С кем ты и ради кого

— Теперь пошли, — сказал Брага, глотнув последний клубок дыма.

— Обратно?

— Сам понимаешь.

Когда они приблизились к палатке, пропахшей лекарствами, Брага в последний раз внимательно поглядел в глаза Кузе:

— Попрощаемся.

Они обнялись. Брага не видел, как в этот момент снова от острой боли исказилось лицо Кузнецова. Не видел и Кузя, каким печальным стал на мгновение взгляд старшины. Но только на мгновение. Потом Брага легко оттолкнул его от себя.

— Бывай…

— А что сказать медицине-то? — спросил Кузя.

— Все на старшину вали. Старшина, мол, меня уволок, он же и вернул обратно. Приказал, чтоб лечили лучше. Повтори.

— Товарищ старшина…

— Повтори, тебе говорят.

— Чтоб лечили лучше…

— Правильно. Эх, Кузя, Кузя! Сколько мы с тобой?..

— Ни много ни мало — два годика.

— Два годика и начало одной войны. Длинная она будет или короткая, не знаю, но кончать ее хотел бы с такими хлопцами. Как сказал один мудрый человек, все на свете в конечном счете зависит от того, с кем ты и ради кого. Смекаешь? С кем ты и ради кого…

Брага еще раз обнял Кузю и, резко повернувшись, пошел не оглядываясь.

10

Начинались активные боевые действия парашютистов.

Прибывший к десантникам представитель Ставки приказал диверсионные удары по врагу сделать непрерывными, все нарастающими. Одновременно следовало осуществить переброску в наш глубокий тыл закаленных в боях парашютистов в формирующиеся новые десантные соединения, используя для этой цели и раненых, которые смогут в скором времени вернуться в строй.

Представитель Ставки так и сказал:

— Всех раненых немедленно доставить в Москву. Там их капитально отремонтируют, и мы еще с вами им позавидуем.

Услышав это, Брага порадовался за Кузю и Слободкина, которого он таки «разыскал и доставил до докторов». Гордый за свою военную профессию, старшина действительно никак не мог допустить мысли, что его боевые друзья станут вдруг бескрылыми комашками. Нет, нет, он с большим уважением относился к артиллеристам, саперам, конникам и, конечно же, к самой матушке-пехоте. Без них нет и не может быть победы на войне. Но воздушный десант все-таки превыше всего. Кто может сравниться с десантом? Разве что летчики…

— Навестили бы Кузнецова и Слободкина перед отправкой, — сказал старшине Поборцев.

— Уже навестил, товарищ старший лейтенант, — ответил Брага. — Ранения у них неопасные, но ослабели очень. Месячишко продержат, пожалуй.

— Ну это в общем-то к лучшему, — удовлетворенно сказал Поборцев. — Попадут в настоящее дело, по крайней мере. Большой десант впереди.

— Впереди, — подтвердил Брага.

Послушал бы кто-нибудь этот разговор! Только что из одного боя. Накануне следующего. А размечтались уже о том, в который оба поспеют или нет, еще неизвестно. Хорошо бы поспеть, конечно. Кузя и Слободкин — эти почти наверняка поспеют.

— Счастливчики, — командир роты вздохнул. — Нечего их жалеть.

— Я и не жалею. Мне роту жалко, товарищ старший лейтенант. Без таких людей и рота не рота.

— Рота всегда рота, тем более такая, как наша. А из этой роты новые будут. Вы знаете, как на фронте погода меняться начнет?

— Как?

— С внезапности. То немецкая внезапность была. Мы с вами ее хлебнули. Через край даже. Потом будет наша внезапность. Пусть отведают. Вот ветер и повернется.

— И скоро?

— Думаю, недолго ждать, ноги у меня гудят, как всегда, к перемене погоды.

Оба рассмеялись. Не очень еще весело, но и не мрачно уже. Нет, нет, не мрачно. Озорно, скорее — по-молодому. Да и в самом деле, ведь молодость еще — военная, но молодость, черт возьми! Брага так и сказал:

— Погляжу я на вас, зовсим вы еще молодой, товарищ старший лейтенант.

— С чего вы взяли?

— Не приуныли ничуть.

— А зачем унывать? Профессия не та. Потом, у меня зарок: когда тебя бьют, головы не вешай, а то прибьют насмерть.

— Правильный зарок.

— И еще есть один.

— Какой же?

— Сдачи давать. Всегда, при всех обстоятельствах. Так меня отец мой учил. А это тоже весело надо делать, иначе каюк.

Два самолета почти одновременно выруливают на взлетную дорожку. Тяжелый, неповоротливый ТБ-3. И юркий У-2. В разные стороны лежат их пути.

Одному предстоит пересечь линию фронта, дойти до назначенного места и выбросить группу десантников, получивших особое задание. Только что из тыла и снова в тыл. Но теперь уже с крыльями за спиной, полностью экипированные, заново вооруженные.

Другому лететь на восток. На фюзеляже не нарисован красный крест, но машина перевозит раненых. Все будет идти как по расписанию: несколько часов полета, посадка на энском аэродроме. Тишина госпитальных палат, зоркий глаз докторов…

Два самолета. Большой и маленький. По одной взлетной полосе почти одновременно они поднимутся в воздух. По земле будут бежать в одном направлении, словно уходя на общее задание. Потом развернутся, каждый ляжет на свой курс. Но люди, улетающие в том и другом, перед взлетом, наверно, еще увидят друг друга.

Так и есть! Вот один все время нервно высовывается из кабины У-2. Это Кузя. Слободкин улетел часом раньше, и теперь он уже далеко. Встретятся ли они? Этого никто не знает. Война есть война…

Кузя внимательно всматривается в открытую еще дверцу бомбардировщика. Кто летит там? Брага? Его невозможно узнать: с головы до ног во всем новом — в новом шлеме, в новом комбинезоне. А рядом? Поборцев? А дальше? У Кузи глаза разбегаются. Он знает: до взлета остались считанные минуты, может быть, секунды даже, хочется поймать взглядом и того, и другого, и третьего… Но уже сумерки. И моторы гудят. От этого вроде бы еще темней становится. Или это обман зрения? Конечно, обман, при чем тут моторы? Стояли б самолеты чуть ближе, можно было бы всех разглядеть, всем помахать рукою. А моторы ревут все сильней и сильней. Глаза начинают слезиться от поднятого винтами ветра…

Дверца ТБ-3 закрывается. Машина начинает содрогаться и подпрыгивать на месте, словно от нетерпения. Сейчас разбежится и взлетит.

Разбегается. Черные колеса не катятся, а бегут, перескакивая через неровности дорожки. Еще не в воздухе, но уже не на земле. Вот они наконец совсем отрываются, повисают под плоскостями. В полете!

ТБ-3 ложится на заданный курс. На взлетную дорожку выруливает новый бомбардировщик…

Нет, кажется, никакого единого пульта управления боевыми машинами. Они взлетают порознь, послушные только тем, кто сидит за их штурвалами. Но от каждого из самолетов тянется незримая ниточка и завязывается в узелок в одном месте.

Под соснами распласталась палатка, с виду точно такая же, как и те, санитарные, распялена на четырех колышках. Но в палатке на крохотном столике — карта, из угла в угол расчерченная, густо усеянная флажками. Люди, склонившиеся над картой, все время поглядывают на часы.

Через час будет на месте группа Поборцева.

Еще через час выброска группы Капралова.

Вот-вот достигнут цели группы Карицкого, Пахмутова, Гилевича…

В палатке так тихо, что слышны звуки морзянки в наушниках радиста. Та-та, та-та-та… Или это комар забрался под полог? Нет, нет, ни один комар на свете не смог бы прожить в этой удушающей махре и нескольких минут, а морзянка поет-заливается который час без умолку.

Представитель Ставки придвигается к радисту поближе:

— Ну, как ваш комарик? Справляется?

Радисту нравится шутка:

— Вполне, товарищ полковник. Только разве это комарик?

— Точная копия.

— Вы бы в этих болотах с наше побродили. Вот был комарик! Туча на туче. Невозможно этого представить, товарищ полковник. Только испытать надо. Ну, совсем заел гнус, хуже всякого немца.

— Вполне с вами согласен.

Радист удивленно глянул на представителя Ставки, но ответить сразу ему не сумел — опять загудело в наушниках. Радист настороженно слушал минуту, другую. Потом снова обратился к полковнику: