Страница 51 из 69
— Разрешите вам напомнить, что в этом не будет необходимости, потому что от силы через неделю обитатели Эль Темпло сами расскажут о себе, не прибегая к посредничеству журналистов.
Ответ вызвал одобрение зала. Сквозь шум аплодисментов я не сразу услышал Моралеса: — Сеньор Искров, — сказал он, — наша федерация первой обратилась к Двадцать второй улице с предложением уступить патент на производство энергана. Такое же предложение мы направили им через вас. Можно узнать ответ?
Мне вспомнился вечер в Эль Темпло, споры относительно символического доллара, отказ Агвиллы принять его. Я вынул из кармана монету и, перегнувшись через стол, протянул ее Моралесу: — К сожалению, профессор, должен вас разочаровать. Двадцать вторая улица не согласна, во всяком случае пока, передать вам патент энергана даже за этот доллар, который для них дороже всех сокровищ мира. Они просили меня сказать вам это.
— Но почему, почему? — с нескрываемой горечью воскликнул он.
— Потому что они намерены использовать энерган для иных целей.
— Существует ли цель более высокая, чем спасение людей и среды от вредоносных выхлопных газов, смрада, ядовитого смога?
Совершенно неожиданно вмешался Мак-Харрис. До того он сидел с отрешенным видом, словно все происходящее в зале его не интересовало.
— Профессор Моралес, — сказал он, — от всего этого нас спасет только “Альбатрос”. — Голос его звучал глухо, я бы даже сказал — скорбно. — Только я один располагаю возможностями и средствами для осуществления этой великой цели. Что и побудило меня обратиться к “Энерган компани”.
Все взгляды обратились к нему — озадаченные, недоуменные: в этом благостном, смиренном человеке трудно было узнать безжалостного хищника, который, не задумываясь, перегрызал глотки не только своим подчиненным, но и финансовым воротилам и целым экономическим империям. А Мак-Харрис продолжал: — Сеньор Искров, прошу вас, объясните, в чем именно состоит мое предложение господам из “Энерган компани”. Тут нет и не может быть никаких секретов.
Вот она, долгожданная минута. Сейчас или никогда — иного выбора у меня не было, хотя это и могло означать начало конца. Для меня, моей жены, детей… Но пути назад были отрезаны. Я должен был сказать, рем бы это мне ни грозило.
И я решился: — Сеньор Мак-Харрис предложил Двадцать второй улице двадцать миллиардов долларов за уступку патента на энерган. Он также выразил готовность реорганизовать научные и промышленные базы “Альбатроса” для совместного массового производства нового горючего.
Зал замер. В наступившей тишине слышалось лишь легкое шипенье юпитеров. После томительной паузы — видимо, аудитория не сразу могла проглотить кусок, предложенный мною, — профессор Моралес сказал с презрением и нескрываемой грустью: — Надо полагать, они ответили согласием? Значит, и эти люди такие же беспринципные и алчные дельцы!
Я медлил. Ведь стоит мне сказать правду, и наступит расплата.
Мак-Харрис выжидательно смотрел на меня. От тишины, царившей в зале, заложило уши. И вдруг снова застрекотали камеры, а перед моими глазами всплыл Эль Темпло, библиотека, экран. Я воочию увидел, как сидящий рядом со мной человек расправляется с беззащитной женщиной…
— Нет, — шепотом обронил я, но коротенькое слово прозвучало точно выстрел.
Мак-Харрис сдвинул брови. По залу прокатился шорох.
— Как прикажете вас понимать? — спросил Лино Баталли. — Вы же сами только что заявили…
И тут самообладание окончательно оставило меня, С отчаянием осужденного на смерть, спешащего бросить последние слова в лицо палачам прежде, чем петля затянется на его шее, я крикнул: — Выслушайте меня! Доктор Маяпан и его сыновья категорически отвергли предложение сеньора Мак-Харриса и выдвинули свои контрпредложения, Вот они.
Я вынул голубой конверт и кинул его редактору профсоюзной газеты. Тот ловко подхватил его, сунул за пазуху и благоразумно стал проталкиваться к выходу.
А я продолжал: — Двадцать вторая улица предлагает… — тут я остановился, перевел дух и закончил: — В недельный срок, не позднее, Мак-Харрис обязан передать всю, повторяю, всю собственность “Альбатроса” в руки “Энерган компани”…
От волнения я не мог договорить. Горло у меня сжалось, сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.
— Что такое? — тихо, как бы про себя, спросил Мак-Харрис и выхватил из кармана белый конверт.
Это движение подхлестнуло меня, и я торопливо заговорил, почти явственно чувствуя петлю на своей шее.
— Эта собственность будет использована для возмещения урона, который Мак-Харрис причинил индейским племенам в районах Теоктана и Кампо Верде…
Мак-Харрис вскочил: — Нет! — крикнул он. — Никогда! А я продолжал все быстрее, смерть уже стояла у меня за спиной: — Сам Мак-Харрис должен предстать перед Верховным судом и ответить за свои злодеяния и убийство невинных людей, в том числе вождя индейцев по имени Великий Белый Орел и молодой женщины, у которой он собственноручно вырвал сердце из груди!
— Ложь! Ложь! — визгливо кричал Мак-Харрис Он трясся, на его страшном, обожженном лице было выражение отчаяния. — Наглая ложь! Я никого не убивал!
Зал зашумел. Люди повскакали с мест, камеры нацелились на Мак-Харриса, который что-то исступленно кричал. Потом крики перешли во всхлипывания, из горла с хрипом вырвались слова: — Ради сына… Умоляю… он болен… Стайфлит… Он погибает…
И, согнувшись над столом, всесильный хозяин “Альбатроса” беззвучно зарыдал, комкая скатерть пальцами протеза.
С последнего ряда долетел громкий голос Панчо!
— Да объясните, наконец, толком, что все это значит: Кампо Верде, Белый Орел? Кто такой доктор Маяпан и его таинственные сыновья?
Перекрывая глухие рыдания Мак-Харриса и увещевания Лино Баталли, который пытался его успокоить я громким голосом отчетливо сказал: — Доктор Доминго Маяпан — сын раздавленного бульдозером вождя индейского племени и муж убитой Мак-Харрисом женщины. Кампо Верде — некогда цветущее селение в семистах пятидесяти километрах Америго-сити, а ныне — образ загубленной земли…
Больше я ничего не успел сказать. Двери с треском распахнулись, и в зал ворвались полицейские. За ними следовал Командор.
Так закончилась моя пресс-конференция.
3. Обстановка осложняется
Из бездны боли и мрака меня вырвал резкий скрип замка. Я с трудом открыл глаза. Тяжелая дверь открылась, вошел надзиратель Нани с кружкой и ломтем эрзац-хлеба. Пнув меня ногой, он рявкнул: — На, ешь!
Я приподнялся, привалившись спиной к каменной стене. Все тело, казалось, было сплошной раной. ушей сочилась кровь, зубы шатались, голова раскалывалась от боли — ночью меня пытали током, и выл по-звериному.
Нани поставил кружку на пол.
— Ешь! — повторил он. — Тебе нужны силы.
Силы? Для чего? Чтобы продлить кошмары “Конкисты” и дикую немыслимую боль, которая не оставляет меня вот уже пять дней и ночей? Лучше умереть голодной смертью или пусть меня бросят в яму к змеям! Лишь бы кончились эти муки. Но в планы Командора не входило дать мне умереть. Я нужен был ему измученный, обессиленный, но живой, он хотел, чтобы я говорил, говорил, рассказал обо всем и прежде всего, где находится Эль Темпло.
Пять суток томил он меня, пять суток демонстрировал на мне свое изощренное искусство инквизитора. И я не выдерживал, рассказывал обо всем, что знал: о пуэблосах в Теоктане, о развалинах, о лаборатории в храме толтеков, о Доминго Маяпане и его сыновьях, о Педро Коломбо, о запасах энергана в пещерах… Но не это интересовало Командора. Он добивался, чтобы я указал местонахождение Эль Темпло и Ясимьенто, сырья, из которого получали энерган, а я этого не знал и проклинал Агвиллу за скрытность. Но вместе с тем радовался этому, ибо в душе был его союзником и другом. И со злорадством думал, что даже если бы и знал, все равно не сказал бы… Ведь умолчал же я о Белой Стене и об Эль Гранде, официанте из отеля “Эль Волкан”, о лошадях, груженных мешками. И при мысли о том, что Командору не удалось сломить меня окончательно, я испытывал гордость.