Страница 120 из 168
Она уже испробовала все трюки, до которых могла додуматься — использовала во вред себе, ровным счетом ничего не выиграв. Она ни хрена не знает ни о Цинтанаккаре, блядском сиамском демоне, ни о его хозяине, выжившем из ума старике. Но Лжец знает. И знает, несомненно, куда больше, чем успел ей выложить. Блядь. Барбаросса по-волчьи зарычала, меряя мостовую нетерпеливыми злыми шагами — совсем не такими, какими полагается двигаться человеку, познавшему науку дестрезы, осторожными и выверенными.
Этот мелкий ублюдок хитрил с самого начала. Она не замечала этого, поглощенная своими мыслями, а зря. Он играл роль союзника, однако осторожничал с первой минуты, нарочно держа карты под столом, как записной шулер, выкладывая лишь по мере необходимости. И не от скромности — о нет. Многое сведущий о демонах и людях, этот комок скорченной несуразной плоти отлично понимал, стоит ей избавиться от Цинтанаккара, когтями сдавившего ее шею, как его собственная полезность мгновенно сделается равной нулю. Он потеряет защиту, которую давало ему положение ее союзника, отдаст себя в полное ее распоряжение. Вот почему он не спешил, предлагая пути спасения, выжидал, не торопился… Мудрая, чертовски мудрая бородавка. Он знал что-то — знал куда больше, чем стремился рассказать. Теперь понятно, отчего. Он попросту тянул, изыскивая путь для бегства, тянул, пока не нашел его…
Барбаросса коротко рыкнула, пытаясь удержать в узде клокочущую внутри ярость, тянущую ее бежать невесть куда.
Спокойно, сестрица, укороти повод. У тебя больше нет кулаков, которыми ты привыкла орудовать, значит, придется использовать ту штуку, что болтается у тебя на плечах и зовется головой. Проверь, может туда, занесенная шальными ветрами Эбра, забралась какая-нибудь удачная мысль?..
Время. Ей надо знать, сколько времени осталось в ее распоряжении.
На здешних домах не было видно часов, и неудивительно. Но по пути к дому демонолога Лжец обронил — три часа и три четверти. Значит, сейчас в лучшем случае осталось три с половиной, а то и три с четвертушкой. Чертовски скромный запас.
Барбаросса едва не застонала, ощущая, как Цинтанаккар неспешно ворочается в своем логове, свитом у нее в требухе. Уже очень скоро он вылезет наружу за кормежкой — и в этот раз его не удовлетворит десяток-другой пальцев, в этот раз он потребует себе изрядную порцию — с подливкой и хорошим соусом… Хорошую порцию сестрицы Барби…
Барбаросса стиснула зубы, стараясь злостью пережечь разливающийся внутри страх.
Три часа могут показаться вечностью, когда самозабвенно дрочишь себе, развалившись в койке, или дремлешь на учебной скамье, не пытаясь вслушиваться в доносящееся с профессорской кафедры бормотание. Но они же могут показаться и мгновеньем, пролетающим сквозь пальцы, точно проворная мошка. Если она потратит это время, бегая вслепую по городу, надеясь невесть на что, пикнуть не успеет, как драгоценные минуты изойдут пеплом, трухой, тленом. Ей не к кому бежать, некого просить о заступничестве, некого молить…
Ей нужен этот блядский гомункул.
С его неказистым сморщенным тельцем, распираемым не успевшими сформироваться потрохами и заспиртованной ватой. С его непомерно раздувшимся самолюбием, таким большим, что едва умещается в банке. С его мерзким и тяжелым чувством юмора, которое он привык использовать в качестве оружия, безжалостно разя всякого встречного. С его паскудными секретиками и грязными тайными, сидящими внутри вздувшейся, как несвежий фрукт, головешки.
Он — единственный, кто мог наблюдать за Цинтанаккаром за работой. Он — единственный, кто пережил четырнадцать его предыдущих трапез. А еще он хорошо знает старика, который надел на демона узду, и это тоже наверняка чертовски важно. Если ключ к спасению существует, он в этом крошечном уродливом существе.
Барбаросса тряхнула головой, чтобы привести мысли в порядок. Мир, расступившийся было перед ней умопомрачительным количеством зыбких троп, сделался прост и понятен, как ему и надлежало быть.
Значит, она найдет его, вот и все. Выследит сук, осмелившихся наложить руки на ее гомункула и вернет свою собственность обратно. Неважно, переметнулся Лжец на их сторону по доброй воле или нет, она вновь заставит его работать на себя.
Барбаросса удовлетворенно кивнула сама себе.
Простой и понятный план, почти изящный в своей простоте. Как все планы сестрицы Барби, простые и изящные, как нож. Панди бы его одобрила. Никто не смеет воровать у сестрицы Барби, особенно то, что однажды уже было украдено. Уж точно не ушлые скотоебки из «Сестер Агонии».
Осталось только выследить похитительниц, а это, черт возьми, может оказаться не самой простой задачкой. Она не знала, в какую сторону удалились эти суки и как давно. Какую тактику избрали и как будут действовать. Может, стремясь поскорее убраться прочь, они прыгнут в наемный экипаж и будут трястись пока не окажутся на другой стороне Броккенбурга. Или, напротив, затаятся, использовав для этого какое-нибудь секретное, как раз для таких случаев предназначенное, лежбище. А может, беззаботно празднуют победу, опрокидывая в глотки кружки с вином…
Барбаросса осклабилась.
Коли Ад при рождении наделил тебя зубами волкодава, нет смысла воображать себя ищейкой. Она не ищейка, а создание совсем другой породы. Но перепуганные горожане не случайно спешат отойти с ее пути, опасливо касаясь пальцами спрятанных под одеждой амулетов. И злой шепот не случайно провожает ее вдоль улиц, почти заглушая тягучую песнь ноябрьского ветра. Она — ведьма. Цинтанаккар на этот день отщипнул от ее мяса немало кусков, но ее ведьминское чутье все еще осталось при ней. Не самое чуткое на свете, допустим, не самое безошибочное, однако все еще рабочее и по-своему надежное.
Она провела в обнимку с чертовой банкой так много часов, что едва не срослась с ней. Неудивительно, что их со Лжецом ауры успели прикипеть друг другу — в достаточной степени, чтобы он легко ощущал ее выплеснутые наружу мысли, а она в свою очередь чувствовала его настроение. Они ближе друг другу, чем ей бы хотелось признавать. И это чертовски удачно, когда пытаешься найти кого-то по следу. Ведьминское чутье, может, не самый точный навигационный прибор, но оно способно улавливать возмущения в магическом эфире, а значит, она может ощутить в клокочущем вареве магического эфира оставленный Лжецом зыбкий, хорошо знакомый ей след…
Барбаросса заставила себя отрешиться от уличного шума. Прикрыла глаза, сосредоточилась, пытаясь мысленно приглушить скрип едущих мимо повозок и перхание чужих глоток. Сейчас ей нужны совсем другие звуки. Надо унять мысли, превратить собственное восприятие в туго натянутую струну, улавливающую колебания воздуха и…
Лжец, мысленно позвала Барбаросса. Лжец! Отзовись, никчемный выкидыш!
Дьявол. Она уже и забыла, каково это — нырять с головой в магический эфир.
Забыла, до чего плотно этот блядский город, веками пожирающий трижды проклятую гору, нашпигован магией во всех ее формах, от простых и бесхитростных до опасных и непредсказуемых. До чего много здесь трещин, сквозь которые просачиваются адские энергии, до чего много беспокойных гостей из Преисподней с их проклятыми и благословенными дарами…
Магический эфир Броккенбурга бурлил, как похлебка у нерадивой стряпухи, исторгая во внешний мир тысячи и тысячи сигналов на всех возможных частотах, некоторые из которых были ей хорошо понятны и знакомы, как уличные фонари, другие же казались искаженными, причудливыми или пугающими, оставленными существами, с которыми она никогда не хотела бы встретиться, или вещами, которые не хотела бы взять в руки.
Барбаросса выругалась сквозь зубы, почувствовав, как пульсирующая в черепе сила мягко, но сильно сдавливает виски, а глазные яблоки, хоть и прикрытые веками, начинают стремительно пересыхать. Один источник чар может показаться неярким пятнышком в ночи, но когда их делается много, ничего не стоит выжечь себе нахер глаза, особенно если пялиться на них как франты в «Серебряном Пунше» пялятся на грациозных едва одетых суккубов, алчно грызущих окровавленные кости на сцене. Нет, смотреть надо осторожно, как бы из-под век, используя тонкую ведьминскую науку, особым образом фокусируя внимание…