Страница 57 из 168
— Прелесть, что за девушка, — кисло обронил Лжец, — Почти уверен, ты не перечислила всех ее достоинств. Наверняка, она прекрасно вышивала шелком, играла на лютне и танцевала контрданс. Превосходная партия для какого-нибудь мелкого барона — чтоб штопала ему чулки, следила за хозяйством и вычесывала вшей из его париков…
Барбаросса пропустила его слова мимо ушей. Ей надо было найти силы и подняться, а для этого собственный размеренный голос подходил лучше всего. Кроме того, это помогало ей правильно дышать, насыщая кровь воздухом.
— У Кибелы не было врагов. Тех, которые были, она успела перебить в первые три года, а новые не спешили заводиться. Что там, даже когда на улице ее встречали «воронейшества», «бартиантки» или «волчицы», спешили первыми снять шапки — при том, что «Нецелованные» никогда не считался старшим ковеном и не входил в Большой Круг. Нет, у нее не было врагов. Но было семь сестер-одногодок.
— Сразу семь? Любопытно. Я думал, распределение Гаусса…
Барбаросса не знала, кто таков Гаусс, в чьей свите состоит и каким владыкам присягнул, но сейчас это и не имело значения.
— Большая дружная семья, — она коротко выдохнула, приподнимаясь на локтях. Тело трещало и шаталось, будто было сделано из обмазанных глиной ивовых прутиков, но, по крайней мере, выполняло ее приказы, — Так иногда бывает, когда ковен лишается в вендетте сразу большого количества сестер и спешит восполнить их ряды. Представь себе — восемь «четверок» под одной крышей! Пока они были «двойками» и «тройками», проблем не было. Напротив, они прикрывали друг друга, как только можно, грудью готовы были заслонить от удара. Самые преданные шалавы на свете.
— А после они стали «четверками», — резко вставил гомункул, — И вся их сестринская любовь испарилась без следа, так?
Барбаросса едко усмехнулась, чтобы не зашипеть от боли.
— Ты быстро разбираешься в благословенных традициях Броккенбурга, Лжец. Они были соратницами, но только пока действовали сообща. Но каждая из них в глубине души была уверена, что «Нецелованные» смогут вырасти лишь под ее заботливым руководством и ни под чьим кроме. Понимая, что дело может принять дурной оборот, тогдашняя хозяйка ковена приняла мудрое решение. Ну или ей тогда показалось, что мудрое. Задолго до положенного срока объявила Кибелу своей преемницей. Видно, хорошо понимала, что восемь сук, если взъедятся друг на друга, разнесут весь замок по кирпичику…
— Она сделала ее мишенью для всех прочих?
— Да. С этого момента ее жизнь превратилась в кромешный ад, а замок, в котором квартировали «Нецелованные» — в херов смертельно-опасный лабиринт. В какую сторону бы она ни повернулась, она слышала шелест выползающего из потайных ножен ножа. В какую бы сторону ни направилась, ощущала на себе недобрый взгляд сразу нескольких пар глаз. Она перестала пить и есть в своем доме. Говорят, если ей приходилось взять в руки стакан с вином, уже через четверть часа оно оказывалось отравлено по меньшей мере пятью разными ядами. Она почти перестала спать — в каждом скрипе половиц ей мерещились шаги убийцы. Она держала под рукой три дюжины зачарованных амулетов — от сглаза, от порчи, от проклятья — и еще столько же хитроумных оберегов от демонов, которых на нее насылали больше, чем мошкары с болота.
— Милые девочки, — сухо обронил Лжец, но больше ничего не добавил.
— Даже в собственном замке, Кибела вынуждена была ночевать в погребе на груде картошки. Днем и ночью она носила под дублетом двойную кольчугу и, кроме того, всегда таскала парочку пистолетов. По замку она двигалась лишь прикасаясь спиной к стене — только так она могла защитить себя от удара в спину, а в последние дни почти не могла дышать — ей казалось, что сестры насылают на нее какие-то едкие миазмы через щели…
— Судя по тому, что казус назвали ее именем, она нашла способ разрешить ситуацию?
Да, — Барбаросса кивнула, — Нашла. Одной прекрасной ночью, когда сестры спали в своих постельках, умаявших сжить ее со свету, Кибела разбила бочонок с ламповым маслом, обошла весь замок, щедро поливая притолоки и стены, а после заложила дверь засовом и чиркнула огнивом.
Лжец некоторое время молчал, будто бы что-то переваривая, потом цокнул языком. Еще один звук, который наверняка невозможно было издать с его примитивным устройством рта, но который у него все-таки выходил, и выходил естественно.
— Казус Кибелы, значит?
— Да. Все «Нецелованные» погибли в ту ночь — изжарились в собственном замке, как караси в печи. Говорят… — она нерешительно замолкла, не прекращая напрягать мышцы живота.
— Да?
— Ее душу видят изредка в Аду. Ее тело — огромный скелет размером с башню, сухожилиями которому служит колючая проволока, сто сорок центнеров[6] жженой кости и слепой ярости. Выжженные ее глазницы источают едкую ртуть, потому она не видит ничего вокруг себя, но отчаянно ищет. Ищет уже сорок лет и не намерена останавливаться. Она ищет души семерых своих любимых сестер, но никто не знает делать, что она станет с ними делать, когда наконец найдет…
Барбароссе удалось ценой неимоверного напряжения сесть на корточки. Измочаленный кусок мяса, служивший ей телом, сопротивлялся каждому движению, но она знала, что рано или поздно принудит его выполнять ее волю. Черт, Каррион славно обработала ее. Сегодня крошке Барби перепало столько, что хватило бы на четверых. С другой стороны…
Уж лучше так, подумала Барбаросса, отчаянно скрипя зубами, чтобы не застонать. Она всего лишь избила меня до полусмерти, Предпочла выбить сопли из не в меру зарвавшейся суки, а не запереть ее, к примеру, в фехтовальной зале до утра…
— Резня, — с отвращением произнес Лжец, покачав своей раздутой головой, — Кажется, в Броккенбурге это излюбленный способ решать все возможные вопросы. Есть хоть что-то, что вы умеете делать не прибегая к ней?
Барбаросса решила не говорить сморщенной козявке, что старшие ковены, подавая пример младшим, давно отказались от поножовщины, считая ее недостойным ведьмы способом выяснения серьезности притязаний на титул хозяйки. Правда, каждый из ковенов выбрал для этого свой способ, не оскорбляющий его собственных традиций и правил чести, но который мог бы показаться в высшей степени странным для всех прочих.
«Воронессы», по слухам, в канун Вальпургиевой ночи отправляют всех претенденток на вороний престол на самую верхушку «Флакстурма», которую не разглядеть в ядовитой дымке Броккенбурга даже в ясную погоду. Там, на умопомрачительной высоте, где воздух такой холодный и едкий, что разъедает легкие, они усаживаются на узкий каменный карниз и сидят, глядя в лицо друг другу. Рано или поздно слабые замерзают насмерть или засыпают, падая вниз с головокружительной высоты, расшибаясь в лепешку. Чертово воронье пиршество, нелепое, но обставленное с толикой того безумия, которое создало «Вороньей Партии» ее веками поддерживаемую репутацию.
Куда изящнее поступают «цветочницы» из «Общества Цикуты Благостной». Поднаторевшие в создании самых удивительных зелий и декоктов, они обставляют ритуал смены власти с той же изощренностью, с которой готовят свои знаменитые яды. Ставят на алтарь кубки по числу претенденток, которые наполняют варевом собственного приготовления. Во всех кубках кроме одного содержится отрава, такая смертоносная, что против нее не поможет даже безоар, ведущая к мучительной и страшной смерти. Красивая традиция. Никчемная, но красивая.
«Униатки» и вовсе обходятся без всяких ритуалов. Холодные, как камни, безэмоциональные и сухие, как человекоподобные насекомые, они тратят годы, чтобы изжить из своей души все человеческое, а тело загрубить, превратив в идеально сработанный и отбалансированный инструмент. Они выше борьбы за власть, как выше многих других вещей, таких как амбиции, личные побуждения или соперничество. Никто толком не знает, как они выбирают свою хозяйку, может, попросту тянут соломинку — по крайней мере, в Брокке ходили и такие слухи.
Единственным ковеном, который не собирался отказываться от старых добрых традиций кровопускания, был «Вольфсангель». Издавна взращивающий своих дочерей как цепных сук, он не препятствовал им решать вопрос старшинства так, как это было при жизни их прапрапрабабок. Правда, и поединок проходил не вполне в духе дуэльного кодекса, принятого в Броккенбурге. Претенденток на роль верховной сучки попросту запирали безоружными в глухой зале в подвале «Цвингера». Лишенные привычных им ножей, они вынуждены были рвать друг друга как дикие звери, зубами и пальцами. Неудивительно, что все хозяйки «Вольфсангеля» на памяти Барбароссы выглядели так, будто их терзала свора голодных демонов. Что ж, жестоко, грубо — но в полном соответствии с теми нравами, что царят в «Вольфсангеле». Едва ли они стали бы состязаться друг с другом в искусстве вышивания по шелку…