Страница 74 из 74
— Поля отрезаны.
— Дотошный ты все-таки человек, Егор. Я бы таких ставил только в секретари, причем в бессменные.
— Опоздал с предложением — почти целых пять лет секретарствовал. Ты просто запамятовал важнейшую страницу в истории комсомола.
— Помню, помню. Это ваша светлость основательно подзабыла этапы моей жизни и деятельности. А я-то помню — секретарствовал. В институте. И как перед секретарем могу уж так и быть покаяться: точно, стриганул я однажды свой билетик. А вот ты догадайся — зачем?
Егор помолчал немного, потом спросил:
— В разведке бывал?
— Кто не ходил в разведку, тот войны не нюхал, я так считаю. А ты?
— Тоже.
— Ходил или считаешь?
— И считаю и ходил. Стало быть, билет обкорнал, чтобы всегда при тебе был? Чтобы в случае чего спрятать было легче? Так, что ли?
— Свидетельствую: голова у тебя еще светлая. Мало того что обкорнал, я его еще в кирзовое голенище зашил.
— Это что же, по уставу?
— Про устав меня только в Советском райкоме ВЛКСМ города Москвы спрашивали, когда принимали. Под городом Клинском про устав уже не вспоминали. К тому же я сам секретарем был вроде тебя. И взносы сам у себя принимал.
Никишин показал Егору свой многоэтажный автограф в колонке «Подпись секретаря».
— Убедился?
— Так точно. Значит, и в разведку с ним, в любое пекло?
— Сам знаешь.
Никишин рассказал другу, как однажды, находясь в окружении, он чуть не угодил в руки немцам и уже было разулся, чтобы разрезать сапог, но в последнюю минуту передумал, решил рискнуть и теперь, конечно, нисколько в этом не раскаивается, хотя тогда, сказать по правде, было сложновато.
— Мы накануне в деревню одну зашли, от Клинска верстах в сорока. Раненым перевязку хотели сделать, обсушиться малость. Бабы нас на околице встретили: «Родимые, касатики, вертайтесь скорее в лес: он на дню раз по десять стучит в каждую избу, партизан ищет. За школой повесил девять красноармейцев и одного в штатском. Сказал, если снимем — перевешает всех до единого. Вертайтесь в лес, мы вам сами кой-чего соберем — и поесть и портянок сухих». Мы ушли, а пока дожидались баб в лесу, все-таки послали разведку — проверить, так ли все, может, думаем, у женского пола глаза велики от страха.
— Вернулись наши — точно, говорят, девять и один. У каждого к руке комсомольский билет привязан.
— Та-ак… А бабы? Принесли, чего обещали?
— Ночью уже. И пожевать, и портянок, и самосаду еще. «Вот вам, сыночки, на дорогу». Только дорога та недлинной вышла совсем.
— Накрыли?
— Нет. Партизан повстречали. Целый отряд. Вооружение — во! Вместе в деревню воротились. Тех десятерых с воинскими почестями земле предали и с неделю оборону держали, пока сил, одним словом, хватило. А бабы, да старики, да дети вместо нас в лес. Им и десять комсомольских билетов отдали, сохранить велели.
— Сохранили?
— Думаю, да.
Егор и Никишин помолчали. Никишин достал из ящика стола сигареты, закурил, протянул пачку Егору:
— Кури.
— Спасибо. Ты же знаешь, я давно не курю.
— И махорку не стал бы?
— Ну, что говорить про махорку. Махорки не сыщешь теперь днем с огнем.
— Значит, закурил бы все-таки?
— Представь, под такое настроение затянулся бы разок.
Никишин выдвинул из стола еще один ящик, подал Егору сделанную из пулеметной масленки табакерку:
— Много лет не трогал, берег. Так и быть разговеемся ради такого случая.
Он погасил сигарету и вместе с Егором стал неловко свертывать «козью ножку».
Они сладко курили несколько минут, погруженные каждый в свои мысли. Два узких, едва прочерченных в ранних сумерках дымка где-то под потолком свертывались в один — размытый, как от костра, постепенно заполнивший все пространство высокой комнаты.
Докурив по фронтовой привычке до самых пальцев, Никишин спросил Егора:
— Поверишь или нет? Та самая махорка!
— Ей-богу?
— Ей-ей! Меня в этой деревне ранило. Партизаны спасли. Из санбата в санбат, из госпиталя в госпиталь. Ну там чего другого, а табачку в то время еще хватало. Дай, думаю, сохраню самосадик. Просто так, на память о добрых людях.
— А билет?
— А вот билет уберечь трудней, чем в бою, оказалось. Сапоги с меня сняли сразу, как на врачебную перевязку потащили. Возвращаюсь — нет сапог. Маршевикам, говорят, приготовили, тем, что с колес прямо в огонь.
— Ну и как же ты? — опять перебил Егор приятеля.
— Всю ночь в каптерке рылся, все вверх дном перевернул. Санитар мне в помощники вызвался — толком никак не разберется, в чем дело: я тебе, дескать, парочку подберу, будь здоров! Хромовые! Комсоставские!
— Отбился от хромовых?
— Как видишь. — Никишин озорно подбросил на ладони серую книжечку. — И кирза, она, знаешь, как-то привычней нашему брату. Опять же, не боится сырости.
— Ни черта вообще не боится!
К Егору незаметно возвращалось его обычное веселое расположение духа. С напускной серьезностью он проворчал:
— А с билетиком своим ты, товарищ Никишин, поступил все же неправильно, хотя он у тебя и счастливый.
— Как же я должен был поступить?
— Очень просто. Когда в партию тебя принимали, обязан был сдать в райком, я так разумею.
— Ты в этом уверен? — в тон ему спросил Никишин.
— Абсолютно.
— Тогда слухай сюда, как говаривал старшина наш, Фоменко Иван Федотович. С внучонком моим в личном знакомстве состоишь?
— С Кирюхой?
— Вот именно. С Кириллом Николаевичем Никишиным.
— Весь в деда пошел, две капли воды!
— Согласен. Так вот, он нам со старухой еще в прошлом году рассказал, как был у тебя в гостях и как ты ему пионерский галстук показывал. Ну мы, конечно, — глаза большие, спрашиваем, чей же это галстук, мол. А Кирилл Николаевич, представь, даже обиделся за тебя. «Как это чей? Дяди Егора, ясное дело!»
Егор посмотрел на Никишина, тихо задумчиво рассмеялся, глубоко откинулся в кресле.
— Выдал, значит, меня, постреленок?
— Мало того, Егор Константинович: он про твой галстук на торжественном собрании в школе докладывал.
— Честное слово?
— Какое ж еще?
— Я ж говорю, постреленок! Как человека его просил, чтоб строго между нами осталось. Когда увидишь, намекни ему, Василий, недоволен, мол, дядя Егор, не положено так между интеллигентными людьми.
— Это ты уж сам давай регулируй с ним отношения. Другое могу намекнуть: пусть тебя в свою школу вытащит. Я ходил, теперь твоя очередь. Тебе есть чего порассказать ребятам. А за то, что галстук свой сберег, никому не отдал, прими, пионер, благодарность от старого комсомольца. Давай пять!
Внимание!
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.
После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.
Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.