Страница 52 из 58
Байрон добрался до Грейт-Марлборо-стрит, расположенной в фешенебельном районе в центре Лондона. Он отправился по адресу, где жили несколько его близких друзей. Дом был заколочен досками. " Пробыв в отсутствии столько лет и за все это время не получив ни слова из дома, я не знал, кто умер, кто жив, и куда идти дальше", - писал Байрон. Он зашел в магазин сухих товаров, который часто посещала его семья, и поинтересовался о своих братьях и сестрах. Ему сообщили, что его сестра, Изабелла, вышла замуж за лорда и живет неподалеку, на Сохо-сквер, в аристократическом районе с большими каменными домами, построенными вокруг буколического сада. Байрон быстро дошел туда и постучал в дверь дома сестры, но привратник недоверчиво посмотрел на пришельца. Байрон уговорил его войти внутрь, где стояла Изабелла. Тонкая, элегантная женщина, написавшая впоследствии книгу по этикету, с недоумением посмотрела на гостя, а затем поняла, что это не кто иной, как ее умерший брат. " С каким удивлением и радостью приняла меня сестра", - писал он. Шестнадцатилетний юноша, которого она видела в последний раз, теперь был закаленным моряком.
Дэвид Чип тоже добрался до Лондона. Ему было около пятидесяти лет, и за долгое время пребывания в плену он, казалось, не переставал пересматривать каждый катастрофический случай, каждую жестокую обиду. Теперь он узнал, что Джон Булкли обвинил его - не менее чем в книге - в некомпетентности и убийстве, и это обвинение могло положить конец не только его военной карьере, но и жизни. В письме к одному из чиновников Адмиралтейства Чип назвал Булкли и его единомышленников лжецами: " Ибо чего можно ожидать от таких ползунов... бесчеловечно бросивших нас и уничтоживших при своем уходе все, что, по их мнению, могло нам пригодиться".
Дешевый горел желанием рассказать свою версию. Но он не стал играть в игру Булкли и публиковать книгу. Вместо этого он решил приберечь свои показания и ярость для более решительного суда: военного трибунала, состоящего из судей, все из которых были такими же командирами, как и он сам. Он подготовил показания под присягой, в которых подробно изложил свои обвинения, и в письме секретарю Адмиралтейства настаивал на том, что после завершения судебного разбирательства " я льщу себя... что мое поведение окажется безупречным как до, так и после кораблекрушения". В одном из своих немногочисленных публичных выступлений он заметил: " Мне нечего сказать ни за, ни против злодеев до дня суда" - и тогда, добавил он, ничто не помешает повесить этих людей.
История или истории экспедиции продолжали волновать общественное воображение. Пресса росла в геометрической прогрессии, чему способствовало ослабление государственной цензуры и широкое распространение грамотности. И чтобы удовлетворить неутолимую жажду публики в новостях, появился профессиональный класс писак, зарабатывавших на жизнь не аристократическим покровительством, а продажей, которых старый литературный истеблишмент называл "халтурщиками с Груб-стрит". (Груб-стрит была частью бедного района Лондона с притонами и борделями, а также процветающими издательскими предприятиями). И Груб-стрит, учуяв хорошую историю, ухватилась за так называемый роман "Пари".
Каледонский Меркурий сообщал, что Булкли и мятежная команда подвергли физическому нападению не только Чипа и Гамильтона, но и всю их группировку - " связали их по рукам и ногам", после чего оставили их "на произвол более милосердных варваров". В другом рассказе Гамильтон считает, что поведение Чипа было " часто загадочным и всегда высокомерным"; однако, оглядываясь назад, Гамильтон понимает, что капитан "всегда действовал под руководством прозорливого предвидения".
После того как широкие газеты и периодические издания заполнились захватывающими дух репортажами, книгоиздатели стали соревноваться в публикации рассказов из первых рук бывших кастамайзеров. Вскоре после возвращения Чипа в Англию на другом судне из Чили прибыл Кэмпбелл. Он опубликовал свой рассказ объемом более ста страниц под названием "Продолжение путешествия Булкли и Камминса в Южные моря", в котором защищал себя от обвинений в измене. Однако вскоре он бежал из страны и поступил на службу к испанским военным.
Джон Байрон считал, что Балкли пытался оправдать то, что " не может рассматриваться ни в каком ином свете, кроме как в свете прямого мятежа". И хотя Байрон мог выдвинуть собственную версию, он, похоже, не хотел плохо отзываться о своих начальниках и потакать тому, что он назвал "эгоизмом". Между тем, другие версии распространялись. В одной из брошюр, написанной на Груб-стрит, под названием "Захватывающее повествование о несчастном плавании и катастрофе корабля Его Величества "Уэгер"" (An Affecting Narrative of the Unfortunate Voyage and Catastrophe of His Majesty's Ship Wager), отмечалось, что она "составлена на основе подлинных журналов и передана в письме лондонскому купцу от человека, который был очевидцем всего этого происшествия". Однако, как отмечает исследователь Филипп Эдвардс, этот рассказ представляет собой извращенное пересказывание, иногда слово в слово, дневника Булкли, в котором каждая деталь искажается, чтобы поддержать точку зрения Чипа и устоявшуюся систему авторитетов. В словесной войне дневник артиллериста был превращен в оружие против него самого.
Из-за огромного количества свидетельств, в том числе и сомнительного происхождения, отношение к "делу Вэйджера" у разных читателей было разным. Булкли, чей дневник постоянно похищался хакерами, был возмущен, когда понял, что к нему все чаще относятся с подозрением, как к подделке.
Через несколько дней после возвращения Чипа в Англию Адмиралтейство опубликовало в газетах повестку о том, что все оставшиеся в живых офицеры, старшины и матросы "Уэйгера" должны явиться в Портсмут для участия в военном трибунале. Суд, который должен был начаться всего через несколько недель, должен был пробиться сквозь туман рассказов - противоречивых, затененных, даже вымышленных, - чтобы понять, что же произошло на самом деле, и тем самым восстановить справедливость. Как заметила писательница Джанет Малкольм, " закон стоит на страже идеала неопосредованной правды, правды, лишенной украшений повествования ..... История, которая может лучше всего противостоять изнурительным правилам доказательств, побеждает". И все же, независимо от того, какая история возобладает, судебный процесс непременно покажет, как офицеры и моряки - часть авангарда Британской империи - скатились к анархии и дикости. Это печальное зрелище могло бы даже вытеснить славную историю о захвате галеона Энсоном.
ГЛАВА 24. Досье
После того как Булкли прочитал в газете о вызове в военный трибунал, адвокат сообщил ему, что Адмиралтейство выдало ордер на его задержание. В это время Булкели находился в Лондоне и отправился на поиски разыскивавшего его маршала. Когда он разыскал его, Булкли выдал себя за родственника одного из тех, кто отправился на баркасе в Бразилию. Он поинтересовался, что должно произойти с этими людьми после возвращения капитана Чипа.
" Повешен", - ответил маршал.
"Ради всего святого, ради чего?" Bulkeley cried. "За то, что их не утопили? И неужели убийца наконец-то вернулся домой, чтобы стать их обвинителем?"
"Сэр, они так провинились перед капитаном Чипом, пока были в плену, что я полагаю, что канонир и плотник будут повешены, если никто другой".