Страница 130 из 168
Это уже не твоя забота, Барби, одернула она сама себя. Твои заботы кончились, милочка. Отправляйся в какой-нибудь унтерштадский трактир и надерись там до смерти, вот и все, что ты можешь сделать. Залейся по самое горло, чтобы не чувствовать боли и ужаса — может, даже не придешь в рассудок через три часа, когда Цинтанаккар потащит твое извивающееся агонизирующее тело в дом на Репейниковой улице…
Подумай, прошептала ночь, прижимаясь к ней тяжелой и липкой тенью, точно старым мокрым плащом, три часа — немалый срок для суки, которая прожила на свете семнадцать лет, чтобы вспомнить все подвиги и прегрешения. Потом будет смерть. Не лучшая из возможных, не такая, как ты себе воображала — на рассветной синеве, с пальцами, коченеющими на гарде рапиры, с хрипом врага, скорчившегося у твоих ног… Смерть будет болезненная, паскудная и глупая. Но ты, по крайней мере, не покроешь себя позором, не превратишься в мертвое чудовище, которое терзают на потеху толпе. Просто исчезнешь — как исчезают все затянувшиеся кошмары, потерявшие смысл существования — как исчезла Панди.
«Батальерки» будут разыскивать тебя еще пару недель, а после сложат наспех сляпанную легенду о том, что ты погибла где-то в ночных переулках с ножом в руках, сделавшись жертвой своего алчного нрава, с которым так и не смогла совладать. Не тянет на хороший миннезанг, но какое-то время броккенбургские ветра еще будут трепать твое имя. Ну а Котти… Должно быть, еще долгое время она будет утешать себя мыслью о том, что сестрица Барби не погибла, а попросту сбежала из Броккенбурга. Вернулась в свой Кверфурт, чертов медвежий угол, смердящий углем и дрянным пойлом. Единожды в жизни проявила не свойственное ей обычно благоразумие…
Впрочем, она не будет истязать себя такими мыслями слишком долго. В Броккенбурге год — это целая эпоха, за которую может смениться все вокруг. За год мокрощелки превращаются в мудрых ведьм, обеты и любовные клятвы теряют силу, многие вещи становятся иными и обретают новые смыслы. Наверняка уже через полгода у нее будет новая подруга — куда более подходящая ей, благоразумная, предупредительная, соображающая в адских науках и в театре, спокойная, с изысканным вкусом и безупречно одетая, может даже, умеющая сносно танцевать…
Барбаросса яростной тенью метнулась наперерез спешащему по улице прохожему. Это была ведьма в поношенном бархатном колете, в шапочке с пучком перьев и тростью, внутри которой наверняка укрывалась неказистая тонкая шпажонка. Как бы то ни было, увидев чудовище с лицом, на котором словно демоны упражнялись в скорняжьем ремесле, она даже не попыталась схватиться за оружие, лишь вжалась в стену, беспомощно выставив перед собой ладони.
— Время! — рявкнула ей в лицо Барбаросса, — Который час?
Дрожащими пальцами, та вытащила из карманчика дешевый хронометр со стареньким перхающим демоном.
— Почти восемь, — пролепетала она.
— Точнее!
— Б-без десяти восемь! Если вам нужны деньги, сударыня, я…
Ее дрожащие пальцы впились в изящный кошелечек, расшитый дешевой канителью, похожий на те, что шьют себе обычно дети, воображая себя взрослыми. Судя по всему, он не хранил в себе многих богатств, скорее всего, был набит ватой для объема. Плевать. Все равно у нее не было пальцев, чтобы его развязать.
— В пизду себе сунь свой кошель, — зло бросила Барбаросса, — Мне нужно время. Все время, что только есть в этом блядском мире!
Восемь часов вечера без десяти минут. Часы Цинтонаккара идут безупречно и точно, можно не сомневаться, и бить они начнут через…
Через полчаса, мгновенно определила Барбаросса. Через полчаса они беззвучно пробьют — и я лишусь еще какого-нибудь кусочка своего тела. Полчаса — это охерительно мало даже чтобы поковыряться в жопе или поужинать, но мне придется за это время успеть уйму всего. Чертову уйму, иначе и не скажешь…
Она шагнула на проезжую часть, размахивая руками над головой. Фонари идущего полным ходом аутовагена ослепили ее на миг, ударив грязно-желтым светом в лицо, но не заставили отступить даже на шаг. Судя по горящей масляной плошке на крыше экипажа, это был извозчик, колесящий в поисках клиентов по улочкам Миттельштадта, а не какой-нибудь лихач, несущийся на свидание с красоткой или солидный магистратский чин, которому украдкой отсасывает его секретарь. Тем лучше.
Аутоваген вильнул у нее перед носом, выворачивая на тротуар, в тяжелой стальной бочке исступленно взвыли заточенные внутри демоны — то ли ощутив в ней ведьму, то ли охваченные желанием растерзать самонадеянного пешехода.
— Куда прешь под колеса, гнида! Жить надоело?..
Едва лишь увидев ее лицо в свете фонарей, он осекся, да так и замер на козлах, выпучив глаза. Видно, уже пытался вспомнить, куда сунул заряженный дробью мушкетон, который держал против грабителей, и успеет ли взвести курок. Барбаросса мимоходом ухмыльнулась ему в лицо, забираясь в кузов. Пропахший сапожным варом и кошачьей мочой, полный острых углов и трухлявых дребезжащих деталей, он был столь тесен, что на миг показался Барбароссе не пассажирским отсеком, а затхлым неудобным футляром для хранения человеческого тела. Чем-то сродни стеклянной банке, в которой изнывал крошечный гомункул.
Плевать, подумала она. Сестрица Барби никогда не была привередливым пассажиром. Нет, она не станет ждать более удобный экипаж. И плевать на те синяки, что заработает ее жопа за время дороги. Если она не успеет то, что намечено, или где-то ошибется, можно не сомневаться, ее душа отправится в Ад первым классом…
— Чего стоишь? Трогай! — крикнула она извозчику, все еще возящемуся с дорожным ящиком в поисках мушкетона, — Если успеем за пять минут, получишь талер сверху!
Извозчик, перестав возиться, усмехнулся и покорно положил руки на рычаги. Ощутив это прикосновение, запертые демоны взревели разом, будто их окатило святой водой, рессоры под днищем экипажа тревожно заскрипели, едва не перетирая друг друга, колеса натужно нехотя завертелись.
— Куда вам… госпожа ведьма?
Барбаросса ухмыльнулась, хоть и знала, что ни извозчик, ни одна живая душа в Броккенбурге не разглядят этой ухмылки. И хер с ней. Если эта улыбка и предназначалась кому-то кроме нее самой, так это адским владыкам. Единственное подношение, которое она может им предложить — улыбка ведьмы, отправляющейся на резню.
— Куда еще можно собираться в такой час? В «Хексенкессель»!
Демоны в котле аутовагена были молодыми, необъезженными и оттого злыми. Задор, с которым они тащили вперед отчаянно скрипящий и покачивающийся экипаж, компенсировался их нетерпеливостью и скверным знанием улиц. Вознице то и дело приходилось, бросив рычаги, лупить сапогом по медному котлу, в котором бесновались адские отродья, отчаянно ругаясь при этом и призывая на их головы архивладыку Белиала. Ругань, хоть и на языке смертных, на время помогала — чертовы твари прекращали терзать друг друга и какое-то время работали сообща, по-волчьи глухо ворча.
Может, помочь ему пришпорить этих тварей? Барбаросса усмехнулась. Сестрицу Барби мало кто в Броккенбурге считает смышленой ведьмой, она и сама себя такой не считает, но даже она знает пару-другую словечек, которые способны пришпорить демонов, заставляя нестись во весь дух.
Hröðun, подумала она. Hratt vi
Ей пришлось стиснуть зубы, чтоб ни одно из этих словечек не вырвалось наружу. Самое скверное, что только может придумать ведьма, если не считать розыгрыша адских владык, это вмешиваться в управление демоном, который был кем-то призван, вышколен и поставлен на службу. От такого вмешательства обыкновенно ничего доброго не выходит — и неважно, какие помысли при этом были у ведьмы, добрые или злые.
Поговаривали, однажды профессор Кесселер, преподающий в университете Гоэцию, опаздывал на лекцию и вынужден был воспользоваться наемным экипажем. По стечению судьбы ему достался неказистый фиакр-аутоваген, влекомый столь старыми существами, что, верно, видели еще сотворение материи и времени. Даже возница был бессилен заставить их перейти на рысь, чертов экипаж тащился непозволительно медленно.