Рабочий день

— Цепь разберем, — скомандовал Бреус. — Эту развалину, — он ткнул ногой ржавый генератор, — оттащим на место, и никому пока — ни звука.

Но тут послышался голос Гены. Оглянулись: сидит на верстачке, свесив ноги, и закуривает папиросу.

— Молодцы, ребята! Бутылка за мной!

Парни смутились, будто воришки. Гена уловил это и успокоил их:

— Я — ни слова! Никому! А что, пускай платят!

— Ладно, — Бреус расслабленно махнул рукой, — давайте просто к стене, чтоб не мешал под ногами, — и они, пыхтя и напрягая вены на лбах и шеях, потащили пятисоткилограммовую махину к стене, удивляясь, как у них хватило сил затащить ее сюда.

VII

В половине седьмого утра, позавтракав, бригада пошла из столовой на работу, а Бреус с Микутским — на причал.

— Может, — все-таки сам? — попробовал еще раз переубедить Бреуса Микутский. — Неохота ехать. Все кажется, или ребята чего-нибудь не сделают, или случится что без нас. Да и чувствую себя неважно.

— Не отвиливай, — отрезал Бреус. — На одного меня они там навалятся. Ты должен потемнить, подпустить терминов — перед непонятным человек почему-то сразу робеет. Для дела надо.

— Не люблю я этого.

— Ну, один раз можно.

Спустившись по взвозу вниз, к протоке, свернули на тропинку. Там, в поселке, сухо и пыльно, а здесь мокрая, тяжелая от росы трава, влажные, крупные цветы, запах болота, щелканье птиц в ивовых кустах.

— Интересно, что за птички так хорошо поют? — сказал Микутский.

— Черт их знает, — отозвался Бреус. — Может, соловьи?

Микутский сорвал на ходу цветок, понюхал.

— Хотелось бы, — сказал он задумчиво, — все это узнать, полюбоваться не спеша. Смешно, в тридцать пять лет я еще нигде почти не был. Ни в Средней Азии, ни на Дальнем Востоке, ни на Севере. Если б не случай, и Сибири не увидел бы.

— Узнать и увидеть все не хватит ни времени, ни пиастров в кармане, — бодро шагая впереди, возразил Бреус. — Надо ставить себе посильные цели. Я вот куплю «жигуленка» и на следующий год качу с семьей в круиз: Прибалтика, Белоруссия, Закарпатье. Бросаю к чертям лабораторию, перехожу преподавать — легче, спокойней и лето свободное. А еще через год поедем на своих колесах за границу.

— Тебе легко, у тебя жизнь как маршрутная карта.

— А без этого в жизни, как и на работе, ничего не успеешь. Хочешь жить — умей вертеться. Убого — но в глаз.

Вышли к реке. Поверхность ее в этот утренний час, пока нет ни судов, ни плотов, ни лодок, была гладкой и чистой, как стекло; по ней лишь скользили косые солнечные лучи да две чайки падали и снова взмывали в воздух; на той стороне виднелись черные сопки и серые скалы над водой. Причал был пуст. Они сели на вкопанную скамейку. Вдали, метрах в трехстах, человек стоял внаклонку по колено в воде.

— Здесь так: надо скорей, а сиди и жди, — сказал Бреус. — Теплоход может опоздать и на час, и на два. Все привыкли — ждут и не трепыхаются. Придешь в контору, а директора нет, и неизвестно, когда будет — жди и не трепыхайся. Здешняя жизнь здорово приучает к экономии нервной энергии. Время густеет до студнеобразной массы, и ты в нем барахтаешься, как муха. Интересно, у Эйнштейна было такое ощущение времени? Вон Резан морды проверяет — пойдем посмотрим?

Они пошли посмотреть.

— Здорово, Резан! — сказал Бреус. Они встали на обрыве. — Как рыбалка?

Тут же стоял вагончик — резиденция Резана; около вагончика догорал, исходя жаром, источник дохода Резана — огромный кострище с мотками проволоки: Резан отжигал ее для вязки плотов.

— Здорово, ребятки! — повернул голову Резан, небритый старик в подвернутом накомарнике на голове и подвернутых штанах, все так же стоя в воде. — Рыбка плавает по дну...

Он вышел из воды, поднялся к ним на обрыв, рослый босой старик враспояску, с закатанными штанинами, с полиэтиленовым пакетом в руке. В пакете шевелилось несколько рыбин. В оттянутом кармане брюк транзисторный приемничек тихо наяривал джазовый ритм. Резан неспешно протянул руку Бреусу и Микутскому.

— Рыбка-то есть, а ты говоришь... — сказал Бреус.

— Да какая это рыба! — тряхнул Резан пакетом. — ГЭСы, плотины, сети, моторки — бедной рыбке... Куда это вы с утра?

— На теплоход, в контору — директора надо застать.

— Зачем теплоход? Сейчас катер туда за соляркой пойдет, только что ребята на рейд подались. Я вот что, Олег, хотел с тобой — написал бы ты мне наряд на один дом.

— Бутылка, — сказал Бреус.

— О чем разговор!

— Зачем тебе наряд-то?

— Пенсию себе зарабатывать. Дом на зиму подряжусь рубить.

— Один? Не потянешь.

— А тебе какое дело? У меня секреты есть.

— Открой! Две бутылки.

— Ишь какой резвый. Секреты за две бутылки не продаются. Так напишешь?

— Вы вот что, — сказал Микутский, — приходите через два дня, я вам напишу. Бутылки не надо — Олег шутит.

Резан взглянул на Микутского недоверчиво: мне, мол, не халтура нужна — халтуру может и мастер написать, а кто ты такой, чтоб делать честную работу за здорово живешь?

— Приходите, — кивнул Микутский. — Покажите рыбу, а?

Резан протянул пакет. Микутский вынул одну, упругую, холодную, пахнущую рекой. Рыба еще хотела жить — слабо била хвостом, хватала ртом и жабрами воздух.

— Хорошо вам тут: и работа, и рыбалка, — сказал Микутский.

— Покой и воля пока есть, не отнять, — ответил Резан с достоинством, как бы подчеркивая, что не работа и не рыбалка важны ему, а покой и воля, и Микутского поразила услышанная от этого старика пушкинская строка.

— Вот он, — кивнул Резан на выходящий из протоки катер. — Э-эй, сюда! — крикнул он во всю мощь своей глотки, так что эхо раскатилось по реке, и махнул рукой.

Катер повернул и ткнулся в берег. Микутский с Бреусом вскарабкались на борт, цепляясь за леер; катер дал задний ход, смешал у берега воду с песком, развернулся и отчалил. Они спустились в рубку.

За рулем сидел высокий костлявый парень с волосами до плеч. Второй сидел за столиком позади, грыз жесткие, старые куски хлеба и сыра и запивал холодным чаем прямо из чайника.

— Билеты есть? — спросил этот второй.

— Нету, — ответил Бреус. — Билеты за мной.

Они посидели в рубке, потом вышли на свежий воздух и остановились у борта. Внизу бежала прозрачная вода — в глубине проносилось в темных бликах каменистое дно, а на поверхности плыла трава, хвоя, кора, пена — пришедшая издалека вода успела наработаться.

Катер приближался к другому берегу. Наверху, в просвете меж лобастых серых скал, на фоне зеленой стены леса, лежали высокие штабеля бревен, выше леса торчали башенные краны; наискось вверх и вниз сновали лесовозы, подымая волны белесой пыли; внизу, у берега, ворочался желтый трелевочный трактор, спихивая в воду бревна, и они падали с глухим стуком, подымая тяжелые брызги. Дальше по качающимся на воде трапам бегали люди с шестами, гоня по желобам бревна, другие собирали их и вязали; ниже по течению, из устья лесосплавного рейда выползало узкое полукилометровое тело плота; оно вилось и покачивалось на воде, как живое.

VIII

Они сошли, пересекли рейд и поднялись на крутой высокий берег, к дороге, ведущей в поселок. Солнце уже пекло вовсю. Идти по жаре и пыли Бреус отказался. Сели на бревна у дороги, Микутский закурил.

Подошел человек в костюме и галстуке, приветливо поздоровался с Бреусом, как со старым знакомым.

— Главный механик леспромхоза, — представил его Микутскому Бреус. — А это, — показал он на Микутского, — главный вдохновитель ремонта агрегата. Собрались все главные, — рассмеялся он.

Механик пожал Микутскому руку.

— Сейчас подойдет автобус, — сказал он. — Вчера был у меня ваш паренек, отыскали ему резисторы. Ну как, нащупали что-нибудь?