Страница 12 из 13
- По сути, это была не более чем метафора. Прошу прощения.
- Как православный, я всегда прощаю людям оскорбления. Чего не могу простить, так это мужской импотенции.
Это звучало уже оскорблением мужского достоинства.
- Я имел ввиду импотенцию исключительно в области знания метафизики, конечно же, отец Григорий.
И продолжили ужинать. Отец Григорий налегал на горох, поскольку был большим мистиком, а бабушка Элеонора едва прикоснулась к горячему, поскольку весь вечер сильно волновалась из-за спора, из-за готовки или из-за климакса.
Дуэль состоялся на Крестовском острове в шесть часов утра, точно по расписанию, когда на улицах еще не появилось околоточных, которые могли бы вмешаться и воспрепятствовать поединку. Главными свидетелями трагедии были вороны, сидевшие на самой высокой ветке сосны, которая является прародителем деревьев, и модернистские лебеди на пруду, которые тете Аграфене до боли напомнили о поэте.
Съезжались на бричках, каретах, ландо, и все это выглядело похожим на утреннее представление в версальском дворце. В парке на Крестовском острове было какое-то неожиданное сходство с парком Фонтенбло, и тете Аграфене пришлось взять меня за руку, из-за внезапно нахлынувших на меня эмоций.
Кузина Марфа, под руку со своим герром Арманом, присоединились к компании немцев. У кузины Марины, ее младшей сестры, в солнечный день глаза сияли как у сиамской кошки, и она была под руку с высоким, смуглым молодым человеком, о котором я расскажу позже. Семейство Коробейников бросалось в глаза буйством форм дамских шляпок и яркостью красок цветов, нарисованных на платьях. Моя мать и старшие в семье держались особняком в сторонке от всех. Прадед Максим Максимович с утра уехал верхом по своим делам и даже не слышал о дуэли. Мария Леонидовна сияла, вечным красным и оранжевым пламенем своих волос, а Мария Евгеньевна появилась в карете, вместе со своим паном Вацлавом, крепко прижавшись к нему, влюбленная и траурная, более красивая, чем когда-либо, и более похожая на настоящую себя, чем когда-либо.
Господин Хаар приехал на немецком автомобиле, новом, черном и блестящем. В его машине было что-то от насекомого и что-то от танка времен Первой мировой. Мы стояли у самой кромки воды на широкой песчаной набережной, отрезанные от остального мира высокими деревьями, под сизым июньским небом, солнце сияло в полную силу, давно уже приобретя уверенность в себе, воздух был неподвижен и во всем была атмосфера завтрака на траве, которая отвлекала от драматизма происходящего. Я видел, как немцу подали на подносе два пистолета эпохи романтизма, и как он улыбнулся их древности, лишенный какого-либо поэтического чувства времени, несомненно подумав про себя, что в Германии уже производится гораздо более современное оружие. Но он все же выбрал один из двух пистолетов, и внимательно осмотрел его. Секунданты были разодеты как франты и выглядели гораздо элегантнее самих дуэлянтов. Последние меня немного разочаровали. Немец был похож на сержанта, а пан Вацлав выглядел так, как будто он только что проснулся, и собирался в спешке и не сильно заботясь о своем виде. Странный поступок для человека, который, возможно, находится на пороге смерти. Мы стояли довольно далеко от них, и я воспринимал происходящее как нечто театральное. Они выполнили все действия, предписанные протоколом отсчета шагов, переговорили с секундантами и свидетелями, а затем встали спина к спине.
- Будут драться на смерть. – сказала мне тетя Аграфена.
Тяжесть сдавила мне грудь.
- Почему не до первой крови?
- Это только на шпагах. Сейчас уже не дерутся на шпагах.
Дуэлянты стояли лицом к лицу, достаточно далеко друг от друга, они уже начали прицеливаться, но должны были остановиться, потому что между ними прошла стая диких уток. Среди присутствовавших раздался нервный смех. Все начали заново. Мне показалось, что теперь они начали спешить. Зловещее воронье карканье доносилось с верхушек деревьев, а лебеди скользили по светящейся глади воды, равнодушные к происходившему. Лебеди, воспетые поэтами за красоту и изящество, в реальной жизни существа достаточно глупые и тщеславные. Я бы больше всех винил в этом модерниста Рауля. Пан Вацлав мертвый лежал на песке. Раздавались голоса военных и звуки шагов, сливающиеся в один звук, который тотчас же растворился в поглотившей его зеленой утренней тишине. Мария Евгения упала на него, как корабль, пробитый ниже ватерлинии. Молчание, которое сопровождает такую одинокую смерть, нарушается только необходимыми бюрократическими формальностями. Я был едва знаком с паном Вацлавом, но Мария Евгеньевна была одной из моих тайных любовей, и я рыдал над ее разбитым сердцем. Парк на Крестовском, потревоженный выстрелом, мощно раскрывался навстречу новому дню, как огромная, жесткая и упрямая роза.
Глава 9. Город революций
В Павловске у вокзала в зелени листвы и в ароматах живых цветов, цветущих на огромных клумбах, моя тетушка танцевала вальс с правителем России. После, в парке в тире стреляли по мишеням, и тетя постоянно выигрывала приз, бутылочку анисовой настойки, говоря при этом, что отвезет ее дедушке.
- Мадам, вы так хорошо стреляете.
- Достаточно всего лишь сдерживать дыхание и плавно нажимать на курок, господин Александр.
- Я хочу мобилизовать вас в нашу Южную армию.
- Только если я примкну к туркам.
- О, как же я обожаю вашу грацию и ваше чувство юмора.
- Кроме шуток, я ведь абсолютно серьезно. Русским место здесь. Константинополь пусть остается туркам.
- А как же интересы империи?
- Империи пусть катятся ко всем чертям.
- Вы не должны разговаривать так с человеком, который посвятил себя службе судьбе России.
- Да пожалуйста, не надо тогда больше меня приглашать. И, кроме того, я всего лишь повторила то, что говорят наши интеллектуалы и пишут в прессе.
- Ленин, конечно, говорит подобные вещи, не собираетесь ли вы и его пригласить в ваш дом на ужин.
- Я думаю и говорю от своего имени, Ленин выразится за себя самостоятельно.
Керенский каждый день все больше и больше влюблялся в молоденькую тщедушную и своевольную Аграфену, такую слабенькую и такую яркую. Александра Керенского хорошо приняли у нас в семье, он был социал-демократ, хотя с замашками диктатора: приветливый, симпатичный, загадочный, обманчивый и интересный в общении. Он повадился бывать у нас каждый четверг за ужином. И остряк Аверченко как-то заметил ему:
- Предводитель, я так понимаю вы в конце концов выгоните меня из России.
- О, я вас умоляю, разве можно так поступить с любимчиком нашей нации. Ваша проза исполнена такой искры юмора.
- У вас, революционеров, любая проза идет в задницу! Дамы меня простят…
Господин Александр Керенский попеременно пил белое вино и кофе и слушал тетушку Аграфену сидя в кресле возле пианино, откинув назад голову и неподвижно глядя перед собой.