Страница 25 из 74
«А у меня новость! — отвечал Кузе Слободкин. — Великая новость! Подслушал, знаю совершенно точно: скоро нас переводят в батальон выздоравливающих! Порядок? Ну, а в батальоне том мы не задержимся. Там на нас крылышки сами вырастут. Между лопаток у меня уже чешется…»
«Может, тебе в баню сходить?» — шутил в ответ Кузя.
«Грубый ты человек. Грубый и невоспитанный, — ворчал в следующем послании тот, — даже писать тебе неохота».
Но переписка продолжалась со все нарастающей силой больше двух долгих недель. Прервалась она только в тот день, когда Слободкин и Кузя одновременно оказались в батальоне выздоравливающих. Это еще не боевая часть, но в коридорах уже не разит тошнотворной микстурой, а главное — сапоги! Теперь под ногами твердая почва. И друг рядом — койка к койке. «Еще не в воздухе, но уже и не на земле», — смеется Кузя, вспоминая, как последний раз взлетел перед ним ТБ-3. Конечно, не на земле! Теперь настоящим боем пахнет. Парашютным.
На медицинской комиссии Слободкин дышит как можно более ровно и спокойно. До того старается, что пульс у него становится учащенным, словно после хорошего кросса. Доктор сдвигает на лоб очки, внимательно смотрит ему в глаза:
— Это что ж? Волнуемся?
— Волнуемся.
— Вы волнуйтесь, да меру знайте. Так ведь только на нестроевую вытянете.
— Товарищ военврач…
— Дышите!
Хриплые, лающие звуки вырываются из груди Слободкина.
— Как спали сегодня?
— Не спалось совсем что-то.
— Оно и видно. Нервишки, значит. У парашютистов нервов быть не должно.
Доктор пошевелил лежавшими перед ним бумагами, еще раз поглядел на Слободкина, потом на Кузю, который покорно стоял рядом.
— А ребрышки надо бы подубрать.
— Только не на этом харче! — почувствовав, что вопрос решается в его пользу, смело начал Слободкин. — Два месяца не ели, и тут не еда.
— Тут не санаторий, — вежливо отпарировал доктор.
— Мы это заметили, — опять съязвил Слободкин.
Доктор снова углубился в свои бумаги. Помолчал, постучал остро отточенным карандашиком по столу.
— Ну вот что я вам скажу. Наберитесь, Слободкин, терпения.
Первая же ночь в батальоне выздоравливающих прошла тревожно.
«Может, и в самом деле нервишки? — спрашивал сам себя Слободкин. — Раньше, бывало, спал по команде. Теперь всю ночь глаз сомкнуть не могу».
И Кузя тоже беспокойно ворочался без сна. Под утро не выдержал, решил выйти в курилку. Нагнулся достать из-под койки сапоги и замер от неожиданности — такие же сапоги, как его, стояли и возле койки соседа, и у следующей за ней, и так до самой двери. Точно выровненные, как по струнке, пятками вместе, носками врозь.
Кузя видел только сапоги, но впечатление было такое, будто все солдаты уже в строю — стоят, застывшие по команде «смирно». Тихо, настороженно стоят, лишь легкое, спокойное дыхание слышится…
Кузе не хотелось шевелиться. Долго лежал, свесившись с койки почти до самого пола.
— Ты что? — сквозь дрему спросил Слободкин.
— Ничего. — Кузя еще раз глянул на воображаемый строй. — Завалилось вот кресало куда-то, никак не могу отыскать.
— У меня есть. Вставай, покурим.
— Скоро подъем?
— Через час.
— Еще всласть накуримся.
— На что ты все-таки уставился там? — Слободкин проследил взглядом за тем, куда так пристально смотрел Кузя.
— Больно красиво сапоги стоят. Ровно, как по линеечке.
— В каждой роте есть свой Брага, наверно. Иначе б так не стояли.
Они вышли, осторожно ступая по узкому проходу между койками. Закурили.
— Интересно, где он сейчас? — спросил Слободкин.
— Кто?
— Брага.
— Там. Далеко.
— А Поборцев?
— Тоже хороший человек.
— И Коровушкин и Хлобыстнев.
— Все хорошие.
— Только не надо о них так. Они не сплошают, будь у Верочки.
— У Верочки?
— Пословица такая в нашей школе была. Будь уверен, словом.
— В школе? Ах, да, да. Ина еще говорила.
Кузя был не виноват. Слободкин сам завел этот разговор.
— Интересно, ее-то судьба куда забросила?
— Кого?
— Ну, не школу же.
— У своих родственников в деревне, наверно. Адреса, жаль вот, не знаю.
— Эх ты! — вырвалось у Кузи откуда-то из самого сердца. — Подумай, может, вспомнишь?
— Не знаю, говорят тебе, никогда и не думал, что пригодится. А хочешь, скажу тебе, что сейчас она делает?
— Скажи.
Слободкин посмотрел на часы.
— Пишет письмо. Она всегда в это время мне письма писала. На каждом дату и время ставила: такое-то число, семь часов ноль-ноль минут.
— Ты это серьезно?
— Совершенно серьезно.
— А ты, пожалуй, прав. Сидит где-нибудь в уголочке и пишет.
— Утешить хочешь? — недоверчиво поглядел на приятеля Слободкин.
— Чудик ты, Слобода. Тебе такое счастье выпало, все тебе завидуют, а ты…
— В ней-то я не сомневаюсь. Я тебе про твои насмешки говорю.
— И опять чудик. Еще раз совершенно серьезно: сидит сейчас и пишет тебе письмо.
— Покурили?
— Покурили.
— Вышли на минутку, а проболтали чуть не целый час. Вот-вот побудка.
Когда приятели отворили дверь из курилки, в нее ворвался зычный, прополоснутый холодным утренним воздухом голос дневального:
— Подъем!
«Совсем как в первой роте», — подумал Кузя.
— Совсем как у нас, в первой! — сказал Слободкин.
Морщась и слегка покряхтывая от не совсем еще заживших ран, поблескивая в полумраке белыми бинтами, вставали солдаты. Вставали быстро, словно боясь отстать друг от друга. Одевшись, выбегали во двор — строиться. Там их ждал уже старшина. Сапожки на нем, как у всех старшин, хромовые, куценькие. Прошелся перед выровнявшимся строем, казалось, еще полусонно поглядел на заспанные лица бойцов. И вдруг:
— Смирно! По порядку номеров рассчитайсь!
— Первый.
— Второй.
— Третий…
— На месте шагом марш! Запе-вай!
Слова песни шевельнули облетевшие ветви деревьев, густо посаженных вдоль казарменного забора. Тяжелые капли упали с них к ногам солдат.
В батальоне выздоравливающих начинался новый день.
ВСЕ ПО МЕСТАМ!
ПОВЕСТЬ
1
Ветер рвал шинель так, будто хотел разодрать надвое. Слободкин шел, пригибаясь, заслоняя ладонью лицо, проваливаясь в снег, сбиваясь с дороги. Да и была ли вообще дорога? Волга стала рано, но не протоптали еще через нее ни одной уверенной тропки. Вот Слободкин и шагал наугад, и на каждом шагу оглядывался: один берег, тот, что за спиной, все рядом и рядом, а тот, что впереди, словно приморозился к дальней дали.
У Слободкина возникло ощущение, будто он застыл в беспредельном пространстве. И от своего недавнего солдатского прошлого никуда не ушел, но и к новой судьбе не приблизился.
Он шагал, продираясь сквозь ветер, глотая морозный воздух — аж изнутри все выстудило.
Что и говорить, неприветливо встречала Слободкина Волга. Сурово, будто укоряла в чем-то. И это было всего обидней. Каждому ведь не расскажешь, как решили его судьбу доктора. Полистал, полистал председатель комиссии бумаги Слободкина и спросил:
— Так, так, так… Работать хотите?
Слободкин смущенно пожал плечами.
— Как чувствуете себя сейчас?
— Хорошо!
Он сказал твердо, без запинки, а то еще, чего доброго, опять к медицине в лапы.
Кто-то из членов комиссии усмехнулся:
— Все они, как сговорились!
Слободкин осмелел:
— Мне бы к своим, в десант, поскорее.