Мёртвое сердце

Закатное солнце вызолотило макушки деревьев, сделав уже зажёгшиеся золотые осенние огоньки среди зелёного убранства ещё ярче. Здесь, на северо-востоке Альтдорфхейма в Верянских землях, осеннее время начиналось раньше обычного. Высоко горели костры, дым серыми клубами вился в ясное небо, а по праздничной поляне на опушке леса растёкся ароматный запах жареной оленины.

Музыка играла всё громче, захмелевшие веряне, вдоволь утолив жажду доброй драки днём на кулачных состязаниях, завели свои песни, такие же суровые, как и земли вокруг, где лето так коротко. Верянская поэзия всегда влекла Гийома своей напевной простотой и красотой. Он и сам пытался сочинять стихи на тот же манер, но первые же его потуги на этом поприще были столь неказисты, что пергамент был тут же испепелён несложным заклинанием.

На небе зажглись первые звёзды, и Гийом собрался было покинуть празднество, на котором ощущал себя лишним, как звон бубенцов раздался совсем рядом, и вот уже тянулась к нему маленькая белая ручка, звеня медными браслетами с бирюзой. Сладко, до головокружения, пахнуло лавандой.

– Не откажи мне в танце, добрый человек, – прозвенел юный голосок.

Марь какая, не марь, сон не сон, а вот она, Марыся, тут, да ещё так близко. Омут чёрных глаз, блестящих от хмельного мёда, тонкая шерсть искусно расшитой жилетки поверх белоснежной блузки, мягкий перезвон стеклянных бус. Сказка наяву, о которой не смел и мечтать.

Гийом поднялся, приосанился. И правда, плох он что ли? Ну и пусть, что не местный. А ручка Марыси так мягка и тепла, так нежна её улыбка. И тёплый вечер, переходящий в ночь, жаркую от костров, вина и мёда. Лето здесь коротко, и последние его деньки стоило отметить с большим размахом перед временем тьмы и морозов, да лазурных всполохов Пояса Эрты в стылом зимнем небе.

Ночь была жарка и кружила в своём танце. Гийом с трудом мог поверить в своё счастье, а, может быть, и правда случилось так, что милостивая богиня любви вняла его мольбам и смягчила сердце красавицы. Музыка звенела в ушах, кружилось небо над головой. И вот, Гийом и сам не заметил, как они оказались в лесу на берегу озерца, мягко мерцающего в свете луны. Острый белый серп висел точно над водой и отражался в её глади. Тут и там в траве мелькали светлячки. Плащ был расстелен на траве, голова Гийома покоилась на коленях Марыси. Где-то вдалеке остался смех и песни, едва-едва доносившийся из-за деревьев. Несмотря на ночь холодно не было – грели молодость, любовь и подогретый со специями мёд.

– Отчего ж ты не говоришь со мной? Я тебе не нравлюсь? – спросила Марыся. – Болотные ведьмы и то добрее бы взглянули. Печалишь ты меня, запал мне в сердце с первого дня, как появился у нас, а нос воротишь.

– Что? Нет, нет. Вовсе не ворочу, – Гийом сел, поджав под себя ноги.

Он опёрся на руку так, что она оказалась рядом с ручкой Марыси, горячей-горячей. Сердце билось так часто и его стук казался таким громким, что Гийому казалось, будто его слышит весь лес вокруг.

У противоположного берега озера что-то плеснуло, не иначе выдра. Над парой скрипнула на ветру сосна, где-то упала шишка. И уж в скрипе дерева Гийому слышался укор. Не молчи, мол, говори уже, сам видишь, страшиться нечего уже. Ты уже стоишь одной ногой на другом берегу.

– Да как же твой отец купец тебя за меня отдаст, Марыся! Быть женой бедного мага – та ли судьба, которую он тебе желает? – Гийом покачал головой. Ладонь Марыси коснулась его щеки, парень повернул голову, встретившись с ласковым взглядом васильковых глаз.

– Глупенький, – Марыся улыбнулась, её щёки зарделись румянцем. – Сейчас ли время думать об этом?

На её мягких губах ещё чувствовался терпкий привкус мёда, Гийом на мгновение отстранился, словно пытаясь убедиться, что всё происходящее не грезится ему. Но потом, жарко целуя Марысю в губы, мягко подмял её под себя и уложил на тёплый плащ.

Когда Гийом и Марыся вышли из леса на праздничную опушку, была уже глубокая ночь. Ещё дымили костры, но толстые брёвна давно прогорели, теперь лишь изредка в золе перемигивались друг с другом красные огоньки углей. Людей уже почти не было – кто постарше, те ещё после заката ушли по домам. Молодёжь либо всё ещё гуляла в лесу, либо продолжала кутить несмотря ни на что. Самые крепкие не спали, но изрядно пошатывались и норовили упасть. Иные храпели под лавками, прижимая к себе кружки с недопитым мёдом или вином. Яблочная Ночь была единственным временем в году, когда не суеверия не имели власти над жителями городка.

И лишь один человек на опушке не спал не оттого, что загулял до глухого часа, и не оттого, что провёл ночь в праздности и веселье. Его взор был мрачен, а лоб испещрили морщины. Тяжёлая рука лежала на рукояти кинжала. Высокий седой мужчина шагнул навстречу Гийому и Марысе.

– Отец! – воскликнула Марыся, загораживая Гийома собой. – Убьёшь его, и мне не жить на свете!

– Молчала бы, глупая! – рыкнул Вацлав. – Ступай домой, мать глаз не смыкает, молится сидит, – смягчился его голос на мгновение. – Ступай! Не прибью я твоего дружка, разве что потолкую с ним крепко, – мужчина засучил рукава.

– Иди домой, – мягко сказал Гийом Марысе. – Послушай отца.

Марыся хотела было что-то сказать, но отца ослушаться не посмела.

– С тобой дома поговорю, – сказал ей вслед Вацлав и повернулся к Гийому.

Его удар в челюсть был крепок, Гийом пошатнулся и едва устоял на ногах. Во рту появился вкус крови, парень утёр рукавом алую струйку с подбородка.

– А теперь, парень, поговорим. Первое моё слово запомни крепко, уж уважь старика, – Вацлав усмехнулся, Гийом потёр ноющую челюсть. Что ж, могло быть и хуже. – Я вижу, дело молодое, где уж нам, старикам, дочерей и сыновей уберечь. Сам, помнится, охоч до девиц был, пока не женился. Кто на праздниках в лесах не гулял ночами? Вот и вы погуляли, да хватит. Уразумел? Или ещё какое словцо тебе вбить надо? Уж с голубкой своей я дома потолкую, а тебя чтобы у ворот не видел больше.

– Я всё понял, – сказал Гийом.

Вацлав важно кивнул и зашагал размашистым шагом в сторону деревни. Молодой маг схватил со стола пузатую бутыль мёда и залпом выпил до дна всё, что там осталось. Слово старого купца он запомнил крепко – долго ещё челюсть ныть будет, чудом зубы уцелели.

…Этой ночью Гийому не спалось, он сидел за столом в тягостных раздумьях. Может и прав был старый Вацлав, ну что простой маг-бытовик может дать дочери купца? Уж она-то и к дорогим подаркам привыкла, нарядным платьям, да и по хозяйству наверняка не хлопочет с раннего утра до заката. Будь у Гийома больше способностей, он бы смог поступить после школы магии в Академию, а там уж после выпуска и должности более хлебные получить можно. Но увы, молодому парню не повезло и выдающимися талантами боги его не одарили. После школы отправили его по распределению в верянскую глушь, да и, кажется, позабыли совсем. От тяжёлых мыслей мага отвлёк стук в дверь.

Гийом вздохнул. Наверняка пришла очередная бабка, которой в тенях за окном примерещился вурдалак. Старики, в отличие от местной молодёжи, были куда более суеверны. Но даже в магических школах, не в Академии, всех магов учат тому, что ни восставших мертвецов, ни тем более упырей и вампиров не существует. Даже те немногие, кто осмеливался пойти на кафедру теоретической некромантии, прекрасно понимали, что ни одним заклинанием нельзя поднять мёртвых из могил.

Мысленно готовясь вести разъяснительную беседу, Гийом открыл дверь. Но на пороге стояла вовсе не старушка, а Марыся, растрёпанная и зарёванная. Она стояла, кутаясь в шаль, и размазывала по лицу слёзы.

– Пропала я, Гийом, пропала! – шептала она, боясь, как бы кто не услышал.

– Входи,– маг приобнял её и провёл в дом.

Марыся принесла с собой прохладную свежесть ночи.

– Что случилось? – спросил он, зажигая в очаге огонь, чтобы подогреть травяной отвар.

Только сейчас он увидел, что Марыся была боса и в одной рубахе, она куталась только в шерстяной плащ, который был ей не по размеру – первое, что попалось ей под руку ночью, когда она сбегала из отчего дома.