Ты никогда не исчезнешь

2700 метров.

— Ну ладно! Поверю вам и на этот раз. Но я хочу, чтобы вы объяснили мне...

— Что?

— Почему вы так жестоки с Габриэлем.

Савина отлично водила, она привыкла к зимним дорогам, и ее «Колеос», казалось, был привычен к снегу и льду под колесами не хуже собачьей упряжки. Однако скорость не превышала пятнадцати километров в час. Я прикинула, что до пещер мы доберемся за четверть часа — может, чуть быстрее. С надеждой посмотрела на небо — тучи разошлись, появились робкие пастельные просветы. Что угодно, лишь бы выкинуть из головы это слово...

Жестока?

— Буду с вами откровенна, — продолжала Савина, ловко заложив крутой вираж. — Вы прикидывались разумной матерью, обвиняли Амандину в безответственности, из кожи вон лезли, стараясь... стараясь защитить Тома. И при этом ничем от нее не отличаетесь, когда речь идет о вашем сыне, о Габриэле. Отсутствие присмотра и вседозволенность. Не понимаю!

Том... Эстебан... Габриэль...

Слезы потекли у меня по щекам. Красная точка на экране телефона расплылась.

— Все вы понимаете, Савина. Начало истории вы знаете... Мне было тридцать лет, я хотела ребенка, без мужа, я была свободной женщиной. Я усыновила Эстебана, и в течение десяти лет он был единственным мужчиной в моей жизни. В жизни — да, но мои ночи принадлежали не только ему. У тела есть свои потребности, без которых обходится ум. Уверена, вы и это понимаете. Я редко, очень редко принимала вечерних гостей, уходивших прежде, чем проснется Эстебан... как любая незамужняя мать.

Еще один вираж, управляемый занос. Савине явно не требовался штурман в этом ралли.

— И вы забеременели? — догадалась Савина.

— Вот именно. И должна была принять решение — оставить ребенка или нет. Эстебану было девять. У него появились вопросы, он узнал, что приемный, откуда — понятия не имею. Я собиралась сказать ему об этом, ко­гда ему исполнится десять лет. И тогда же он начал говорить странные вещи. В это время он поменял психотерапевта, и в нашей жизни появился доктор Ваян Кунинг.

Савина воспользовалась длинным прямым отрезком дороги, чтобы перейти на третью передачу. Теперь мы ехали со скоростью почти тридцать километров в час.

— И вы решили оставить ребенка? Начали чувствовать, что Эстебан все меньше нуждается в вас, он взрос­леет, становится независимым. Вам необходим был этот малыш, чтобы снова почувствовать себя... мамой.

Тут не поспоришь, психолог из нее не хуже, чем водитель.

— Да, можно сказать и так...

— Мадди, это классический случай.

Я перевела взгляд на каплю крови, мерцавшую у ме­ня на коленях.

— Когда Эстебан узнал, что я жду ребенка, он забрал себе в голову, что малыша я буду любить больше. Потому что это мой настоящий ребенок, в отличие от него самого.

— И снова, Мадди, классическая реакция приемного ребенка.

Здравый смысл Савины начал меня раздражать. Говорит как по писаному, точно начиталась женских сборников советов на все случаи жизни.

— Но приемный ребенок, который хочет сменить тело, чтобы его больше любили, — это случай не такой уж классический. Умереть, чтобы перевоплотиться. Что было дальше, вы знаете. Исчезновение, тело утоп­ленника, которое мне показали в морге и которое я отказалась признать телом моего ребенка. Через четыре месяца я родила Габриэля, в Нормандии. Я... я приняла его как могла, клянусь вам, я старалась. Любила его как могла.

1600 метров. Мне показалось, что слой снега на дороге стал более тонким. Но наверняка и более коварным.

— Конечно. Какая же мать не любит своего ребенка? Но у вас наверняка мелькает мысль, что, возможно, Эстебан был бы жив и сейчас, если бы не Габриэль. И легко догадаться, что вы невольно сравниваете мальчиков.

В словах Савины была логика. В том, что я пережила, была логика. Да, Габриэль рос, и непрошеный голосок неустанно нашептывал мне: в его возрасте Эстебан уже ходил, разговаривал, катался на двухколесном велосипеде, плавал, занимался музыкой, не валялся часами на диване...

И все же я довольно резко ответила:

— Послушайте, Савина, я ни разу и абсолютно ни в чем не упрекнула Габриэля. Ни разу его не унизила, ничего подобного. Никогда не была жестокой. Знали бы вы, сколько усилий...

Я заплакала, не в силах договорить.

1100 метров.

Савина улыбнулась, не отрывая взгляда от дороги.

— Мадди, ребенок всегда чувствует такие вещи. Присутствие другого ребенка, который пил из тех же чашек, спал на тех же простынях, которого обнимали те же руки... Присутствие ребенка, которого больше нет и который делал все лучше, чем он.

900 метров.

Красная точка Габриэля по-прежнему оставалась неподвижной.

— Я все это знаю... Клянусь вам, я старалась. Я старалась не навязывать Габриэлю музыку и плавание. Старалась сосредоточиться на его увлечениях. На его личности. Даже, может быть, слишком старалась. Габриэль совершенно другой. Эстебан был очень чувствительным, умным, нежным... Габриэль — полная его противоположность, он вялый, равнодушный, бесстрастный.

— И что? — Савина тоже повысила голос. — С этим сталкивается каждая семья. Среди братьев и сестер не все одинаково красивы и равно одарены, и все же родители любят всех, разве не так?

Разумеется! А она что подумала?

Савина резко повернула. Волшебное оранжевое деревце на зеркале заднего вида закачалось так, что едва не слетело. Наверное, когда-то давно оно распространяло запах персика. «Колеос» свернул на узкую — двум машинам не разъехаться — дорожку. Невозможно бы­ло догадаться, лед под снегом или асфальт, но шипованные колеса уверенно катили по склону. За следующим поворотом горизонт внезапно перекрыло странное сооружение высотой в сотню метров и в полкилометра длиной. Первое впечатление — замок, источенный временем замок, и только потом я поняла, что все наоборот — это скала, в которой люди выдолбили десятки пещер.

Пещеры Жонаса? Где спрятался Габриэль?

Я посмотрела на Савину, снова прибавившую скорость:

— Я дала Габриэлю столько же, сколько Эстебану, поверьте! Дело не в том, что Эстебан был любимчиком! Но Габриэль... как бы это сказать... легче обходится без меня. Он одиночка. Может один сидеть дома, часами играть в видеоигры, перекусить первым, что под руку подвернется в холодильнике.

— Просто-напросто современный ребенок.

Мадам Отвечу-на-любой-вопрос уже попросту беси­ла меня. Том тоже был современным ребенком, хотелось мне заорать, но он не сидел взаперти.

700 метров.

Красная скала появлялась и пропадала с каждой петлей дороги. Савина еле справилась с особенно крутым виражом.

— Я вернулась в девять вечера. Впервые за три го­да куда-то вышла. Я делаю все, что могу! Вкалываю как проклятая, вы знаете, что такое жизнь врача? Я одна воспитываю Габриэля. Я записала его в ближайшую частную школу, в Сен-Сатюрнен, чтобы он мог побыть там до и после уроков. У него нет ни одного друга в Мюроле. Даже во время каникул ему приходится повторять уроки на этих онлайн-ресурсах, чтоб им провалиться. Когда он не в школе, я несколько раз в день ему звоню. Оставляю сообщения, проверяю трекер, чтобы знать, дома ли он.

Меня трясло от ярости. Я не плохая мать! Пусть заткнется со своей моралью и молча ведет машину.

— И еще кое-что я вам скажу, Савина, раз уж вы врезали по больному месту. У нас с Габриэлем все было хорошо до тех пор, пока восемь месяцев назад я не повезла его в Сен-Жан-де-Люз, пока мы не перебрались в Мюроль, пока...

От бешенства я захлебнулась словами.

— Пока вы не забыли обо всем, кроме призрака? — подхватила Савина. — Старшего брата, умершего до рождения Габриэля и вернувшегося из преисподней, чтобы его вытеснить! Вы дошли до того, что попросили сына все бросить и уехать с вами сюда. Вы понимаете, на что обрекли своего ребенка?

Замолкнет она когда-нибудь? Не ее забота тыкать меня носом во все эти истины! Я согласна была обсуждать это только с Ваяном, он хотя бы мне не перечил. И все же я не в силах была смолчать, я стала защищаться: