Страница 24 из 93
достоинством проводил богослужение, а наши ночные пьянчуги, обнажив головы и застыв в смиренных позах, чудесным образом превратились в безупречных праведников. Один благочестиво целовал намалеванные на деревяшках образа, другой все время крестился, причем так старательно, словно выполнял сдельную работу, а самые усердные стучали лбами о землю и мели ее своими волосами. Юный ординарец Короля сновал между молящимися, держа в руках большой поднос, и постоянно повторял: «Не жалейте подаяний, кто жертвует церкви, тот жертвует Богу». Монеты дождем сыпались в поднос, и звон от ударов медных монет по медному подносу гармонично сочетался с голосом священника и завыванием участников молебна. При моем появлении каждый истинно верующий поприветствовал меня с добросердечной сдержанностью, характерной для времен раннего христианства. Стоявший у алтаря Хаджи-Ставрос предложил мне встать подле него. В руках у него была большая книга, и, к моему великому изумлению, он громким голосом читал псалмы. Бандит совершал богослужение! Впоследствии я узнал, что в молодости он получил младший церковный разряд, а вместе с ним — право читать вслух в церковной общине. Получи он более высокий чин, то стал бы причетником и приобрел бы право изгонять дьявола. Поверьте, сударь, я не отношусь к типу путешественников, которых удивляет все на свете. Я твердо
придерживаюсь правила nil admirari1, но в тот момент я открыл рот и стоял в полной растерянности при виде столь странной церемонии. Глядя на этих коленопреклоненных богомольцев и вслушиваясь в их молитвы, можно было предположить, что в грехах они не замечены, разве что в незначительном идолопоклонстве. Их вера казалась искренней и глубоко выстраданной, но я-то видел их в деле и хорошо знал цену их христианских убеждений. Поэтому в моем сознании невольно возник вопрос: «Кого здесь пытаются обмануть?»
Служба завершилась после полудня. Час спустя алтарь бесследно исчез, и бандиты продолжили попойку, причем добрый старик старался от них не отставать.
Хаджи-Ставрос отвел меня в сторону и спросил, написал ли я письмо. Я пообещал ему немедленно этим заняться, и он приказал выдать мне заточенные палочки, чернила и бумагу. Я написал письма Джону Харрису, Христодулу и отцу. Я умолял Христодула походатайствовать за меня перед своим старым товарищем и объяснить ему, что я не в состоянии найти пятнадцать тысяч франков.
1 Ничему не удивляться (лат.).
Теперь вся надежда была на отвагу и сообразительность Харриса. Этот человек был не из тех, кто бросает друга в беде. «Если кто-то и может меня спасти, — написал я ему, — то только вы. Не знаю, что вы можете предпринять, но я верю в вас всей душой, ведь вы великий безумец! Я сомневаюсь, что вы найдете где-либо пятнадцать тысяч франков. Можно было бы попросить у господина Мерине, но он никогда не дает деньги в долг. К тому же вы до такой степени американец, что вряд ли пойдете на сделку с этим господином. Сделайте все, что в ваших силах, можете поджечь греческое королевство, я на все согласен, но главное не теряйте времени. Я чувствую, что моя голова плохо держится на плечах, а разум может покинуть меня еще до окончания месяца».
Что же касается моего отца, то я не решился поведать ему, в какую я попал переделку. Какой смысл доводить до отчаяния старика, не способного хоть чем-то мне помочь? Я написал ему обычное письмо, какие всегда пишу по первым числам каждого месяца, и сообщил, что чувствую себя хорошо и надеюсь, что вся семья пребывает в добром здравии. Еще я добавил, что брожу по горам, в горах отыскал Boryana variabilis и вдобавок к ней юную англичанку, гораздо более красивую и богатую, чем пресловутая княгиня Ипсофф. Я пока не успел внушить ей любовь ко мне, поскольку обстоятельства этому не благоприятствуют, но, возможно, мне представится случай оказать ей чрезвычайно важную услугу или же показаться перед ней в неотразимом костюме дядюшки Розенталера. «Однако, кто знает, — добавил я, чувствуя, как непреодолимо накатывает на меня волна неизъяснимой печали, — не умру ли я девственником? В таком случае вы возложите обязанности по продолжению рода на Франца и Жана-Николя. Сейчас я нахожусь в цветущем возрасте, и мои силы еще не скоро иссякнут, но Греция — коварная
страна, где жизнь даже самого могучего человека ничего не стоит. Если из-за каких-нибудь непредвиденных обстоятельств по завершении всех моих трудов я буду обречен закончить здесь свои дни, так и не увидев моей любимой Германии, то знайте, мой дорогой горячо любимый отец, что в свой последний миг я буду сожалеть лишь о том, что угасаю вдали от своей семьи, и моя последняя мысль обязательно долетит до вас».
В тот момент, когда я утирал слезу, передо мной возник Хаджи-Ставрос, и мне показалось, что такое проявление слабости сильно поколебало его уважение ко мне.
— Да что с вами, молодой человек, — сказал он, — приободритесь. Еще не пришло время оплакивать самого себя. Какого черта! Можно подумать, что вы присутствуете на собственных похоронах! Берите пример с английской
— Еще не пришло время оплакивать самого себя
дамы. Она написала письмо на восьми страницах и не уронила в чернильницу ни одной слезы. Пойдите, составьте ей компанию, ей необходимо развлечься. Эх, были бы вы человеком моей закалки! Клянусь, будь я в вашем возрасте и окажись на вашем месте, я бы не стал долго отсиживаться в плену. Уже через два дня за меня внесли бы выкуп, и я бы знал, где взять деньги. Вы не женаты?
— Нет.
— Тогда попробуйте понять, что я имею в виду. Возвращайтесь к себе и постарайтесь быть любезным и неотразимым. Я даю вам отличную возможность разбогатеть. Если вы ею не воспользуетесь, значит, вы неумеха, а если не признаете меня своим благодетелем, тогда я буду считать вас неблагодарным.
Я обнаружил Мэри-Энн и ее мать рядом с родником. В ожидании, когда им доставят обещанную горничную, они пытались сами укоротить свои платья для верховой езды. Бандиты снабдили их нитками, больше похожими на шпагат, и иголками, пригодными лишь для того, чтобы сшивать корабельную парусину. Они периодически отрывались от работы и бросали меланхолические взгляды на афинские дома. Было тяжело видеть столь близко расположенный город, добраться до которого можно было лишь за сто тысяч франков. Я поинтересовался, как они спали. Сухость их ответа ясно дала понять, что они прекрасно обойдутся без беседы со мной. Именно в этот момент я в первый раз обратил внимание на волосы Мэри-Энн. Дело в том, что девушка была без головного убора. После простейшего туалета, совершенного в роднике, она сушила свои волосы на солнце. Я и представить себе не мог, что одна женщина может обладать таким несметным количеством шелковистых локонов. Длинные темные волосы закрывали ее щеки и спускались ниже плеч. Но они не свисали самым
дурацким образом, как обычно свисают волосы у женщин, выходящих из ванной комнаты. Ее волосы ниспадали мелкими волнами, напоминая поверхность небольшого озера, воду которого морщит свежий ветер. Дневной свет пробивался сквозь густую копну и сообщал волосам мягкую бархатистость. В таком обрамлении ее лицо выглядело в точности, как махровая роза. Я говорил вам, сударь, что прежде никого еще не любил и, само собой, мне не хотелось бы впервые влюбиться в девушку, принимающую меня за вора. Однако, не боясь показаться непоследовательным, признаюсь вам, что в тот момент мне непреодолимо захотелось вырвать эти прекрасные волосы из лап Хаджи-Ставроса, пусть даже ценой собственной жизни.
Поэтому я немедленно составил план побега, казавшийся дерзким, но, тем не менее, реалистичным. Из нашей, так сказать, квартиры можно было выйти двумя путями: через кабинет Хаджи-Ставроса и через пропасть. Бежать через кабинет Хаджи-Ставроса было нереально, поскольку для этого пришлось бы пройти по полю, кишевшему бандитами, и пересечь первую линию обороны, охраняемую собаками. Оставалась только пропасть. Я заглянул в нее и обнаружил, что скала стоит практически вертикально, и она буквально усеяна расселинами, крупными клочьями травы и небольшими кустами, а также испещрена складками. Если умело воспользоваться всеми возможностями, то тогда появляется шанс спуститься по скале и при этом не разбиться. Главную опасность здесь представлял водопад.