Страница 5 из 9
В эту самую минуту книжка раскрылась на титульном листе, поперек которого, с угла на угол, пробежала фиолетовая прыгающая строчка:
«Дорогому товарищу Бармину на добрую память. С глубоким уважением. Автор».
— Я сама хотела спросить тебя, кто это был у нас вчера, Вася? — сказала Мария Павловна. — Что за человек такой?
— Вот именно, Машенька, ч е л о в е к! — весь вдруг засиял Бармин. — Ты же у меня умница, всегда находишь слово самое лучшее, самое точное!
Помолчал и добавил:
— Самый настоящий человек из всех, кого я встретил за свои семь десятков. Понимаешь, самый!..
Профессор взглянул на часы, крепко обнял жену и с подарком в руках заторопился к выходу. Притворив за ним широко распахнувшуюся дверь, Мария Павловна стояла в передней и слушала, как дробно и молодо стучали по гулким ступенькам лестницы его каблуки.
ПЕЛЬМЕНИ
Как-то пригласили Ленина в гости.
— Владимир Ильич, пришли бы вы к нам в воскресенье… — сказал неожиданно в конце телефонного разговора старый знакомый Ленина Николай Матвеевич Степанов. — Очень просим. У нас ничего и никого не будет. Посидим, поговорим, может, чайком побалуемся, обсудим все заветные дела. Пора бы нам и на охоту нацелиться.
Ленин согласился:
— Посидеть, помечтать часок-другой действительно не мешает. И Наденьку сагитирую. Одним словом, ждите! Только, ради бога, никаких чаев! Это твердо, слышите?
Несмотря на это строгое предупреждение, забегала, засуетилась жена Николая Матвеевича, заволновался и сам хозяин.
— Он когда-то страсть как пельмени любил. Настоящие, сибирские, морозцем сбитые. Помнишь?
— Помнить-то помню, только…
— Барахолка рядом.
— Ну и что? Серебра у нас с тобой сроду не было, а за тряпки наши ничегошеньки не дадут — одно старье.
— Что бы такое все-таки придумать? Начали Степановы вместе перебирать сундук. На самом дне его чудом сохранилась беличья муфта Веры Спиридоновны — та самая, которую подарил ей Коленька в первый год их женитьбы. Лет с тех пор прошло много, но вещь выглядела еще прилично.
Переглянулись старики, повертели муфту, понесли на Сухаревку.
Так в доме нежданно-негаданно появились мука и мясо. Для полной удачи надо было бы раздобыть еще хоть несколько капель уксуса и головку лука, а говядину провернуть через мясорубку пополам со свининой, но и так пельмени получились отменными.
Стали ждать гостей, а те как на грех запаздывали.
Николай Матвеевич каждые пять минут взбирался на подоконник, через форточку запускал руку за обе рамы, где, подвешенные в белом мешочке, погромыхивали на ветру замороженные по всем правилам пельмени.
— Настоящие, сибирские! Первый сорт!
Как раз за этим занятием и застал его Ленин.
— Эгей? Что это вы там делаете! — еще со двора крикнул Владимир Ильич.
Когда гости вошли, пельмени уже были на кухне и под тяжелой крышкой эмалированной кастрюли беззвучно перекатывались в крутом кипятке, приправленном перцем.
В давно не топленной квартире пельменный «дух» распространился мгновенно. Первым уловил его Владимир Ильич.
— Наденька, а нас с тобой, кажется, предали…
— Не предали, а решили порадовать, — из-за фанерной перегородки поправила его смущенная хозяйка.
— Нет, нет, именно предали. Мы ведь с Николаем Матвеевичем условились — никаких угощений. Если б я знал, не пришел бы, честное слово.
Владимир Ильич, натыкаясь на стулья, нервно расхаживал по тесной комнате.
— Сибирские, — торжественно возвестила Вера Спиридоновна, появившись в дверях с пышущей паром кастрюлей.
— Я уже учуял, что сибирские, но откуда? Из каких таких закромов?!
Когда на шумовку упала первая горсть пельменей и Ленин, наклонившись, увидел, что сделаны они из белой, ослепительно белой муки, он даже зажмурился и щека его перекосилась, как при зубной нестерпимой боли.
Глянув на Степановых, он сказал как-то глухо и тихо, но совершенно отчетливо:
— Ну вот что, дорогие хозяева. Сердитесь на меня или не сердитесь, я эти пельмени есть не буду. Да, да! И вам не советую. Не знаю, у кого как, а у меня они в горле застрянут. До свидания. Решение принято единогласно, — уже с порога обернулся он, крепко взял под руку Надежду Константиновну, — обжалованью не подлежит.
Утром в понедельник Ленин пришел на работу мрачный, каким его уже давно не видели. Одного за другим вызвал к себе всех товарищей, в той или иной мере ответственных за борьбу со спекуляцией. Всем надавал срочных и сверхсрочных заданий, а под конец еще строго-настрого предупредил:
— Проверять буду сам. Рабочие пухнут с голоду, а господа с барахолок благоденствуют и жиреют.
Когда вызванные работники, повторив полученные распоряжения, разошлись, Ленин попросил соединить его с Николаем Матвеевичем.
Пока секретарь накручивал урчащую ручку аппарата, Ильич, как бы разговаривая сам с собой, сказал задумчиво и уже совсем не строго:
— Надо помириться со стариками. Они-то мало в чем виноваты. Честные, хорошие люди.
Ленин не хотел было напоминать Степанову о случившемся, но как-то само собой получилось, что разговор с первых же слов завязался вокруг вчерашнего.
— Николай Матвеевич? Говорит Ленин. А об охоте мы так и не условились? Может, двинемся в следующее воскресенье? Вот убьем медведя, тогда я к вам на пельмени сам напрошусь, а Сухаревку презираю и ненавижу! Слышите? Пре-зи-ра-ю! Так и передайте Вере Спиридоновне от нас двоих.
— Так и передам, Владимир Ильич.
Морозное, метельное утро следующего воскресного дня рано подняло на ноги давних друзей. Проезжая мимо еще не проснувшейся Сухаревки с утесом кирпичной башни, нелепо громоздившейся на пути, они переглянулись — молча, многозначительно, даже весело.
УПРЯМАЯ ЛАМПА
Далеко за полночь мерцал огонек в окне большого, давно уснувшего дома. На фоне мглистой Москвы расплывался он в блеклое, едва различимое пятнышко.
Никто из поздних прохожих и не догадывался, что это был свет лампы, зажженной над рабочим столом.
Никто не знал, что это Ленин не спит — сидит с карандашом и книжкой в руках. Прочитает страницу, запишет что-то — и дальше; пододвинет лампу поближе — и снова за чтение. А лампа та еле-еле светится — Ленин сам распорядился ввернуть именно такую.
— И ни одной свечой больше!
Родные и близкие пытались протестовать, уговаривать:
— Нельзя, врачи не позволят. Так ведь зрение можно испортить.
А он:
— Ничего! Я часок почитаю и лягу.
Вскоре огонек действительно исчезал.
Немногие знали, что это вовсе не сон, а рассвет пробирался в комнату Ленина.
— Ну, вот и отлично. Теперь можно и погасить, — устало щурился Ленин через окно на золотой купол, отразивший первую зыбкую блестку зари.
И снова шелест страниц шевелил настороженную тишину еще не иссякшей ночи.
Никто в точности не знал, когда засыпал Ленина, во сколько просыпался. Он сам себе установил шестнадцатичасовой рабочий день и сам же его то и дело нарушал.
— Вот еще полчасика — и все…
Однажды домашние, чтобы хоть как-то облегчить изнурительный труд Ильича, потихоньку от него заменили тусклую лампу на чуть более яркую. Ленин сразу заметил «подлог», очень рассердился, потребовал «восстановить порядок» и возвратить на склад «незаконно полученное имущество».
— Это мое рабочее место, и, кроме меня, никто не должен здесь распоряжаться. Никто! Вся Россия сидит без света, а вы мне тут целую иллюминацию устроили. Зачем? На каком основании? Еще раз запомните — шестнадцать свечей, и ни одной свечой больше! Ясно?
Надежда Константиновна попробовала робко возразить:
— Ясно-то ясно, но как же быть с шестнадцатью часами? Тогда и тут надо условиться совершенно твердо — шестнадцать часов и ни одним часом больше!
Сказала она это так мягко, что Владимир Ильич вдруг перестал сердиться и рассмеялся — громко, безудержно, заразительно.