайниках, в душной обстановке, с жужжанием мух, он пил чай и беседовал с колхозниками. Вспоминаю курьезные случаи: напр[имер], узнав, что в чайной сидит профессор, некоторые стали жаловаться на свое здоровье и просили отца осмотреть их, думая, что профессор и доктор – одно и то же, и удивлялись, как музыкант может быть профессором»34. Однако и в чайных Александров-старший умудрялся найти для себя нечто полезное: там он «иногда записывал песни, которые пелись крестьянами. Иногда в эти песни примешивался и городской фольклор. Много пели частушек. Особенно много А[лександр] В[асильевич] записал народных песен в период работы над монтажами “22‑я Краснодарская дивизия”, “Первая конная” и во время первых лагерных поездок. Часть записей хранится у меня, другая бесследно пропала. Из его записей получили большую популярность “По долинам и по взгорьям”, “Ой, при лужку” (основной мотив оперетты Бориса Александрова «Свадьба в Малиновке». – С.В.), припев артиллерийской песни “По целям бьем” и много других. Мечтой отца было написать народную оперу. Он искал сюжеты, строил планы, но осуществить мечту, к сожалению, так и не смог. Либретто, которые попадали к нему, были явно недоброкачественными и ничего не имеющими общего со стилем творчества отца»35.
В качестве примера Борис Александров приводит состоявшуюся при нем «читку одного скучнейшего либретто из эпохи средневековья. Читал К. из Камерного театра36. Читка началась в 10 часов вечера и закончилась в 5 часов утра. Если кто помнит чеховский рассказ “Драма”, то поймет все мучения А[лександра] В[асильевича], слушавшего это либретто. Я помню, как из внимательно настроившегося слушателя, скоро поняв, что это скучнейшая белиберда, он закрыл лицо руками и стал погружаться в дремоту. К. читал только еще I акт и впереди предстояло еще четыре. “Дорогой А[лександр] В[асильевич], тут будет еще вставка, т. е. дуэт на фоне хора. Здесь идет дальнейшее развитие темы их любви, мне кажется, струнные играют тему forte и все это разрастается до апофеоза. Вы согласны с такой конструкцией, не правда ли, как здорово?” – спрашивал К. Не получив ответа, К. повторял свой вопрос, тогда отец вдруг выскочил из забытья и, странно открывая глаза и не понимая, о чем идет речь, отвечал: “Да, здорово”. Либреттист опять монотонным голосом начинал читать, отец опять погружался в дремоту и мучился. Нечаянно зевнув, и чтобы как-то сгладить это неудобное положение, отец как-то виновато улыбнулся, открыл глаза и, придав лицу усиленное внимание, спросил: “По-моему, что-то длинновато”. “Дорогой А[лександр] В[асильевич], замечание правильное, я потом прочту в более сокращенном (так в тексте. – С.В.) виде”, – отвечал К. На лице отца появилось выражение безысходной грусти, тоски и полной безысходности.
В час ночи я заснул, здесь же – на диване. Проснулся я от грохота разбитого стакана и увидел следующую картину: комната вся была в табачном дыму, как силуэты, я видел фигуры отца и либреттиста, последний все читал и читал. Отец, проснувшись от стука разбитого им стакана и ничего не понимая, посмотрел на меня, потом на К. и уже без стесненья подложил локоть под голову, твердо решив спать в таком положении.
После этой злополучной читки отец страшно боялся либреттистов и заранее спрашивал, сколько страниц [в либретто и] вообще стал избегать их (либреттистов. – С.В.)»37.
По свидетельству Бориса Александрова, «рассеянность у А[лександра] В[асильевича] была исключительная. В консерватории к отцу подошел мой брат Саша и нарочно поздоровался с ним. Отец ответил рукопожатием и, отойдя, спросил: “Что-то знакомое лицо?” Когда ему сказали “Да это же, А[лександр] В[асильевич], Ваш сын!”, отец расхохотался, промолвив при этом: “Вот долдон!”»38.
По степени рассеянности А.В. Александров немногим уступал Паганелю39: «Часто на улице А[лександр] В[асильевич] встречался с какими-нибудь людьми, разговаривал с ними, прощался, а потом спрашивал: “А кто это за люди?” За одно лето по своей рассеянности он потерял несколько зонтиков, оставлял их то в лавке, то в поезде»40.
Пением Борис Александров проникся на Волге. В 1911 г., в Твери, когда его отец «служил учителем в реальном училище, женской и мужской гимназиях и одновременно был регентом кафедрального собора. […] Я шестилетним мальчонкой плескался в воде на волжских отмелях, предаваясь беспредельной радости от только что одержанной над собой победы: научился плавать. Как вдруг из-за Волги полилась дружная песня…