Страница 17 из 57
— Ты себя слышишь? Вы же конченые, абсолютно! — заорал Вано. — Скрестить человека с кобылой? И кто должен родиться? Кентавр?
— Отвар скоро подействует, — сказала дикарка, склонившись над нарами сестры, — кровь прильёт туда, куда нужно, и ты сам всё узнаешь. Матка всё сделает сама.
Женщина лукаво ухмыльнулась, поправив сестре одеяла, из-под которых торчала пара лосиных копыт.
Печная труба, словно вулкан, выбрасывала клубы ароматного дыма. Звонкий воздух был насыщен дурманом жжёных трав. Ваня не помнил, как он оказался привязанным к столбу на поляне за ветхим срубом. Обнажённое тело бил озноб, лицо пылало. Глаза медленно обволакивала мерцающая серая дымка, в ней метались пульсирующие белые круги, точно светлячки во тьме, мешая фокусировке зрения.
Возможно, Вано слишком медленно моргнул, ибо он совсем не помнил тот момент, когда стволы берёзовой рощи раздвинула пара костлявых, похожих на сухостой рук.
Из расступившегося березняка, издав гортанный рёв, появилась тварь, образ которой противоречил всем законам природы. Массивное тело лося, вдвое больше обычного, с проплешинами в слипшейся шерсти, возвышалось над подлеском. На расстоянии длинные ноги существа можно было легко спутать с молодыми берёзами. Но не размеры твари и даже не её роль в сложившейся ситуации вынудили Ваню орать выпью в вечерней мгле.
За мгновение до того, как нахлынула тьма, а сердце пропустило слишком много ударов, прежде чем перейти на галоп, захлебнуться кровью и остановиться, точно старые часы, Ваня успел по достоинству оценить чувство юмора Создателя. Там, где у лося, пусть и огромного, должна была быть грива и «серьга», находился одутловатый женский торс. Бурая грудь двумя кожаными мешками свисала к рыхлому вздутому животу. Торс, с непропорционально длинными, дряблыми руками, венчала плешивая лосиная голова. Влажная, очевидно, липкая шерсть лоснилась, на горбоносой морде запеклась кровь. Чёрные, будто залитые битумом, глаза были размером с теннисный мяч.
Ошибка природы, словно явившаяся прямиком с острова доктора Моро, приблизилась к агнцу, обнюхала вспотевшее, обмякшее тело. Матка ткнула плешивой мордой в упавшую на плечо голову Вани. Существо положило костлявую руку на грудь мужчины туда, где находилось сердце.
Мужеподобная женщина с опаской наблюдала за происходящим в маленькое окошко сруба. Тёмная Мать, отпрянув от тела, раскинула руки-сучья в распятии и издала яростный рёв. Существо встало на дыбы, взмахнуло передними копытами. Рёв прервался дуплетом влажных шлепков, будто кому-то отвесили пару оглушительных пощёчин.
Женщина, нервно заморгав, отпрянула от окна. Подошла к тяжело дышащей сестре, обречённо погладила ту по лысеющей голове. То приходящая в себя, то вновь теряющая сознание измученная Алёнка, с трудом подняв с груди упавшую голову, прошептала:
— Ванька… Где Ванька?
Ответа не последовало. Дикарка с опаской посмотрела в окно: Матка уносила на руках обмякшее мужское тело в лесную мглу. Размозжённая голова Вани, будто лопнувший воздушный шарик, алыми лохмотьями болталась на сломанной шее.
Женщина взглянула на Алёну и подбросила пару поленьев в печь, на которой, над чугунками с водой, уже стерилизовалась пара банок для закатки.
Александр Матюхин. «Пуповина»
Леша Свиридов навещал родной поселок раз в полгода, но в этот раз сорвался незапланированно. Виной всему был звонок от брата Валерки. Возникла у него какая-то сложная ситуация, пришлось ехать на выручку.
Валерка был безобидным, и если возникали неприятности, то обычно мелкие, бытовые. С такими он расправлялся сам, помощь брата не требовалось. Но тут позвонил среди ночи, бормотал что-то про срочность и несколько раз, будто в бреду, восклицал: «А ты ведь мне говорил не соваться!»
Свиридов сел в ночной поезд, потому что в посёлок поезда ходили почему-то только ночами, забрался на боковое верхнее и, отвернувшись к стене, задремал. Свиридов любил дремать в поездах. Его убаюкивало. Сновидения накатывали, будто тошнота, волнами. Свиридов чётко понимал, что не спит, в глаза лез яичный свет ламп, перед лицом сновали люди, кто с чаем, кто с полотенцем на плече, и у всех этих людей — он знал — в области животов болтались души.
Поезд тарахтел до нужной станции девять часов, остановился на рассвете, в тумане, таком плотном, что едва можно было различить платформу. Свиридов, разомлевший в вагоне, по обыкновению дрожал всем телом.
Путь пешком занимал минут двадцать, и всё это время Свиридов дрожал, зябко поёживался, тряс руками, подпрыгивал, то крутил головой, разминая шею, то скукоживался весь, как персонаж анекдота. В это же время Свиридов просыпался окончательно и осознавал, что вот он — поселок Ореховый, где провел почти всю жизнь, дрался с одноклассниками до первой крови, лишился девственности с соседкой, которая жаловалась на погибшего где-то мужа и закуривала сразу после оргазма; где однажды притащил в дом огромного чёрного кота, а родители, испугавшись, швырнули его в подвал и долго объясняли, что ничего чёрного и четвероного в их доме никогда не будет. В конце концов Свиридов сам в этот подвал спустился. И там же узрел всю родительскую тайну, которая высушила его от пят до кончиков волос, вытряхнула внутренности вместе с душой и вернула, такого, обратно.
Брату повезло больше. Потому что он был беспроблемным и не совал нос, куда не следует. Его хотелось защищать и огораживать от всего на свете, чем родители и занимались, пока не умерли.
Добравшись до дома Валерки, Свиридов привычным движением перекинул руку через калитку, отодвинул засов, вошёл. Двор был небольшой, и половину его занимал мотоцикл «Урал» с коляской, укрытый сейчас серым брезентом. На впадинах и между складок скопились желтеющие и подгнивающие листья.
На крыльце же сидел Валерка, заспанный. Он всегда выходил встречать Свиридова, когда бы тот ни приехал. Валерка покуривал неторопливо, стряхивая пепел. Глядя на него, тощего, невыспавшегося и небритого, Свиридов сразу понял, что случилось.
— Выглядишь приличным человеком, — поприветствовал Валерка старой шуткой.
— Куда мне до тебя. — Шутка тоже была старая, заезженная, но являлась частью не озвученного ритуала.
Братья обнялись.
— Ну рассказывай, как угораздило? — спросил. — Серьезный косяк?
— Машка… — сказал Валерка. — Я такой идиот, если честно, такой идиот. Помнишь Машку?
Сидоров её ни разу не видел, но зато наслышался рассказов.
Валерка уже пару лет сокрушался, что Маша на него не смотрит, потому что она ого-го, руководитель отдела маркетинга, а он всего лишь рабочий средней руки. У неё, значит, запросы, а у него зарплата без индексации. Подойти не решался, всё вертел в мыслях (да на языке по пьяни) сцену, будто из фильма: как спасает её от насильников или алкашей, приводит в дом, поит чаем или чем покрепче, а Маша тает, влюбляется. Но до дела не доходило. Поэтому Валерка жаловался брату несколько раз — тоже по пьяни. Но ничего особо не предпринимал. Он вообще по жизни был малоинициативный.
— Пойдём, — Валерка мотнул головой и добавил. — Только не злись. Иначе никак нельзя было.
— Ты ходил в родительский дом. — Не спросил, а утвердил Свиридов.
Валерка не ответил, заторопился по ступенькам к двери. Свиридов нагнал его в сенях, ухватил за плечо.
Когда-то это должно было случиться. Потому что Свиридов далеко, а Валерка здесь, в трех кварталах от места, куда вход запрещен. Забор там давно зарос хмелем, местами прогнил и склонился к земле. Шифер на крыше дома почернел, укрылся сухими листьями. Краска облупилась на ставнях, на крыльце и на двери. Только кирпичный сарайчик — вход в подвал — стоял как новенький. Потому что магия, мать его.
Валеркино плечо затряслось под его ладонью. Брат чиркнул спичкой, закурил, развернулся.
— Ходил. Спускался в подвал, до самого дна. И вернулся, как видишь.