Страница 67 из 168
Никогда нельзя заглядывать в угольную яму, когда там полыхает огонь. На поверхности жар может казаться небольшим, да и дыма может быть немного, но если яма заложена на совесть, там, внутри, десятки центнеров полыхающего дерева, медленно превращающегося в уголь под воздействием ужасного жара. Стоит заглянуть в яму, как этот жар в миг оближет тебя с головы до ног, сорвав мясо с твоих костей и превратив в трещащую на краю шкварку…
Нельзя заглядывать в уже заложенную угольную яму, пока пламя полностью не прогорит. Мудрый совет. Небесполезный в Кверфурте, но здесь, кажется, от него было немного толку. Никаким другим наукам или правилам этикета отец ее обучить не успел.
— Чего тебе, Лжец?
— Ты ведь не собираешься чертить эту херню мелом? А если собираешься, значит, я серьезно недооценивал тебя — ты еще глупее, чем выглядишь. Мел сгодится для существ из низшего адского сословия, никчемных духов и демонических отродий. Если ты вздумаешь использовать мел для призыва монсеньора Цинтанаккара, то лишь рассердишь его — и кто знает, чем тебе это отольется…
Дьявол! Мел! Она забыла! Забыла!
Для тварей, занимающих высокое место в адской иерархии, не годится ни мел, ни чернила, ни даже хорошая тушь, смешанная с жабьим пеплом. Такие обыкновенно уважают только кровь. Использовать презренный мел означает унизить их еще до того, как они вступят в контакт с призывателем.
Блестяще, Барби. Твоя карьера в демонологии началась с грубейшей ошибки. Даже будь Цинтанаккар обычным демоном низшего сословия, за такой фокус он, пожалуй, разметал бы твои кишки по всему дровяному сараю, украсив его интерьер со свойственной его роду изобретательностью.
— Тебе-то откуда знать, слизь в банке? — огрызнулась она, бросая никчемный мелок, — Или сам великий заклинатель демонов?
Лжец фыркнул.
— На фоне тебя немудрено быть демонологом, Барби, ты делаешь ошибки, которых постыдилась бы даже безмозглая школярка.
— Тогда сам вылезай из банки и черти!
— Смею напомнить, мы спасаем твою шкуру, Барби, не мою. Цинтанаккар не очень-то жалует консервированное мясо.
— Значит, вернешься на свой блядский кофейный столик! До конца жизни слушать старика фон Лееба о том, как он пялил сиамских мальчишек!
— Черт, просто раздобудь стакан нормальной крови!
Изрыгая ругательства, вспоминая всех своих предков по матери, Барбаросса бросилась к эйсшранку, замаскированного грудами лежалого хвороста в углу сарая. Хворост был колючий, как тысяча дьявольских когтей, она сама нарочно выбирала самую шипастую акацию, чтобы отбить у сестер-батальерок охоту лазить в дальний угол, и чертовски в этом преуспела, шипы акации врезались в тело не хуже, чем рапира в руке Каррион.
Эйсшранк был основательный, размером с хороший матросский рундук, куда больше сундучка Котейшества в Малом Замке. Не удержавшись, Барбаросса погладила рукой его холодный полированный металлический бок нежно-голубого цвета. Шесть гульденов, вспомнила она. Котейшество выложила за этот здоровый шкаф, похожий на железную деву, шесть полновесных саксонских гульденов. Все деньги, что она скопила за год, давая уроки прочим ведьмам, не столь сведущим в адских искусствах, зачаровывая грошовые амулеты для шлюх из Унтерштадта и прислуживая мелким адским владыкам. Чертовски солидная сумма для «тройки», на которую рыжая сука Гаста непременно наложила бы лапу, кабы могла…
Эйсшранк был отменный, тут ничего не скажешь. Лучший из всех, что можно раздобыть в Броккенбурге за звонкую монету. Не натужно гудящий жестяной шкаф, что можно купить за гульден, не дряхлая развалина, пышущая холодом так, что все предметы вокруг покрываются изморозью. Демоны, снующие внутри него, принадлежали к семейству его величества Бош, адского герцога, о чем свидетельствовал шильдик на его боку. «Бош» — это тебе не безымянный адский владыка, изъясняющийся лишь на непонятных человеческому уху птичьих диалектах, «Бош» — это солидное предприятие, обещающее долговечность и надежность. Не лишняя штука, когда имеешь дело с адскими чарами.
Барбаросса распахнула эйсшранк, потянув за хитро устроенную ручку, напоминающую арбалетную скобу. Большой шкаф распахнулся, окатив ее холодом, таким ядреным, что сами собой лязгнули зубы, а нос беспокойно заныл. Внутри царила даже не прохлада, а самый настоящий холод вроде того, что заглядывает в Броккенбург лишь на излете января. Трудолюбивые демоны, заточенные в полых стенках шкафа, с умопомрачительной скоростью, недоступной даже графским рысакам, сновали в полых стенках шкафа, отчего внутри эйсшранка всегда царил мороз. Барбаросса даже не пыталась уразуметь, как это выходит — да и чего пытаться раскусить все тайны Ада, все равно их там бесконечное количество…
Эйсшранк не был пуст. Но Котейшество хранила там не пломбир, как в роскошных забегаловках Эйзенкрейса, и не сельтерскую воду с сиропом. Она хранила там материалы своей работы. Той, о которой было позволено знать лишь ей, сестрице Барби. Той, что обеспечила ее странным по меркам Броккенбурга прозвищем. Той, благодаря которой Малый Замок и окрестные районы Миттельштадта кишел чертовыми катцендраугами…
Мертвые кошачьи тела, посеребренные инеем, казались бездушными и тяжелыми, точно деревянные чурки, которые отец раскладывал штабелями перед тем, как запалить огонь в угольной яме. Слюна в оскаленных пастях сделалась густой и прозрачной, как лак, выпученные в предсмертных муках глаза напоминали сухие ягоды, вставленные в глазницы. Неестественно вывернутые лапы, так и закоченевшие, переломанные хребты, открытые раны, которым так и не суждено заживиться, выпущенные желтоватые когти, которые, верно, царапали землю до последней секунды…
Чертово кошачье кладбище, подумала Барбаросса, с отвращением разглядывая этот крошечный заиндевевший некрополь во внутренностях морозильного шкафа. Чертов Флейшкрафт.
Некоторых кошек она узнавала — по кличкам, данным им Котейшеством. Эта, тощая, грязно-рыжей масти, с ободранным хвостом — Мадам Хвостик. Грузовой аутоваген сбил ее неподалеку от Малого Замка, раздавив всмятку живот и грудную клетку, к тому моменту, когда Котейшество нашла ее, она еще дышала, но вскоре, конечно, издохла. Этот, потрепанный серый котяра, при жизни похожий, должно быть, на хорошего породистого нибелунга[9], лишившийся половины зубов — Маркиз. Юные стервы из Шабаша затравили его на улице, расстреляв из самострелов, Котейшество надеялась выходить его, но не успела, кот был слишком стар и сил в нем оставалось мало. Дородная кошка перечного цвета на трех лапах — Гризельда, живот у нее разбух не от щедрой кормежки, а от яда, красавец слева от нее — Маркус-Одно-Ухо, в его остекленевших глазах даже после смерти осталось столько злости, что аж смотреть жутко, верно, умер недоброй смертью, в углу, жутко ощерившаяся, с развороченной пастью, Палуга[10] — тут и гадать не надо, растерзали собаки…
Барбаросса выругалась сквозь зубы, пытаясь понять, сколько чертовых кошек в этом ящике и сможет ли она добыть хоть каплю крови из их замороженных сухих тел.
Некоторых кошек Котейшеству притаскивали младшие сестры, тайком от Гасты, других она подбирала сама, на улицах, не брезгуя ни сточными канавами, ни подворотнями Унтерштадта. Заботливо отмывала от грязи и прятала в дровяном сарае, чтобы позже, при случае, использовать в качестве материала при своих штудиях. И ладно бы она изучала алхимию, самое больше, провоняла бы едкой серой и химикалиями дровяной сарай, или пассаукунст — высушенные костяшки и лохмотья из человеческой кожи могут быть не самыми жуткими предметами интерьера. Однако Котейшество не собиралась растрачивать свои силы на эти науки, годные лишь впечатлять крестьян, ее душа была отдана той, которая заставляла трепетать даже именитых императорских демонологов. Душа Котейшества была отдана Флейшкрафту.
Флейшкрафт, магия плоти, это тебе не невинное искусство узнавать судьбу по камням и цифрам, не ярмарочные фокусы с птичьими внутренностями и гадальными картами. Флейшкрафт — это, блядь, чертовски серьезная штука, сожравшая столько самоуверенных неофитов, что жутко и представить. Недаром изучать ее позволено лишь с четвертого круга, а труды по Флейшкрафту под страхом смерти не покидают университетской библиотеки. Однако остановить Котейшество в этом стремлении было не проще, чем остановить выпущенную из мушкета пулю. Вознамерившись познать тайны и секреты плоти, она демонстрировала чудеса изворотливости, добираясь до новых знаний и поглощая их так жадно, как не принято поглощать даже сдобренное спорыньей вино в «Хексенкесселе». Добивалась разрешения старших сестер изучить их записи, находила и пристально исследовала обрывки старых книг, целыми днями пропадала в дровяном сарае, пытаясь на практике понять хитро устроенные механизмы, при помощи которых плоть существует, функционирует, растет и разлагается…