Страница 3 из 13
Открыл на букву «К». Карлсон, Карлсон, Карлсон… Полным-полно шведов, как у Эрскина Колдуэлла.
Karalis… и Dimitrius…
Я подозвал Катрин и попросил прочитать.
– Димитриус Каралис, – прочла Катька. – Это твой родственник?
Я пожал плечами.
Облокотившись на прохладный прилавок, я смотрел сквозь невидимое стекло на сбегающую к фьордам улицу Святого Эрика и размышлял, не позвонить ли прямо сейчас подданному шведского короля Димитриусу Каралису и выяснить, откуда у него моя фамилия.
– Я бы на твоем месте позвонила, – сказала Катя. Она закрыла кассу и стала спускаться по винтовой лестнице в подвал, где стояла утробистая, как башня Кикен-де-Кок, бутылка вина. – Ты точно не будешь пить?
– За рулем…
– Может, он миллионер, – предположила Катя, придерживаясь за поручень. – Ты меня с ним познакомишь. Я выйду за него замуж. Они, правда, все жадные. Скр… Скв… Сквалыги, да?
Книжный магазин был пуст, как и положено быть книжному магазину в майский праздничный день. Зачем Улле заставлял Катрин сидеть в магазине, лично для меня загадка.
Зазвонил телефон. Я машинально снял трубку.
– Хей! – как можно мягче сказал я.
– Е… мать, – сказала трубка нетрезвым женским голосом. – Куда я попала? – В трубке перешли на шведский.
– Это книжный магазин, – перебил я. Катя, наверное, стояла в прохладном подвале и цедила сухое винцо из высокого, как башня Длинный Герман, стакана.
– Книжный магазин? А ты кто? – Судя по голосу, баба лет сорока, застойно пьяная.
– Я Дмитрий.
– Какой Дмитрий?
– Каралис…
– Что «каралис»? – Она икнула и замолчала. То ли ответа ждет, то ли задумалась о чем-то своем, женском.
– Фамилия такая. Вы что-то хотите?
– Ты русский?
– Русский. Из Петербурга.
– Вот, етит твою мать! – Она расхохоталась. – А я из Тбилиси. Слушай, Димон, я из Тбилиси! Представляешь? Ха-ха-ха! Нет, я серьезно! Я в Ленинграде была, в «Пассаже» картины смотрела. Вот так встреча! Ха-ха-ха… За это надо выпить!
Я слышал, как она прихлебывает и звенит стеклом. Ну, напилась девчушка, скучно одной дома, хочется поговорить. Слышно было изумительно. Даже шуршание колготок.
– Слушай, Эдик, у вас там есть в магазине Пушкин? Вот это: «Жди меня, и я вернусь, только очень жди…»? Есть у вас это стихотворение?
Веселый пошел разговор, ничего не скажешь.
Я прикрыл трубку рукой, крикнул Катю и продолжил:
– Пушкин есть. Но вам, очевидно, нужен Константин Симонов. «Жди меня» – это его стихотворение.
Катя не появлялась. Попивала винцо и проклинала своего женатого электрика, который водил ее за нос. Стеклянный Герман со следами помады стоял, наверное, рядом. Сейчас она закурит, потом выпьет еще…
В трубке ржали.
– Эдик, ты что – очень умный? Какой Симонов? Это Пушкин!
– Да, я шибко умный. Как чукча.
Тбилисская дама заржала так, словно разом вспомнила все анекдоты про чукчу.
Поднялась легкой походкой Катя из подвала и, взяв трубку, заговорила по-шведски. Лицо ее сделалось растерянно-тревожным.
– «Жди меня» – это же Симонов? – прикрыв трубку ладошкой, быстро спросила она.
Я кивнул: «Конечно!»
Катя перешла на русский:
– Да, я вас понимаю. Но это Симонов. У Пушкина нет такого стихотворения! – Она стала быстро краснеть. – Пушкин не великий грузинский поэт, а великий русский поэт!.. – Она замолчала надолго, потом швырнула трубку.
– Свинья! – сказала Катька.
– Она шутит! – сказал я.
– Нет, она не шутит! Она не шутит! – Катька, держась за виски, заходила вдоль прилавка. – Она предлагает мне найти Пушкина и прочитать ей стихотворение «Жди меня, и я вернусь»… Она мне заплатит по счету! Пусть подавится своими деньгами! Пусть Улле выгонит меня с работы! Ты не представляешь, какие тут встречаются свиньи! Это точно Симонов?..
– Точно, точно!
Вновь запиликал телефон.
Я решительно взял трубку, чтобы прочитать энергичную лекцию по отечественной поэзии.
На этот раз звонил Улле. Он спросил, все ли у меня в порядке, и, не дождавшись ответа, захотел поговорить с Катрин. С Катей, с Катей, моей бывшей соотечественницей, дочкой русского моряка и эстонской ткачихи, а теперь подданной независимой Эстонии, язви их в душу, этих политиков. Катя перестала хлюпать носом и взяла трубку. Она говорила по-шведски. Повесив трубку, Катька повеселела и сказала, что Улле разрешил закрывать магазин.
Мне этот начинающий коммерсант ничего не передал. Я должен радоваться, что меня выписали на десять дней в Швецию и не петюкать. Как будто русский писатель – это такая диковинная обезьяна, у которой нет других дел, кроме как разъезжать на дармовщинку по заграницам и трендеть о своем творчестве с незнакомыми иностранцами. Пушкин, думаю, меня не одобрил бы. Он бы вызвал Стейвинга на дуэль. Пиф-паф! – уноси готовенького.
– Может быть, выпьем? – предложила Катя.
Я напомнил, что обнаружил в телефонном справочнике своего однофамильца и хотел позвонить ему. К тому же я за рулем.
Катя сунулась в стокгольмский справочник, выудила из него адрес, развернула карту, поводила по ней пальчиком и указала место жительства моего тезки. В левом нижнем углу, рядом с озерами.
– Спунга, – уважительно сказала она. – Почти пригород. Там университетский городок. Может, он профессор? – предположила Катя. – Профессора в Швеции хорошо зарабатывают. Ну что, позвоним?
Я что-то замычал в ответ. В том смысле, что надо подготовиться к разговору, а вдруг его нет дома, и вообще говорит ли он по-английски…
– У тебя есть в гостинице водка? – неожиданно спросила Катя.
– Есть. Две бутылки. – Я почему-то испугался.
– Поехали к тебе. Русской водки хочу. От тебя и позвоним. – Она сунула справочник в пакет и взяла со стойки ключи.
4. Нелегкая борьба с феминизмом
Катька пообещала показать мне близкую дорогу до гостиницы и запутала дело так, что мы пару раз вылетали за пределы карты.
– Вот сейчас налево! – внезапно говорила Катя. – Ах, проехали! Надо развернуться.
– Здесь нельзя! Только прямо.
Мы шпарили несколько километров по набережной с односторонним движением, возносились на мост, оказывались на другом острове и не знали, куда повернуть. Железнодорожные пути, пакгаузы, бесконечные заборы. Разве что лопухов и крапивы не было. И спросить не у кого.
– Давай попробуем налево…
– Спокойно. Командовать парадом буду я. Садись на заднее сидение.
Пересев, Катька тут же потеряла интерес к дороге и стала рассказывать про свою жизнь.
Стокгольм – город маленький. Но уложили его на карту размером с питерскую, и если ты в Питере привык, что двадцать сантиметров по карте – это расстояние от «Пулкова» до Адмиралтейства, то свыкнуться с искусственным бумажным простором Стокгольма нелегко. Двадцать сантиметров оказывались оградой какого-нибудь парка.
Мы со свистом проносились мимо нужных улиц и обнаруживали, что вновь находимся на окраине; развернувшись, добирались короткими перебежками до поворота, я выскакивал, заглядывал за угол, читал вывеску и бегом возвращался в машину. Окончательно заплутав, я включил аварийную мигалку и выбежал с картой в руках к розовощекому шведу, пасущему двух внучат в скверике возле кирхи:
– Извините, где я нахожусь?
Швед надел круглые железные очки, задумчиво оглядел карту, поводил тонким пальчиком в поисках нашего сквера с крестом, означающим кирху, пожал плечами, извинился на хорошем английском и начал поиски по второму кругу. Я, оглядываясь на мигающую габаритами машину, пояснил, что мне нужна гостиница Хюведста-Центра, там, где станция метро «Хюведста».
– Угу, угу, – успокаивающе покивал железный швед.
Наконец он обнаружил зеленый лоскуток сквера с крестом, совместил карту со сторонами света, определил, куда смотрит носом моя машина, и не спеша повел пальчиком, намечая маршрут: налево – направо – еще направо – переехать через мост – ехать прямо и вот оно – метро «Хюведста». Дальше было, как в анекдоте про заплутавших в шхерах наших подводниках и обратившихся к местному рыбаку: