Страница 1 из 2
Наталия Коноплева
Проклятый капитан
Сколько лет прошло?!
"Пел когда-то давно
Бард бездомный:
"Жизнь – не всё, что дано,
А всё, что помним.".
(исп. Сергей Зыков)
13 Октября 2021 года, 4:35 пополуночи
Ладожское озеро
Серо-свинцовая гладь ледяной воды, плотным сырым покрывалом туман укутывает в свою зябкую пелену огромное суровое озеро. В предутреннем тумане бесшумно скользит старый ржавый мотобот. Нет ни шума мотора, ни скрипа уключин, ни даже шелеста разворачиваемых парусов. В мёртвой тишине скользит он по мёртвой свинцовой озёрной глади. Высокий человек стоит в ролевой рубке. На его промасленной брезентовой куртке моряка оседают жемчужные капли тумана, седые его нити запутались в густых светлых волосах, зябкой кисеёй обволакивают худое обветренное лицо, повисают на ресницах жемчужными каплями, но серо-голубые глаза также бесстрастно смотрят вдаль, пристальный взор пронзает и туман, и предутренний сумрак, они так же прозрачны для него, как воды мелкого ручья в солнечный летний день. Не моргнут ресницы, не поднимется безвольно опущенная рука, чтобы смахнуть с лица туманную кисею.
Его имя Юхан Сигвард, уже больше семидесяти лет бороздит он воды этого проклятого озера на своём когда-то любимом старом мотоботе номер шестьсот шестьдесят шесть. Мотобот "Божественная благодать" он приобрёл в тысяча девятьсот тридцать седьмом году, закрасив чёрной краской прежнее название, он вывел на его борту красной краской три зловещих цифры, а потом… Потом был страшный шторм, и с тех пор он бороздит воды этого озера. Он помнит немецкие самолёты с чёрными крестами на крыльях, бомбившие и обстреливавшие из пулемётов его мотобот, но бомбы и пули проходили сквозь него, а он, бывший чернокнижник, ещё раньше благочестивый помощник капитана дальнего плавания, подданный Швеции, а ныне человек-призрак, навечно проклятый, вынужден вечно бороздить воды этого проклятого озера, сбирая страшную дань для его духов. Какой сейчас год? Тысяча девятьсот девяностый? Нет… Две тысячи десятый? Нет… Две тысячи двадцатый? Нет… Тогда какой же? Вдруг дата сама всплывает в памяти. У него сегодня день рожденья! Ха, день рожденья! Звучит вечной насмешкой! Сколько ему сегодня исполняется? Он не помнит. Он давно сбился со счёта. Но он ещё помнит, с чего всё начиналось.
– Я помню, помню, как всё начиналось! – проскрежетал он своим когда-то красивым голосом и прикрыл глаза, уйдя в воспоминания и сны о далёком прошлом.
Колыбельная
13 Октября 1883 года
Маленький городок в окрестностях Гётеборга.
Солнце вставало над кукольными домиками маленького шведского городка. Ещё вчера всю ночь бушевала страшная буря, в ночь, когда в семье Хэвардссон, у Сигварда и его жены Анны-Марии Элеоноры родился сын, названный счастливыми родителями Юханом Сигвардом.
* * *
13 Октября 1896 года
Маленький городок в окрестностях Гётеборга
Сегодня мне исполняется тринадцать лет. С самого утра в моей голове звучит старинная колыбельная, которую пела мне мама в раннем детстве. О той бурной осенней ночи моего рождения мама с отцом рассказали мне уже давно. Наш пастор, херр Якобссон говорит, что родиться в такую ночь – это дурное предзнаменование. Он ещё много чего рассказывает на воскресных проповедях в кирхе, и я даже ему верю, но чувствую, что в его проповедях что-то не так, хотя ещё не могу понять, что именно.
Я вздыхаю. Скоро мне придётся закрыть свой дневник, схватить сумку с учебниками и бежать на другой конец города, а пока я сижу и пишу. В открытое окно влетает камешек и раздаётся пронзительный свист. Это мои лучшие друзья: Йоханес, Торстейн и Гунбранд зовут меня на улицу. Отец Йоханеса норвежец, и поэтому имя ему дал не шведское, а норвежское, Торстейн – исландец, Гунбранд по матери датчанин, а отец его был родом с Фарерских островов. Гунбранд очень злится на своих родителей, давших ему имя из нашей древней мифологии. Хотя я бы на его месте был счастлив, если бы мои родители назвали меня Асбьёрном, Гейрёдом или Торгейром. Но меня зовут совершенно обычно: Юхан Сигвард. Сигвардом зовут моего отца и ещё четверых только на нашей улице, а Юханов в нашем городке живёт, наверное, больше половины. Имя Сигвард хотя бы похоже на имена древнескандинавских героев: Сигварда и Сигмунда. Кажется, я даже где-то встречал имя Сигварда, поэтому я люблю, когда меня называют лишь по второму имени.
– Эй, Сигвард! Чего ты там копаешься? Забыл, что сегодня дежурство фру Ингеборг?! А если она нас застукает не в классе до начала уроков, такое начнётся! – кричит со двора Гунбранд.
Я бросаю дневник и, не забыв сумку с учебниками, бросаюсь к двери, а в голове продолжает звучать мамина колыбельная,
Заброшенный дом
13 Октября 2021 года, 7:30 утра
Ладожское озеро, район шхер
Светает, только что взошло солнце, не успевшее растопить густой туман, плывущий по протокам и проливам между островами. Призрачный мотобот бесшумно скользит по водной глади, целеустремлённо направляясь к небольшому скалистому островку, затерянному среди шхер в северной части Ладожского озера.
В борт ударило невесть откуда взявшейся волной, мотобот качнуло, и я открыл глаза. Светало. Но для моих глаз это был уже ясный день. Нет, конечно же, я видел и туман, и серый рассвет, и подводные камни, выступающие из воды, между которыми мне приходилось лавировать. Зачем лавировать, ведь и я, и мотобот призрачные! Да, но духи озера не учли, что призрачность моя и моего мотобота распространяется на немецких лётчиков и вообще на всех, стремящихся меня убить или причинить ещё какой-либо вред, а так я ничем отличаюсь от драугов – морских духов нашей скандинавской мифологии, живых утопленников по сути, но по существу – могущественных морских духов или, как говорят, христиане, демонов, обладающих огромным ростом, физической и магической силой.
Моя жизнь тому примером. Мой огромный рост, физическая сила, магические познания и нелюдимый нрав сделали из меня неплохого драуга, только вот с одним малюсеньким исключением. Драуга трудно, но всё же можно убить, снеся ему голову, а тот, кто попытается убить меня, просто пройдёт сквозь меня, как сквозь призрак, хотя для всех остальных я обладаю и плотью, и речью, и разумом, и даже душой, только, как считают финские святоши, насквозь чёрной.
Я прекрасно помню ту ночь на тридцать первое августа тысяча девятьсот тридцать седьмого года, накануне дня Святого Улафа, когда я осквернил кирху в Кексгольме (по-фински – Кякисалми). Сейчас мне неприятно об этом вспоминать, но тогда… Я помню то наслаждение, которое я испытывал, оскверняя алтарь и Распятие. Ох, как я ненавидел пастора и всё это церковное благочестие. Такие поступки для зрелого пятидесятичетырёхлетнего мужчины были неоправданными, но мне было всё равно. Оскверняя кирху, я вспоминал проповеди нашего пастора в маленьком городке под Гётеборгом, вспоминал огромные кирхи и соборы Уппсалы, куда мы с родителями переехали в моём раннем детстве, и откуда сбежали, когда мне только исполнилось двенадцать.
Родной городок под Гётеборгом – странно, я даже не помню его названия – был мне дорог. Дорог всем, кроме воскресных посещений кирхи, проповедей и чтения Катехизиса. Я ненавидел, нет, не Бога и Его апостолов, а лживых и лицемерных людей, орущих с кафедры о терпимости и благочестии, о смирении и покаянии, о правдолюбии и благой бедности, а на деле набивающих карманы, обманывающих на каждом шагу, предающихся всем тем грехам: похоти, жадности, гордыне, грехам, которые они так порицали в своих проповедях и благочестивых речах. Именно это лицемерие и лживость с ранних лет отталкивали меня от христианства и, наверное, именно они подтолкнули меня стать тем, кем я стал.