Осколки юности

Дед и баба только мотали головами и не поддавались на слезы их единственной дочери. Так и появилась я. Папа был счастлив. Его жена – самая красивая женщина в деревне, нет, в области. А может, даже и во всем мире! И она родила ему ребенка – прелестную девочку.

Когда мама, уставшая, выписалась со мной из больницы и осела дома, то вся наша семья стала думать, как меня назвать.

– У меня сестра есть под Псковом, Галей звать. Очень хороший человек. Давайте назовем ее Галина, – предложил папа.

– Имя-то хорошее, только вот уж на нашей улице семь Галин, давайте Людмила. Имя такое простое, милое. Коваль Людмила Витальевна. По-моему, звучит! – вставила свои пять копеек бабушка.

– Не-е-е. Это все не то! – безапелляционно заявил дед.

– А ты что предлагаешь?! – гаркнула на него бабка.

– Пусть будет Ирина! Иришка, Ирочка! – выдвинул свою версию дед.

– Ну уж нет! Мой ребенок. Как хочу, так и назову! – истерично выкрикнула мамаша.

На несколько секунд воцарилась тишина, а потом мой папа робко спросил:

– И как же ты хочешь ее назвать?

– Лора. Пусть будет Лора. Я такое имя по телевизору услышала. Мне оно понравилось!

– Рай, ты совсем ку-ку, что ли?! Какая Лора?! Ты бы ее еще Изабеллой назвала или Жозефиной какой-нибудь! Мы в деревне живем, здесь люди простые. Давай Людмилой, ну чтоб и к фамилии подходило, и не выделяться особо, а? – продолжала настаивать на своем бабушка.

– Да мне насрать на вашу деревню! Насрать на простых людей! Моя дочь такой, как остальные, не будет, ясно вам?! – кричала мать во все горло.

– Райк, ты чего, в самом деле? – не унималась бабушка.

– А ничего! Аборт мне сделать не дали, в Москву уехать не дали, еще и дочь назвать хотите сами, без меня?! Я вам не позволю! – сказав это, она собралась покинуть дом, но дедушка ее остановил.

– Дочь, мне нравится Лора. Красиво так, необычно, а бабку ты не слушай, она кроме наших деревенских никого не знает! – утешал дед маму.

– Правда, пап? – тихонько спросила мама.

– Конечно! Ну вот Люд и Галь полно, а Лора одна у нас будет. Она станет такой же красивой, как и ты! – с полной уверенностью в голосе заключил дед.

Так появилась я – Лора Коваль. Это все довелось узнать со слов папы, но я ему верю. Однако отец мне еще кое-что рассказал.

Спустя несколько недель в нашей семье случилось горе. В то время, когда я росла и набиралась сил, у моей матери они кончались, будто я высасывала из нее все соки. Ей становилось все хуже и хуже. И в конце концов она перестала есть и в принципе изображать любую деятельность. У матери пропало молоко, а вместе с ним надежды на хорошую жизнь, хотя, как известно, надежда умирает последней. Наверное, гибель надежды – это одно из самых болезненных событий, которые испытывает человек. Ведь пока она жива, человек может еще предполагать, что впереди его ожидает нечто хорошее и светлое, но вот когда надежда умирает, то становится все ясно, что улучшений ждать неоткуда. Так же и моя мама поняла, что ей придется раз и навсегда распрощаться со своей мечтой.

В ту пору ей бы лучше в стационаре полежать и таблеточек попить, да не принято это у нас было. Бабушка ее кормила сама, в церковь к батюшке ходила, но все без толку. Однако в один момент все изменилось. Папа привел домой не то ведьму, не то ворожею, но могу сказать одно: побаивались ее местные. Тогда эта бабка Аглая – кажется, так ее звали, – закрылась в комнате с моей мамой, и о чем-то они уж очень долго вели беседу. После того дня мама стала потихоньку оживать, а через неделю вообще встала с кровати и понемногу начала заниматься какими-то домашними делами. Но в бочке меда всегда есть ложка дегтя. Она стала ходить регулярно к той самой ведьме. Из-за красоты мою маму не очень в селе местные женщины любили, а уж после визита к бабке и вовсе откровенно шарахались от нее как черт от ладана. Нечистой за глаза называли, говорили, что с бесами путается. Вот только не правы они были все до единого. Маме моей не нужны были ни бесы, ни духи, ни черти. Ей просто нужно было сочувствие, понимание и поддержка. Вот и пришла та самая поддержка откуда не ждали. Как ни странно, именно Аглая проявила доброту и человечность по отношению к бедной девушке, у которой вся жизнь пошла наперекосяк. Пожилая женщина долго успокаивала потерявшую всякую надежду девушку, а потом они сдружились, несмотря на большую разницу в возрасте. Мать часто приходила к местной ведунье и рассказывала ей обо мне, о моем папе, о родителях и, конечно же, выкладывала последние сплетни, а старушка угощала ее всевозможной домашней едой и рассказывала много чего интересного о своей длинной и насыщенной событиями жизни.

Не забывала ведунья и обо мне и все пыталась пробудить в моей родительнице ту самую безусловную любовь к своему ребенку. Аглая настаивала на том, что мама во что бы то ни стало полюбит меня, но в один момент разговоры об этом прекратились, когда мать сказала своей так называемой подруге: «Если Лора будет красивой, то я ее полюблю. А так она и не моя вовсе. Просто какой-то гадкий утенок, ей богу!».

Старушка слушала мамины откровения и только горестно покачивала головой, дескать, свое дитя не за красоту любят; но маме было все равно. Раз ее красоту загубили, то она должна была возродиться во мне. А этого, к сожалению, не произошло. Я была неприметным ребенком. В школе на уроках физкультуры стояла едва ли не самая последняя. Учителя постоянно беспокоились за мое питание, так как у меня была кожа цвета молока, через которую отчетливо виднелись голубые линии вен. Шейка у меня была как у цыпленка, глазки серенькие, брови светлые, едва различимые, волосы обычного светло-русого цвета. Вот из-за этого между нами с мамой была огромная пропасть. Ее красоту погубили, а моей вообще не видать было. Хотя, несмотря на все это, я довольно хорошо была знакома с законом подлости. Ведь я расцвела, когда мамы уже и след простыл. Волосы можно было обстричь по плечи, завивать их и даже красить в мною горячо любимый блонд. Глаза у меня со временем поменяли цвет на светло-зеленый с желтой крапинкой. И теперь я была в классе едва ли не самая высокая, так как переходный возраст сделал свое дело. А в те моменты, когда папа не пил, я могла спокойно купить себе что-то из косметики. У меня в косметичке чего только не было: и зеленые тени, и голубые, и розовые, и черный карандаш для глаз имелся, а еще красный для губ. И помад у меня была целая куча: розовая, красная, морковная, коричневая. В общем, мечта любой девочки. Куда же без туши, пудры и румян? Так что если уж природа меня не наградила своей красотой, то я смогла себе ее создать сама. Только вот маме теперь уже глубоко все равно. Будь я хоть самой Софи Лорен или Брижит Бардо. Ну а в детстве я не смогла ничего сделать со своей внешностью, именно это и послужило стеной между мной и мамой.

Ее поведение на моей памяти все время отличалось вот такими странностями, но тот день я не забуду никогда. С того дня мама все дальше и дальше отдалялась от меня и от нашей семьи в целом. Она с утра собиралась уехать в город, уже не помню зачем. Старая радиола «Урал» поймала радиоволну и издавала из своего динамика композиции группы «Самоцветы», кажется. Мать сидела напротив трюмо и наносила макияж, при этом подпевая «Уралу». Я стояла рядом и внимательно разглядывала ее. Она тогда была одета в легкий сарафан пудрового цвета, на голове громоздились бигуди, в ушах поблескивали серебряные серьги с какими-то камнями. Наше безмолвие с ней длилось несколько минут, после чего она повернулась ко мне и спросила:

– Лора, что ты стоишь столбом? Тебе заняться нечем?

Я незамедлительно ей ответила:

– Я просто смотрю, как ты красишься. Ты у меня самая красивая! Когда я вырасту, то буду как ты!

Мама тогда посмотрела на меня презрительно, хмыкнула, а потом заявила:

– Если бы! Я б на твоем месте училась бы готовить и в школе тянулась к знаниям.

– Мам, а при чем тут школа и приготовление еды?

– Как это при чем? Замуж-то выходить тебе надо будет, а вот красавицей тебя не назовешь, – совершенно будничным тоном произнесла моя мать.