Страница 141 из 168
Тупоголовая шлюха. Но, верно, правду говорят, что чем выше и прочнее замок, тем слабее и никчемнее у него ворота. Граф Удовольствий вошел в тело и разум Эритемы, сделавшись ее компаньоном и проводником. Но их дальнейший путь растянулся не на час, а почти на год.
Эритема начала поглощать удовольствия с жадностью уличного пса, терзающего кусок мяса. Все удовольствия, которое только может принять человеческое тело, не считаясь с последствиями. Прежде соблюдавшая трезвость, она хлестала вина в три горла, так что ее трапезы обычно заканчивались за трактирным столом, лицом в тарелке. Не употреблявшая даже гашиша, которым частенько балуются между занятиями даже прилежные девочки, она набросилась на белладонну, дурман, сому, спорынью, маковое зелье, хаому и все, что ей только мог предложить Броккенбург, включая «серый пепел», от которого стараются держаться подальше даже умудренные жизнью суки. Прежде блюдущая девственность, она покоряла один бордель Гугенотского Квартала за другим, с таким пылом и страстью, что заткнулась бы даже Холера.
Слишком поздно Эритема сообразила, что Граф Удовольствий не искал способа показать ей удовольствия мира смертных, он сам безустанно впитывал их в умопомрачительных количествах. Она была нужна ему лишь как наемный экипаж, который берут в аренду. Оболочкой, связывающей его с миром смертных. Его личным камердинером, лакеем и средством передвижения.
Почти целый год Эритема пожирала все доступные ей удовольствия, не в силах ни остановиться, ни разорвать договор с демоном. От огромных количеств вина и шнапса она сделалась одутловатой и вяло соображающей, лошадиные дозы сомы и спорыньи основательно пошатнули ее рассудок, безудержные оргии, совмещенные с самыми немилосердными любовными практиками, паршиво сказались на здоровье. Когда Граф Удовольствий, пресытившись своей прогулкой, наконец соизволил откланяться, Эритема превратилась в нервно хихикающую шестнадцатилетнюю развалину. Перепробовавшася больше удовольствий, чем тысяча ведьм, она уже не в силах была получать удовольствия от чего бы то ни было, а все ее знания и таланты растворились без следа. Должно быть, тогда она и попалась «Сестрам Агонии», рыщущим по всему Броккенбургу в поисках достаточно безумных сук, чтобы попытать счастья — опустившаяся, никчемная, жадно ищущая все новых и новых способов вновь ощутить блаженство, она согласилась бы на любое предложение если бы была хоть тень шанса пробудить в выжженном теле новые ощущения, даже если бы это было предложение отправиться в Ад на хромой кобыле, чтоб выпить жидкой серы в тамошнем кабаке.
Глава 14
Барбаросса нахмурилась, целеустремленно двигаясь по Венериной Плеши вокруг «Хексенкесселя», раздвигая плечом преграждающих дорогу шлюх и не забывая оглядываться по сторонам. Чертовски милая компания. Не плотоядные садистки вроде «Ордена Розы и Креста», не безумные психопатки, погрязшие в кровожадных ритуалах, как «Великий Свет Севера». Просто херовы неудачницы, которые оказались не способны устроить свою жизнь, а потому сбились в стаю и занялись тем, чем обычно занимаются неудачницы — попыткой самоутвердиться. Они терзают ведьм не потому, что в самом деле надеются заработать на этом уважение среди других ковенов и выбраться из грязи. Они делают это, чтобы заглушить ощущение собственного ничтожества, гложущее их изнутри.
Нелепо надеяться, будто ее позвали на переговоры. Такие не ведут переговоров. Это не их стиль. Они с удовольствием набросились бы на нее на улице — для того и выслеживали — но вместо этого по какой-то причине зазвали ее в «Хексенкессель». И это странно, сестрица Барби, признай. «Сестры Агонии» могут быть забывшими об осторожности суками, снедаемыми яростью и амбициями, но они не самоубийцы. Поднять на ножи суку посреди «Хексенкесселя», на глазах у тысяч отплясывающих ведьм — это непомерная дерзость даже для них. Окутанное ядовитым маревом солнце не успеет подняться над крышами Броккенбурга, как Большой Круг потребует их головы — сервированные на блюде с салатными листьями, картофельными оладьями и подходящим соусом. «Сестры Агонии» отчаянно жаждут известности и славы, но не гибели. Значит…
Тихое убийство в толпе?
Возможно, неохотно признала Барбаросса, ощущая, как саднит беззащитную, прикрытую одним лишь дублетом, спину. Сейчас бы кирасу — толстую, кованной стали, как была на ней в Сиаме… Тьфу, черт! Не на ней — на старике…
Вот только тихое убийство в толпе — это особое искусство, доступное немногим в Броккенбурге. Оно требует больше изящества и такта, чем фехтование, танцы и акробатика, оттого суки, практикующие его, ценятся в пять раз дороже обычных наемных убийц. Для этого мало умения, нужен дар. И это чертовски не похоже на стиль «сестер», которые, кажется, не отягощали себя рекогносцировкой, все свои авантюры планировавшие на лихой раубриттерский манер — или не планировавшие вовсе.
Свести в могилу Барбароссу из «Сучьей Баталии» — уже громкое заявление о себе и своих претензиях. Убить ее же посреди гудящего от музыки «Хексенкесселя» — претензия на славный подвиг, которому суждено быть занесенному в истлевшую летопись Броккенбурга.
Барбаросса тщетно шарила взглядом по толпе, выискивая знакомые лица, но почти ничего не находила. Перепачканные пудрой, румянами и сажей, испещренные кольцами и золотыми заклепками, блестящие от пота и выпитого вина, горящие от вожделения и похоти, эти лица сливались друг с другом, делаясь похожими на маски, по которым ее взгляд скользил, точно эсток, цепляющийся за чужие щиты.
Черт, а ведь если «сестры» в самом деле решили разделаться с ней в толпе, она может и не узнать своего убийцу. Она знает пятерых «сестричек» — Жеводу, Резекцию, Катаракту, Тлю и Эритему. Если ковен набрал свой полный состав в тринадцать душ, это значит, еще семь «сестер» где-то караулят ее, невидимые, скрытые толпой, готовые стянуть завязки удушающей петли… Барбаросса почти ощутила злой нетерпеливый зуд кинжалов в их ножнах. Это почти наверняка будет кинжал. Не пистолет, не веревка, не яд — старый добрый кинжал, которым в Броккенбурге издавна решается большая часть проблем…
Дьявол! Вот где ей бы точно пригодилась лишняя пара глаз!
«Лжец! — мысленно позвала Барбаросса, прикрыв на секунду глаза, — Ты здесь, старый ублюдок?..»
Он не ответил, а даже если бы ответил, она могла бы этого не заметить — клекот толпы в сочетании с глухими тяжелыми ритмами, вырывающимися из «Хексенкесселя», заглушали все прочие звуки, включая те, что раздаются в магическом эфире. На Венериной Плеши до черта укрытий — колючие заросли, выкопанные неизвестными тварями в земле норы — здесь ничего не стоит спрятать банку с консервированным уродцем…
Хер с ним, решила она, если Лжец еще жив, а не превратился в кормушку для муравьев, он потерпит еще немного. Мне надо найти тех сук, что заманили меня сюда — и лучше бы мне сделать это до того, как они приступят к делу.
Среди незнакомых лиц, разгоряченных вином, белладонной и похотью, мелькали и знакомые. Встречая такие, Барбаросса обычно небрежно кивала издалека. И получала в ответ такое же приветствие. Ведьмы третьего круга, встретив друг друга, не отвешивают реверансов и не целуют друг другу щечки, неважно, где они встретились, на шумной пирушке, чопорном бале, разнузданной оргии или сырой рассветной ложбине, с повязками секунданток на рукавах. Ведьмы третьего круга видели в своей жизни столько дерьма, что не машут шляпами по пустякам и не выказывают восторга.
Потому — просто вежливый кивок. Кажущийся почти небрежным, но исполненный молчаливого достоинства. Жест, свойственный не юным профурсеткам, а мудрым, прожившим не один год в Броккенбурге, хищницам, уважающим друг друга и себя.
Знакомые лица встречались чаще, чем она ожидала — и чаще, чем она бы того хотела. Черт возьми, не позднее завтрашнего утра весь Броккенбург будет знать, что сестра Барбаросса из «Сучьей Баталии» заявилась на танцы в «Хексенкессель», да еще и в одиночестве. Никак поцапалась со своей сестрицей Котти и рванула на танцульки, надеясь подхватить себе кавалера или кавалершу…