Страница 50 из 74
— Ну?
— Один обязательно цел-невредим останется. Пусть хоть сто «мессеров» поперек пути.
— Я смотрю, вы не только суеверный, но еще и мрачный народ. У нас в десанте знаешь как сказали бы?
— Как?
— Серьга да серьга — серьги.
— Сейчас придумал?
— Ага.
— Оно и видно. А если я скажу тебе, что и моториста Серегой кличут, тогда как?
— Тем более хорошо! — воскликнул Слободкин.
— Тогда запомни: моторист мой не просто Серега, но еще и Сергеевич. Только несчастье у него — месяц назад жену схоронил. Осколком ее убило. Ты заводское кладбище видел?
— Нет.
— Вон там, за взлетной. Прошлой осенью не было его тут. За одну зиму выросло. Сергей Сергеевич! — вдруг закричал летчик. — Ну, как там у тебя? Подсобить, что ли?
Моторист спрыгнул на землю. Худой, широкоплечий, статный. Но глаза тусклые. Вытер лоб рукавом, устало сказал, обращаясь к Слободкину:
— Самолетик бог послал!
Повернулся к летчику и совсем посуровел:
— Последний раз сходишь — и крышка, снимаю с себя всякую ответственность.
— Ты говорил уже, — отмахнулся летчик.
— А ты к той говорильне привык, ни во что не ставишь. Поворчал, мол, душу отвел, и ладно. Так запомни: вернешься — ложись спать на две недели. Полную капиталку устрою.
— Сергей Сергеевич…
— Мне тебя, дурака, жалко.
Они, наверно, поссорились бы, но вдалеке, приглушаемый ветром, послышался звук мотора: разбрызгивая воду и мокрый снег, от завода мчалась полуторка.
Моторист глянул на Слободкина и летчика и вдруг без всякой связи с предыдущим спросил:
— Жевали чего-нибудь?
Слободкин не то не понял, не то не расслышал. Промолчал и летчик.
— Кусать, говорю, хотите?
— Ага, — честно в один голос признались наконец оба.
Моторист молча вынул из кармана кусок черного сухаря, разломил его на три части.
От сухаря пахло бензином, соляркой и почему-то железом. Но для Слободкина не было сейчас запахов вкуснее и слаще. Он даже зажмурился. Заметив это, моторист проворчал:
— Голодные, как собаки, а еще форс держат.
Из подкатившей полуторки вышел Строганов.
Слободкин, летчик и Сергей Сергеевич переглянулись, но удивления своего не показали. «Да и чего удивляться? — подумал Слободкин. — Дело серьезное, вот парторг и решил сам проконтролировать все до конца. Только бы про речь разговора опять не завел!»
Вместе с шофером, впятером, они принялись таскать к самолету пакеты с подарками. Их оказалось так много, что все в кассетах не поместились. Решено было частично использовать под груз вторую кабину. Для этого Слободкину пришлось сперва занять там свое место, потом летчик, шофер и Строганов стали «трамбовать» вокруг него пакеты, стараясь заполнить ими каждый свободный уголок. Не принимал участия в этом только Сергей Сергеевич. Он стоял в стороне, явно не одобряя вопиющего нарушения правил эксплуатации самолета. Встретившись глазами с сердитым взглядом Сергея Сергеевича, Строганов, словно спохватившись, громко спросил:
— Все, что ли?
— Вроде бы, — ответил шофер.
— Ну, тогда подводим черту, а то вон моторист недоволен нами. Верно я говорю?
— Я уже привык, — устало махнул рукой Сергей Сергеевич.
— Слободкин, как ты там себя чувствуешь? — крикнул Строганов.
— Прекрасно! Только вот, если перекур перед взлетом будет, меня не забудьте.
Строганов взобрался на крыло, расстегнул шинель, достал из кармана на груди пачку папирос, протянул ее Слободкину.
— «Беломор»! Откуда это?
— От жены к Новому году еще получил. Как раз в тот день, когда курить бросил. Ну и ношу при себе — волю закаляю.
— Тогда себе оставьте, — решительно сказал Слободкин.
— Бери, а то рассержусь.
— Но ведь дареные!
— Бери, бери, она не обидится. Раскуришь с ребятами. Завидую я тебе, Слободкин. Если бы ты знал, как завидую! Ты передай там привет от бывших фронтовиков. Да и вообще от всех наших, от рабочего класса. Особых речей не надо произносить. Привет передай, вот и вся речь.
Слободкин поглядел на парторга с благодарностью, хотел сказать ему, какой он хороший человек, но тот, неловко стукнув о плоскость протезом, уже спрыгнул на землю. Слободкин так и не успел распечатать пачку папирос — летчик поднялся на свое место, Сергей Сергеевич направился к винту, и через мгновение Слободкин почувствовал, как, задрожав, поползли куда-то вниз, к ногам, пакеты с подарками…
С двух сторон от набиравших скорость колес у самолета начали как бы расти стальные крылья брызг — такие же длинные, как плоскости. Слободкин видел это очень хорошо, так как сидел на пакетах, которые затолкал еще и под себя, и теперь, высвободившись из-под надзора Сергея Сергеевича, перестав неестественно сутулиться, высовывался из кабины чуть не до пояса. Заметив это, летчик погрозил ему кулаком. Слободкин снова вобрал голову в плечи, но скорее от ветра, чем от этой угрозы: в боковом зеркальце Слободкин поймал озорную улыбку летчика.
Давно уже на сердце Слободкина не было так хорошо, как в эти минуты. Снова на фронт! Пусть не бойцом, он отвозит всего лишь подарки. Сегодня туда, завтра обратно, но ему непременно нужно побывать там. Слободкин думал об этом в последние дни и часы настойчиво, неотвязно, но не давая себе отчета, почему и зачем нужна ему встреча с фронтом, с ребятами, идущими в бой. Просто ему было это необходимо. «А парторгу разве это не нужно? Дай волю, он бы и на дюралевой ноге туда же. Не скрыл ведь, что завидует. Тоже обидно человеку — судьба ему вон какой билет вытащила. И не взвыл, вроде меня. А Зимовец? Даже проводить не пришел. Сейчас лежит на койке — один-одинешенек, расположился со всеми удобствами, и шинели с него никто не тащит, и локтем бок не сверлит, но радости от того все равно мало. Злой, от зависти лопается. Это уж точно!..»
У-2 шел на небольшой высоте. Слободкин опытным взглядом определял расстояние до земли с точностью, которой могли позавидовать иные приборы. Он поднимал над защитным козырьком два пальца, летчик кивал головой, подтверждая, что под крылом действительно двести метров. Потом один из двух пальцев ребром ладони пилился пополам, еще пополам — голова в кожаном шлеме покачивалась в такт каждому жесту Слободкина.
Некоторое время шло безмолвное соревнование. Летчик показывал свое умение притереть машину почти вплотную к земле, повторяя все ее неровности, все впадины и возвышенности. Слободкин безошибочно «считал метры». Искусству этому он научился еще в бригаде, во время учебных прыжков с малых высот, когда каждый метр в самом деле на строгом учете и от каждого зависит жизнь. Та предельно малая высота, на которой они старались идти сегодня, тоже имела свой резон. Все чаще и чаще поглядывали за воздухом, а небо, как назло, было чистым, совершенно синим — появись в нем «мессеры», не найдешь ни одного облачка, которым можно прикрыться. Но вот уже второй час бежит по земле кособокая тень самолета, похожая на раскрытые ножницы. Бежит, стрижет километры — пестрые от скорости, которую все-таки можно выжать из старой «уточки», когда очень торопишься. На исходе второго часа летчик начинает показывать Слободкину большой палец. Высоко поднятый над головой, он выглядит особенно большим от натянутой на руку кожаной перчатки.
Приземлились в открытом поле.
С трудом выкарабкавшись из совсем заклинивших его пакетов и выпрыгнув из кабины в грязь, Слободкин спросил летчика, как удалось ему посадить машину на такой «аэродром».
— А черт его знает! — откровенно признался тот. — Ну, да ладно, не время об этом. Вон, кажись, подшефные катят.
Вдалеке показался трактор с прицепом. Он быстро шел напрямик, звонко постукивая мотором. К этому мирному звуку через минуту примешался другой, еле уловимый, но заметно усиливавшийся, наплывавший ритмичными волнами.
— Воздух! — сказал летчик и приложил руку к бровям. — Вовремя мы с тобой плюхнулись. Ты смотри, сколько их, сволочей, а!..
В сверкавшем от солнца краю неба стали отчетливо вырисовываться хищные силуэты стервятников. Они шли ровными рядами, как на параде, и их становилось все больше, по мере того как глаза привыкали к слепящим лучам. Послышался гром зениток.