Страница 51 из 168
Фехтовальная зала располагалась на первом этаже, за кухней. Просторная, в половину общей залы, она занимала по меньшей мере четверть всех внутренних покоев и была единственной комнатой на территории Малого Замка, на которую Гаста не могла посягнуть как сестра-кастелян. Одно это должно было чертовски бесить ее. Гаста не раз пыталась подступиться к фехтовальной зале, мечтая соорудить там то обеденную комнату, где все сестры могли бы сообща трапезничать за единым столом вместо того, чтобы хлебать варево из общего котла, то склад, то гардеробную.
Малый Замок, может, и именовался в Броккенбурге замком — из уважения к «Сучьей Баталии» и ее хозяйке — но был невелик размерами, оттого тринадцать душ, стиснутые в его каменном чреве, всегда испытывали тесноту, точно моряки, заточенные на своем корабле. Еще хуже делалось зимой — запасов угля, выделяемых Гастой для печи, обычно было так мало, что в Малом Замке до самого апреля поселялись холодные ветра и злые пронизывающие сквозняки, делавшие многие из помещений почти непригодными для жизни.
Но все в Малом Замке знали, что Гасте никогда не отвоевать фехтовальной залы. Это было царство Каррион — маленькое полутемное царство, воздух в котором всегда был немного затхлым, с кислым винным привкусом — ароматом въевшегося пота и старой стружки, которой посыпали пол. Иногда они проводили здесь по часу, иногда, когда Каррион не была довольна их успехами, целые дни напролет. Отрабатывали удары на обтруханном соломенном чучеле по прозвищу Жирный Вилли, хлестали друг друга деревянными рапирами, шипя от боли, кувыркались через бревно, поднимая в воздух целые россыпи стружек…
Каррион никогда не ругала их за ошибки. Просто наблюдала, изредка комментируя, поправляя и добиваясь правильной постановки с холодной механической четкостью. Если она была недовольна кем-то из своих учениц, ей не требовалось прибегать к помощи укоров или ругательств, как прочим учителям фехтования. У нее были свои методы исправления ошибок. Заключавшиеся в том, что сука, слишком тупая чтобы овладеть фехтованием на должном уровне, будет страдать так долго, что в конце концов вынуждена будет сделать все правильно. Действенная, эффективная метода.
Как-то раз, когда Гаррота не выучила положенного ей урока — отрабатывали вольт из третьей позиции — Каррион попросту оставила ее в фехтовальной зале на всю ночь, приказав повторять движение снова и снова. Из первой позиции, из второй, из третьей. С наклоном, с поворотом, с батманом и без. Чтобы у Гарроты не возникло соблазна прикорнуть на опилках, она приставила к ней надзирательницей Шустру. Гаррота отрабатывала херов вольт всю ночь и большую часть следующего дня. Когда Каррион наконец соизволила спуститься из своего кабинета, чтобы проверить ее успехи, крошка Гарри уже выглядела так, будто ее только что сняли с дыбы. И рухнула, точно пугало, лицом в пол, едва только получила команду закончить упражнение.
В другой раз досталось Холере. Испытывая отвращение к фехтованию, та норовила прогулять урок, используя для этого любую подходящую причину и часто без особого воображения. Каррион до поры закрывала на это глаза, видно понимая, что сделать из этой беспутной потаскухи фехтовальщицу не проще, чем испечь торт из куска собачьего дерьма. Но в какой-то момент поблажки закончились. Холера имела неосторожность сообщить, что тренировочная рапира слишком тяжела для ее руки, от нее, мол, ломит запястье. Это был несправедливый упрек — она бы знала об этом, если бы упражняла руки с чем-то потяжелее, чем стакан с вином. Но Каррион приняла ее жалобу во внимание.
Следующие три часа Холера обязана была стоять, держа рапиру в вытянутой руке и, стоило лезвию, опустившись, хотя бы задеть натянутую поперек фехтовальной залы нить, как Барбаросса или Гаррота, стоящие по сторонам от нее, от всей души стегали ее вожжами поперек спины. Хороший выдался урок. Едва ли Холера после этого улучшила свои навыки в фехтовании, но у многих в Малом Замке поднялось настроение…
Обыкновенно урок начинался с разминки. Каррион гоняла их по зале, заставляя то по-гусиному поджимать ноги, то перекатываться на ходу, то выделывать прочие коленца, больше уместные во время дьявольской пляски в пьяном в дым трактире, чем на дуэли. Но в этот раз она не стала подавать условленного сигнала. Не приказала снять дублет, не кивнула на брусья, не ткнула сапогом на пол, указывая место для отжиманий. Просто молча прошла к стойке, где, выстроившись шеренгой, стояли фиоретто — короткие тренировочные рапиры.
— В последнее время у меня складывается впечатление, Барбаросса, что ты не уделяешь должного внимания моим урокам.
Она никогда не называла ее «Барби» — только «Барбаросса». Неважное утешение. К кому бы ни обращалась Каррион, голос ее звучал глухо и ровно, ни единой ноткой не обозначая ее чувств. С тем же успехом она могла бы именовать ее «госпожа виконтесса» — это ни в малейшей мере не смягчило бы того наказания, которое ее ждало.
В том, что наказание последует, Барбаросса не сомневалась.
Каррион медленно провела рукой по навершиям выстроившихся в ряд рапир. Звук, вызванный этим прикосновением, отличался от того, который обычно производит человеческая рука, соприкасаясь со сталью. Не потому, что на руках сестры-капеллана были перчатки — Каррион никогда не шла на уступки погоде — а потому, что три пальца на ее правой руке были медными.
Не протезы, как у иных бедолаг, у которых в руках разорвало мушкет из-за неправильно отмеренной порции пороха, не хитро устроенные боевые когти вроде индийского багнака, которыми метят в живот или шею, чтобы распороть противницу до самого паха — обычные человеческие пальцы, только не из плоти, а из темного щербатого металла.
Замерев у порога фехтовальной залы, Барбаросса не в силах была отвести от них взгляда, пока те, издавая негромкий металлический гул, неспешно ползли от одной рукояти к другой. Сосредоточенные, как механические пауки, неспешные, холодные… Иногда — особенно в такие минуты — ей казалось, что это не медные пальцы придаток Каррион, а сама Каррион — придаток своих пальцев. Человекоподобный протез, которым они управляют, точно большой куклой…
— Я привыкла уважать мнение своих учениц, — медные пальцы Каррион сомкнулись на рукояти одной из рапир, беззвучно вытянув ее из стойки, — Если ты считаешь, что тебе более не нужны мои уроки, значит, имеешь на то основание. Видимо, ты подняла свои навыки фехтования достаточно высоко, чтобы больше не нуждаться в моей помощи. Это похвально, сестра Барбаросса. Но я бы хотела убедиться в твоих успехах наверняка.
Сняв со стойки рапиру, всякий человек, будь он прожженным опытным бретером или начинающим диестро[3], рефлекторно делает несколько коротких быстрых взмахом клинком — любой руке нужно время, чтобы привыкнуть к весу оружия. Но только не Каррион. Она держала рапиру в опущенной руке, небрежно, как свою прогулочную трость. Кажется, даже не взглянула на нее. Не было необходимости.
— Ты можешь пройти в круг для фехтования, Барбаросса. Учебный поединок. Четыре минуты.
Сука. Барбаросса ощутила, как бусина Цинтанаккара наливается знакомой тяжестью, пульсируя в такт ударам ее сердца.
Даже в лучшие времена учебный поединок с Каррион давался ей непросто. Обыкновенно ценой такого напряжения сил, что до конца дня она превращалась в судорожно хрипящий мешок, не способный даже доползти до своей койки без помощи Котейшества. Но сейчас… Каррион хромает, но это мешает ей в поединке не больше, чем демону — распространяемый им запах серы. В то время, как ее собственная нога искалечена настолько, что даже обычные шаги даются ей с немалым трудом, куда уж тут совершать молниеносные па по фехтовальной зале, стремительно перенося вес тела и отскакивая.
Извините, сестра Каррион, сегодня я никак не могу составить вам компанию в поединке. Видите ли, дело в том, что пальцы на моей левой ноге обиделись на меня и сбежали, чертовки этакие, а еще у меня в груди сидит блядский сиамский демон, медленно пожирающий меня изнутри и…