Страница 50 из 56
– Между половиной девятого и девятью, – прохрипела я.
– Отлично, промежуток небольшой. Посмотрим, что мы здесь имеем. – Он включил кнопку быстрой перемотки, и по коридорам забегали люди, выскакивающие из палат и заскакивающие в них, как заводные чихуахуа. Дважды Даг останавливал пленку, чтобы проверить таймер, один раз отмотал ее обратно и включил воспроизведение. – Вот, можно смотреть.
Оказывается, записи камер наблюдения – интересная штука. Я увидела, как Шона торопливо вошла в мою палату. Помедлив, чтобы Форестер и Лоулесс успели оценить ее походку, я сообщила:
– Сейчас должна появиться сестра. Она была в розовом.
Медсестра действительно появилась в восемь сорок семь.
– Вот она, – указала я.
Сердце заколотилось сильно и часто. Это она, нет ни малейшего сомнения: розовый халат, рослая стройная фигура, решительная походка. Гладкие каштановые волосы, падающие на плечи, на пленке выглядели неестественно-темными. Сестра несла папку с зажимом, которой я в палате не заметила, и неудивительно – я же заработала сотрясение. Камера снимала ее со спины, поэтому лица было не видно, если не считать края щеки.
Оба мужчины прильнули к монитору и впились в экран, как два кота, ждущих мышку возле норы.
Из палаты вышла моя мама, я услышала, как детектив и Даг затаили дыхание.
– Это моя мама, – сообщила я, пресекая все двусмысленные мужские замечания, на которые мне, конечно, пришлось бы отреагировать.
Наконец без одной минуты девять медсестра вышла из моей палаты, но ее лица опять не было видно: либо она держала папку слишком высоко, либо наклоняла голову, либо сутулилась.
– Она знает про камеру, – догадался Лоулесс, – и прячет лицо. Конечно, всех служащих больницы я знать не могу, но эту медсестру не помню. Если бы вы припомнили ее фамилию, мисс Мэллори…
– Таблички с именем у нее не было, – прошептала я. – По крайней мере, я не видела ее. Может, табличка была прицеплена к карману или к поясу брюк.
– Это нарушение больничных правил, – сразу заявил Даг. – Опознавательные таблички всегда должны быть на виду – с фотографиями, пристегнутые или приколотые слева на груди. Придется провести дополнительное расследование, но вряд ли она работает в больнице. Во-первых, она не постучалась в палату, просто вошла. Правила предписывают всем сотрудникам больницы стучать в двери палат.
– А нельзя ли рассмотреть ее под другим углом? – спросил Форестер. – Она должна была как-то спуститься с четвертого этажа, не растаяла же она в воздухе.
– Действительно, – согласился Лоулесс. – Но с тех пор прошла неделя. Записи некоторых камер, и пленочных, и цифровых, с тех пор уже несколько раз были стерты. Обычно мы их не храним. Возможно, эта женщина вошла в больницу в другой одежде, с сумкой в руках и переоделась в одном из туалетов, поэтому мы не узнаем даже, через какие входы она вышла и вошла.
А еще она могла собрать волосы или надеть бейсболку. Все мои надежды рухнули в один миг. Психопатка сообразительна, хитра и везде опережает нас на один шаг. Понятия не имею, кто она такая, и не представляю, где ее искать. Мне следовало бы сообразить, что у всех работников больницы должны быть опознавательные таблички – хотя бы из соображений безопасности.
– Жаль, что больше ничем не могу помочь, – развел руками Лоулесс. – Я пересмотрю все материалы от этой даты, но обнадеживать вас не стану.
– По крайней мере, можно прикинуть ее рост и вес, – сказал Форестер, делая записи в блокноте, с которым не расстается ни один полицейский. – Этой информации нам недоставало. Рост… пожалуй, 170–175 сантиметров, вес – 55–65 килограммов.
Мы поблагодарили Лоулесса и покинули больницу. Я была подавлена: если эта женщина не работает в больнице, это что-то значит, а что – непонятно.
Погрузившись в машину Форестера, я нашла среди барахла блокнот, открыла чистую страницу и принялась писать, потому что не знала, как еще поделиться с полицейскими моими мыслями насчет прокатных машин, а горло хотела поберечь.
– Опять голос пропал? – спросил Форестер, пристегиваясь ремнем.
Я покачала головой и, притронувшись к горлу, болезненно поморщилась.
– Говорить больно?
Я кивнула и продолжала писать. Наконец я вырвала исписанный листок и протянула Форестеру. Он читал, вел машину и хмурился, а я не понимала почему – может, ему не нравился мой почерк без единой завитушки и даже без маленьких сердечек вместо точек над i? Но какой почерк есть, такой есть.
– Значит, вы думаете, что она меняет прокатные машины? Почему вы так решили?
Я сделала приписку и вернула ему листок.
Он прочел, поглядывая то на дорогу, то на листок бумаги, и задумался.
Моя гипотеза выглядела так: если психопатка не работает в больнице, значит, узнать о том, что я туда попала, она могла единственным способом – позвонив и выяснив, не в больнице ли я. А зачем, спрашивается, ей звонить, если не она меня сбила? Значит, логично предположить, что за рулем «бьюика» тоже сидела она.
Я написала еще одну записку: припомнила, как объясняла медсестре, что Уайатт – коп, что он просматривает записи камер со стоянки торгового центра, чтобы узнать номер машины, которая чуть не сбила меня. Точнее, я не говорила, что Уайатт полицейский, но кому еще доверят просмотр записей и поиск номеров? А когда медсестра заметила, что приятно, должно быть, иметь жениха-полицейского, я не стала поправлять ее – значит, косвенно подтвердила догадку.
Так или иначе, Уайатт не смог разглядеть номер машины на пленке, но медсестра-то этого не знала! И потому поменяла машину, пересела в белый «шевроле». А поскольку белого «шевроле» я давно не видела, значит, она выбрала какую-то другую марку. Следовательно, она либо имеет доступ к подержанным машинам, либо берет их напрокат.
Дочитав мои записи, Форестер усмехнулся.
– Вам бы в полиции служить, – одобрительно заметил он, и я аж зарумянилась от гордости.
Когда мы остановились возле управления, Форестер настойчиво позвал меня зайти, поэтому наверх, к полицейским, мы поднялись вместе. Строго говоря, здесь на всех этажах полицейские, кроме как в камерах, но мне казалось, что вся работа ведется на том же этаже, где находится кабинет Уайатта.
Естественно, я направилась к нему, а Форестер – к своему столу. Заметив меня в дверях, Уайатт замахал рукой. Он говорил по телефону и вышагивал по кабинету, сбросив пиджак и закатав рукава рубашки выше локтей. Некоторое время я медлила в дверях, восхищаясь упругими мышцами его зада: у Уайатта зад действительно потрясающий, а я умею ценить шедевры, где бы они ни находились. Даже в мужских брюках.
Мне показалось, что за время моего отсутствия Уайатт успел где-то побывать и недавно вернулся. Днем так потеплело, что в пиджаке было жарковато – значит, Уайатт выезжал на место преступления. Поэтому в больницу со мной отправился не он, а Форестер, который как раз был свободен. Но обычно Уайатт предпочитал сам заниматься моими делами.
Заметив, что я по-прежнему стою в дверях, он прижал телефон плечом к уху, втащил меня в кабинет одной рукой и закрыл дверь другой. В трубке слышался мужской голос. Не отпуская меня, Уайатт перехватил телефон правой рукой, прижал его к бедру и одарил меня страстным поцелуем.
Да, от него определенно пахло потом, это напомнило мне о том, как вчера мы занимались любовью, и о том, какими разгоряченными и влажными были наши тела. Я обняла его и усилила поцелуй – практически вжалась в него, одновременно проверяя, в каком состоянии «всегда готовый». Уайатт высвободился, насупился, указал на натянувшуюся спереди ткань брюк. Но зеленые глаза обещали, что потом он мне за все отплатит. Шлепнув меня, он снова приложил телефон к уху, послушал пару секунд, произнес «слушаюсь, мэр» и сел в кресло.
Я сидела возле стола, а Уайатт – в своем кресле, когда минутой позже в дверь постучал Форестер. Точнее, о том, что это Форестер, я узнала, только когда он вошел. Уайатт жестом подозвал его. Глаза Форестера возбужденно поблескивали.