Страница 131 из 168
Профессор Кесселер в своей жизни ненавидел две вещи — самоуверенность и непунктуальность, за оба этих греха он спрашивал со своих студенток со всей строгостью и без всякого снисхождения. Мысль о том, что он может опоздать на собственную лекцию, угнетала его так, что ржавые пружины, кожевенные иглы и ножи, которыми было нашпиговано его тело, начинали мелко дребезжать, распарывая кожу еще больше. Мучимый необходимостью, профессор Кесселер произнес шепотом несколько слов на адском наречии. Слов, от которых хромоногие демоны, едва не издыхавшие на ходу, с трудом влачившие свой экипаж, превратились в адских скакунов. Несчастный аутоваген устремился вперед с такой скоростью, словно в него запрягли саму дьявольскую Халлу — страшное восемнадцатиногое существо из конюшен графа Винклера, походящее на гигантского омара, зашитого в лошадиную шкуру, которое на протяжении тридцати лет удерживало первенство Саксонии по конкуру, сжирая при этом по дюжине конюхов за месяц.
Профессор Кесселер успел к своей лекции в срок, даром что аутоваген, который его вез, дымился и тлел. Потрясенный до глубины души извозчик молил профессора выдать ему секрет — те самые слова, что он прошептал демонам, увеличившие их прыть в тысячу раз. Профессор категорически отказался — сведущий в Гоэции больше любого другого существа в Броккенбурге, способный торговаться с существами из глубочайших адских бездн, он старался не использовать свое искусство вне стен университета. Но извозчик был неумолим. Он стоял на коленях, клялся в вечной преданности Адскому Престолу, ползал у профессора в ногах — верно, думал, что сделавшись обладателем секрета столь потрясающей мощи, моментально сделается королем броккенбургских извозчиков или, того выше, отправится со своей колымагой, не стоившей ни единого доброго слова, прямиком на баден-баденские скачки. В конце концов профессор Кесселер позволил себя уговорить. Не потому, что был мягкосердечным — этот человек носил в себе по меньшей мере центнер засевших в нем заноз, наград, которыми его облагодетельствовали адские сеньоры — а потому, что в своей жизни больше всего на свете презирал только две вещи. Поддавшись уговорам возницы, он нацарапал заветные слова на медной пластине при помощи обломка ножниц, торчавшего у него из горла.
Возница терпел два или три дня. Искушаемый соблазнами, подзуживаемый и раздираемый своими внутренними демонами, одним прекрасным вечером он вывел свой экипаж на самую ровную и прямую дорогу из всех, что можно сыскать в Нижнем Миттельштадте, собрался с духом и произнес заклинание. Говорят, оно звучало как Fjarlægðu hraðatakmarkanir. Handvirk stjórnstilling. Простейшее заклинание, которое ведьмы изучают еще на втором круге, постигая основы Гоэции и учась говорить на одном языке с заклинаемыми ими созданиями. Вот только эти простые слова не были рассчитаны на то, что их когда-нибудь произнесен простой смертный, не посвященный в адские науки и не имеющий владыку-сюзерена.
Эффект превзошел все ожидания. От первого же слова демоны внутри аутовагена припустили вперед с умопомрачительной скоростью, с которой непозволительно передвигаться экипажам, двигающимся по суше, от которой колеса мгновенно лопнули, а корпус аутовагена раскалился докрасна. Несчастный возница рад бы был остановиться, но не мог — он выдохнул все заклинание единым духом, еще прежде, чем от страшного жара у него спеклись воедино зубы, а руки прикипели к рычагам.
Есть скорости, с которыми движутся самые быстрые скакуны, есть скорости, с которыми движется солнечный свет, есть скорости, с которыми недопустимо двигаться смертному, которые позволены лишь адским владыкам. Глаза возницы спеклись в глазницах, превратившись в самоцветы. Кости его превратились в чистое золото. Кровь последовательно трансмутировала в белое вино, речную воду, финиковое масло и жидкое стекло. Есть скорости, на которых материи просто не могут оставаться сами собой, подчиняясь хаотично устроенным энергиям Ада. Есть скорости, которые невозможны для смертных.
Его несчастный экипаж пронесся сто клафтеров по миттельштадским кварталам, выворачивая из земли брусчатку и фонари, снес пару заборов и взмыл вверх, подобно комете, оставив в толще камня оплавленную борозду. Обратившись в пятно сверхконцентрированной трансмутации, он еще час метался по ночному небу, превращая звезды в осыпающуюся ореховую скорлупу, пока не погас окончательно, обратившись рваной дырой в пространстве.
Если профессор Кесселлер, знаток Гоэции, и презирал что-то превыше непунктуальности, так это самоуверенность. Может, эта история и была выдумкой, но в ночи, когда над Броккенбургом стояла хорошая погода, а ядовитый туман редел, справа от Луны можно было рассмотреть в небесной ткани маленький фиолетовый рубец, пульсирующий цветами, от которых слезятся глаза, невесть когда и как образовавшийся.
Кроме того — с точки зрения Барбароссы, это было куда более весомым доказательством — все наемные аутовагены Броккенбурга по какой-то причине игнорировали профессора Кесселлера с предельной, почти необъяснимой, настойчивостью, которая местами почти граничила с оскорбительной…
Черт, подумала Барбаросса, наблюдая за тем, как мимо нее рывками проносятся уличные фонари. Ярко горящие, внутри которых еще теплился адский дух, и едва тлеющие, висящие в пустоте точно маленькие алые бубоны на черной плоти ночи, я ведь так и не рассказала Котейшеству про Зойхенваген, Чумную Колесницу Унтерштадта…
Демоны внутри железного бочонка оказались отпетыми проказниками, плевать хотевшими на удобство пассажиров и на волю возницы, все его усилия могли угомонить их самое большее на полминуты. Едва только грохот извозчичьего сапога стихал, демоны вновь принимались тащить свою повозку небрежно и зло, не обращая внимания на выбоины и ухабы, отчего та гремела по мостовой точно груженная камнями тачка, то подлетая вверх, то грузно падая вниз.
Точно вендельфлюгель, неожиданно подумала Барбаросса, пытаясь усидеть на жесткой пассажирской скамье, трясущейся так, что у нее звенели все позвонки. Зубы пришлось сцепить, чтоб не раскололи друг друга от тряски, и это мешало хватать ртом зловонный горячий воздух, исторгаемый запертыми в бочонке демонами.
Да, подумала она, ощущая, как избитое, выжатое, обескровленное тело блаженно обмякает на скамье, не ощущая острых углов и заноз. Точно. Разъяренный военный вендельфлюгель, несущийся над стеной сиамских джунглей, свирепо распарывающий своими стрекочущими страшными клинками воздух, беззвучно разрывающий попавшихся ему на пути птиц, скрежещущий своими изношенными механическими потрохами, обожженными столько раз, что металл сделался черным, как обсидиан…
Прикусив себе язык, чтобы не заснуть на ходу, Барбаросса уставилась в окно, но обнаружила, что ночные улицы Броккенбурга, коловшие глаза покачивающимися пятнами фонарей, потускнели и пропали, а вместо них…
Она увидела проносящиеся внизу джунгли — не просто зеленый ковер, как ей представлялось, глядя на никчемные акварели старика — гигантские бугристые грязно-зеленые острова, изредка пронизанные узкими желтоватыми артериями рек. Кое-где они чернели ожогами, кое-где превратились в гнилостный серый распадок — имперские алхимики потратили не один год, бомбардируя ненавистные джунгли всей известной им дрянью, которую только можно получить в лаборатории — от обычных кислот и сложносоставных ядов до демонической желчи и адского огня в его чистом виде.
Напрасные надежды. Питаемые силами Гаапа и проклятыми сиамскими чарами, чертовы джунгли восстанавливались с умопомрачительной скоростью, быстро затягивая прорехи. Сожженные, смятые, изъеденные серой гнилью, обращенные в разлагающуюся мякоть, они стискивали в своих объятьях крохотные коробки саксонских блокгаузов и бастионов, норовя их раздавить, и даже мощные зубчатые полосы бастионных куртин в их толще выглядели зыбкими пунктирами сродни тающим старым рубцам. Эти джунгли раздавят любую крепость, из какого бы камня она ни была выстроена, какими бы контргардами, валами, кронверками и равелинами не отгораживалась.