Пальмы на асфальте

Игорь вздрогнул — то ли от холода, то ли от неприятных воспоминаний: какую истерику ему устроила Светка, когда он ей сказал, что уезжает в Израиль. Как-то особенно, противно, по-бабски, она заголосила и театрально бросилась ему на грудь, благо никто не слышал. Двери у них в отделе железные, и наладчики все на перерыв ушли, только станки мерно гудят. После этого он с ней ни разу во вторую смену не оставался — зачем ему эти драмы и трагедии? Да у него таких Светок ещё видимоне-видимо будет, вся жизнь впереди; и какая жизнь — не то, что в этой социалистической тюрьме. В первую очередь он себе купит компьютер, и это будет его личный, только ему подвластный компьютер, и первое, что он на него запишет — это порнографическую игру. Он про такие игры слышал от одного приятеля, который побывал за границей. И тогда не надо будет в видеозале с подростками сидеть и смотреть, как они потихоньку в темноте онанируют, думая, что их никто не видит. И с очередной Светкой можно будет подождать, пока он язык не выучит.

У него и сейчас после каждого урока иврита на несколько дней желание пропадает — хоть ходи в видеозал, хоть не ходи… Игорь почувствовал, что замерзает окончательно, и хотел было предложить своему новому приятелю греться по очереди, когда тот, уже передав список очередному активисту, сам же потянул его в ближайший магазин погреться.

Они стояли между колбасным и мясным отделом, прислонившись к раскалённой батарее, и говорили так, как будто знали друг друга много лет. Они были чем-то похожи: в одинаковых дублёнках, коренастые; оба, как оказалось, занимались вольной борьбой. Правда, Володя сейчас бросил тренировки, не до этого. Спиртное покупать не стали, неудобно: кто-то выйдет из израильского посольства, а тут запах алкоголя. Уж очень по-русски получается, а они всё-таки евреи.

Это теперь Игорь стал евреем, а раньше был своим парнем, но с «пятой графой»1. 6 И сколько бы его лучший друг Женька (украинец, конечно), с которым он десять лет сидел за одной партой, ни доказывал, что евреи — самый умный народ в мире и что сам Иисус Христос был евреем, Игорь ещё в младших классах понял, что он не такой, как другие. При этом на еврея внешне он похож не был: светловолосый и голубоглазый, круглолицый и улыбчивый, с ямочками на щеках, он всегда был любимцем девочек и в школе, и в институте.

И фамилия у него была не еврейская, а, можно сказать, самая что ни на есть русская — Дубровский. Но в классном журнале точно было записано, что он еврей. Это ему отец сказал. И ещё отец всё время ему внушал: «Ты, — говорил он, — если обижают, должен бить крепче всех, а если математику спрашивают — знать лучше всех, потому что ты — еврей, и спрос с тебя больше…»

А сейчас они с Володей этим были одинаковые, и все четыреста человек в очереди были такими, как они, и потом, как оказалось, ещё шестьсот тысяч человек таких же, как они, поднялись и уехали в маленькую страну Израиль, которая была величиной с Харьковскую область. А пока они не просто разговаривали, а обменивались информацией.

Информация на ту пору была на вес золота. В основном, её по крупицам собирали из писем родственников, уехавших в Израиль, — таковые в том или другом виде неожиданно находились почти в каждой семье.

У Игоря, вернее, у его мамы, нашёлся родственник её — двоюродный брат со смешным именем Барух, который после отсидки в лагерях был в семидесятых годах выпущен в Израиль. Три факта выудил Игорь из его мало понятных писем, где многие слова состояли из одних только согласных, как на иврите. Первое: все жители страны обетованной продали свою душу золотому тельцу; второе: дескать, в море Барух купается 350 дней в году; и третье: что Хайфа — самый лучший город в Израиле.

Не было никакой логики в том, что на основе этой богатой информации семья Игоря, то есть он, отец, мать и семнадцатилетняя сестра, приняли решение оставить всё и ехать в Израиль и, конечно же, в Хайфу, — но это произошло именно так…

Игорь очень опасался, что Барух (а по-русски просто Борис), который был явно не от мира сего, не сможет послать вызов, необходимый для оформления визы, но «дядя» — как они стали его ласково называть — с задачей справился.

Володя только посмеялся над этим рассказом. Сам он был из Минска, но институт заканчивал в Москве, и у него здесь осталось много друзей. А Москва, как известно, столица нашей Родины, и информация сюда приходит из первых рук. Володя

знал всё досконально. Но Игорь даже не стал его ни о чём расспрашивать. Изменить уже ничего было нельзя. Как морской вал, обрушившись на берег, тащит с собой назад в море камни, ракушки и не сумевших зацепиться крабов, так и волна эмиграции в Израиль тащила за собой всех: согласных и несогласных, евреев в душе и евреев только по паспорту, да и неевреев вовсе — тех, кто выехал по необходимости, вслед за мужьями и жёнами, а также всех, кто был готов уехать любой ценой, даже подделав документы, чтобы стать евреем. Быть евреем стало выгодно и почётно.

Так, в разговорах, перекличках в очереди, перебежках в магазин погреться, незаметно пролетел день. Новые приятели, которым посчастливилось сдать документы в этот день, с чувством выполненного долга шли, вернее, почти бежали к станции метро, к призывному теплу, валящему паром из распахнутых дверей. Снег у входа растаял и превратился в мокрое коричневое месиво, — куда Игорь тут же попал ногой, испортив новые мокасины.

«Брось, не расстраивайся, — пошутил Володя, — в Израиле они тебе не понадобятся, будешь во „вьетнамках“ на море ходить триста пятьдесят дней в году, как твой Барух. Всё равно работу не найти». Игорь не прореагировал на шутку. Он вспомнил, как слышал по «Голосу Израиля» о том, что вся страна активно готовится к приезду большого количества эмигрантов. Директор одного из крупных предприятий отрапортовал представителю «Сохнута»2, что они приготовили для новых «олим»3 аж девять рабочих мест. Между тем, только сегодня, за один день, на глазах Игоря через израильское консульство прошло не менее четырёхсот человек. И снова, как часто бывало в последнее время, когда он узнавал что-нибудь новое об Израиле, ему начинало казаться, что его со страшной силой затягивает в огромную чёрную воронку, из которой нет выхода.

Игорь очнулся, услышав, как Володя смеётся. «Что, заснул, разомлел от тепла? Мы сейчас выходим, ты едешь со мной».

У Игоря не было сил сопротивляться, да и очень не хотелось возвращаться к своей московской тётке, которая хоть и являлась спасением всей семьи, когда нужно было съездить в Москву, но была одновременно и сущим наказанием. Мало того, что в каждую поездку Игорь привозил ей огромную сумку с трёхлитровыми банками украинских огурчиков и помидорчиков домашнего засола, но приходилось терпеть её скучные разговоры, по-московски жидкий чай с прошлогодним печеньем; упиваться тремя кружочками венгерского сервелата из закрытого распределителя (куда она была прикреплена как ветеран партии), тогда как дома Игорь съедал палку копчёной колбасы в два присеста — одну половину утром за завтраком, а вторую половину вечером после работы. Одним словом, Игорь сопротивляться приглашению Володи не стал. У него только хватило сил спросить — не нужно ли чего купить поесть, на что его новый приятель ответил, что о них уже позаботились. К тому же, в глубине души, как ни стеснялся Игорь себе в этом признаться, ему хотелось ещё раз увидеть жену Володи, эту вчерашнюю «пионервожатую». Что-то подсказывало ему, что он был ей симпатичен. К тому же его разрыв со Светкой и отсутствие времени заниматься своей личной жизнью поставило Игоря в довольно непривычную ситуацию. Несмотря на то, что он не был женат, а, может быть, именно поэтому, Игорь не привык больше трёх дней обходиться без женщины.

На случай внезапной ссоры с очередной подругой, или какой-нибудь другой непредвиденной ситуации, у него всегда был запасной вариант, а то и два.

Но с тех пор, как они стали вдвоём оставаться во вторую смену, альтернативные варианты уже не были нужны. Светка своим обожанием и готовностью ублажать его двадцать четыре часа в сутки отбила его у всех старых, новых и будущих подруг. Он растерял их адреса, позабыл телефоны и разучился знакомиться на улицах.