Монстр

Зачем он тратил время, держа меня под чьим-то присмотром? Это просто не имело никакого смысла. У него, должно быть, чесались руки дотронуться до меня. Хотя бы потому, что я женщина. Потому что ему действительно не нужна была никакая другая причина, чтобы жестоко обращаться с кем-то.

Была ли это какая-то тактика запугивания? Натравить на меня большого, страшного (но горячего в опасном смысле) парня, заставить его удерживать меня, позволить мне до смерти волноваться о том, что случится со мной до того, как он появится?

Это могло бы сработать. Если бы в Брейкере не было чего-то такого, что говорило бы о том, что он так же несчастен, как и я, во всей этой ситуации. Учитывая, что он был напряжен как… сокращающаяся мышца, это о чем-то говорило. Это говорило о том, что, возможно, ему не нравилось то, как вел себя Лекс. То, что он делал с девушками.

У Брейкера были очевидные проблемы с его заданием.

Что напугало меня (незначительно) меньше.

Он все еще собирался выполнить эту работу. Оставляя меня гадать, платил ли Лекс Брекеру, за меня. Зная его, у Лекса был какой-то запасной план. У Лекса всегда все было в порядке. Если план А не сработал, был план Б, затем план В. И так далее, и тому подобное.

Может быть, у Лекса было что-то на Брейкера, что делало его послушным.

Но он все равно собирался помочь мне покончить с собой.

За что он получил мою вечную благодарность. Даже если он держал меня в грязном, окровавленном вагоне поезда, в котором было чертовски холодно. Я яростно проклинала свой выбор пижамы, когда шок прошел, и я почувствовала, как холод проникает сквозь мои босые ноги в тонкий материал моих штанов для йоги и футболку. Если это была худшая пытка, через которую я собиралась пройти по приказу Лекса, что ж, черт возьми, это было не так уж плохо. Я бы пережила это. Или простудиться и умереть. И то, и другое меня устраивало.

Несмотря ни на что, я собиралась умереть.

Хотела бы я сказать, что это откровение было встречено с разбитым сердцем. Что мне было ради чего жить. Что у меня были надежды и мечты. Что я хотела встретить мужчину, влюбиться, родить двух детей и жить в безопасном районе. Что я хотела увидеть ночной Париж. Что я хотела выпить эспрессо в кафе в Италии. Что мне нужно зарыться ногами в песок тропического острова. Что я хотела издать книгу. Или создавать произведения искусства.

Но это была не я.

Это была не та жизнь, которую я вела.

Моя жизнь была посвящена заботе о моей матери. Мать, которая всегда была хрупкой. Нежной. Эмоционально нестабильная. Мать, которая плакала, если я опаздывала на пять минут, возвращаясь домой из школы, в ужасе от того, что со мной случилось что-то ужасное. Мать, которая никогда не была достаточно здорова, чтобы удержаться на постоянной работе. Так что наши шкафы в основном были пусты. Наш свет и газ раз в два месяца был отключен, заставляя меня делать домашнюю работу на улице, сидя под уличным фонарем.

Не было таких вещей, как мечты. Только обещание нескончаемой тяжелой работы.

Я смутно помню, как в детстве у меня было желание петь. Всегда втайне хотела научиться играть на гитаре, но знала, что никогда не смогу, потому что мы никогда не могли позволить себе уроки.

Но это желание угасло, когда в тот день я вернулась из школы и обнаружила, что моя мать в конце концов отказалась от борьбы, в которой она сражалась всю мою жизнь.

Затем желание сменилось потребностью в мести, когда я узнала правду.

Каждая секунда моей жизни с того дня была полна этой цели. Чтобы отомстить за мою мать и за ад, через который ей пришлось пройти.

Так что моим единственным сожалением в жизни будет то, что я не достигла этой цели.

Но это какое-то пустое разочарование.

В конце концов, я могла бы с таким же успехом вообще не существовать.

Это звучало удручающе и жалко, но это была чистая правда. Никто не будет скучать по мне. Никто бы не горевал, потому что я больше не делила с ними воздух. Смерть была печальна только тогда, когда позади оставались люди, которым было не все равно, что ты когда-то жил.

Никому не было до меня дела.

И никто не вспоминал обо мне уже более десяти лет.

На самом деле не о чем было грустить.

Я приму все, чтобы не принес мне Брейкер, любой наркотик… а затем погружусь в ничто.

Я не из тех, кто верит в жизнь после смерти. Поверить в идею воспарить в место, где нет боли, только покой и счастье. Это кажется чем-то сказочным. Что-то, чем можно накормить испуганных детей с ложечки. Что-то, что можно использовать, чтобы убедить людей, что жизнь — это какой-то волшебный опыт, придуманный каким-то всевидящим Богом.

Но жизнь была дерьмом. Жизнь была болью, жертвой и разочарованием. Это был не тот тест, который нужно было пройти или провалить. Это была бурлящая масса времени, где немногие счастливчики познали немного счастья, но большинство жило в страхе, боли и пустоте.

Ни один Бог не допустил бы этого.

По крайней мере, ни в какого Бога я не хотела верить.

Скоро, и неизвестно, как скоро, но скоро… я собиралась больше не существовать. Не было никакой загробной жизни. Не было никаких размышлений о той жизни, которую я вела. Или реинкарнации, чтобы попробовать снова (какая жестокая идея, черт возьми).

В одну минуту я бы дышала, думала и чувствовала.

В следующее мгновение я бы перестала дышать, перестала думать и перестала чувствовать.

Дело закрыто.

Но не было причин сидеть и размышлять об этом.

Я медленно поднялась с пола, мои кости болели от холода. Я пошевелилась, пытаясь согреть свои конечности. Пытаясь стряхнуть холод с моей души.

Трудно жить с грузом знаний на плечах. Знать, что на самом деле происходит вокруг всех нас ежедневно. Знать, что есть мужчины, которые крадут девушек с улиц, хороших, милых, невинных девушек, насилуют, калечат и бросают их. Не пойманные. Не наказанные. Невозможно не почувствовать, как от этого у тебя опускаются плечи. Или знать, что были люди, которые украли семью человека, отрезая пальцы детям, чтобы добиться своего, и не чувствовать, что мир был ужасным, извращенным местом для жизни.

У меня не было возможности увидеть солнце. Потому что я жила в гребаной канаве.

Были времена, когда мне хотелось оставить все это позади. Ночами, когда я лежала в постели, уставившись в стену, чувствуя, как слезы щиплют глаза. Не желая ничего больше, чем собрать свои вещи и уехать. Уехать куда-нибудь еще. В любое другое место. Найти настоящую работу. Найти хорошего мужчину. И, может быть, он бы игнорировал меня во время футбольного сезона, и мне придется ругаться на него, чтобы вынести мусор. Но он называл бы меня хорошенькой и целовал так, как будто так было на самом деле.

Я могла бы смыть с себя грязь моих двадцати шести лет. Я могла бы быть чистой.

Но для меня это был не вариант.

Некоторым людям нужно было пробираться по грязи, чтобы другие могли жить, не тронутые ею.

Моя жизнь была жертвой ради большего блага.

Я не имела права грустить по этому поводу.

— Холодно? — голос Брейкера раздался позади меня, заставив меня подпрыгнуть, мое сердце взлетело вверх. Боже, он был хорош в этом. Я догадывалась, что именно это делало его хорошим в его работе.

— Да, — сказала я, поворачиваясь к нему.

Чтобы найти его стоящим там с одеждой. Одеждой. И одеялами.

— Вот, — сказал он, протягивая мне пару мужских носков, и я практически набросилась на них, сунула ноги и подтянула их к икрам. Затем он протянул мне пару спортивных штанов. Мужских. Синих. Слишком больших. Но теплых. Я влезла в них, потянулась за темно-синей толстовкой и натянула ее через голову. — Лучше? — спросил он, как только я оделась.

— Да. Спасибо, — искренне сказала я.

— Не благодари меня, куколка, — сказал он, качая головой.

— Почему нет? Ты сделал что-то хорошее.

Он выдохнул, проведя рукой по голове. — После похищения и удержания тебя против твоей воли. Ты не можешь сказать, что это было приятно.