Страница 83 из 104
Не торопись тех, кто мёртв, любить,
Верить — не торопись.
Жизни как бусы нижи на нить.
Паркам привет. Им над небом плыть.
Нам же — направо и вниз.
— Это раннее, — пробормотал Эберхард и закрыл глаза. — Он это в академии написал. Перелистни.
— А что такое энио-экле?
— Ноль и один. Эта пара символизирует начало и конец…
Я перевернул две страницы.
Кому бы сдать душу в аренду?
Простаивает часами…
К деньгам не радеет. И к бренду
Не тянется. За небесами
Всё ищет звезду, что сорвётся.
Снежинку, что в такт закружило.
Заплачу — душа улыбнется.
Вот так нам: мне больно, ей живо.
Иначе — всё ложь, да рассудок.
Все только иллюзия веры.
Да правды тупой закоулок.
Да вбитые с детства примеры.
Но…что мне примеры, коль окон
Всё больше и больше открытых?
Всё легче мой след… Не протоптан
Тот путь, где обители срыты.
Где стены вздымаются храмов,
Что сердце увидеть страшится…
Где солнце не мимо, а прямо…
Сквозь сердце на спицу садится.
— Такое ощущение, что он всё время думал о смерти, — сказал я, и голос вдруг прозвучал одиноко и гулко.
Эберхард спал. Он словно бы ушёл от меня в ту дверь, которую искал в своих стихах совсем молодой парень, будущий великий поэт и философ, а в те годы — такой же мальчишка. Тот, которого назовут потом Рогард.
Я сжал подарок Локьё, пристроенный на шнурке рядом со спецбраслетом. Звериная морда на бляшке была похожа на медвежью, металл — серебро с медью.
Крови одной со смертью.
Тихая поступь дней
Лишь испугает тело,
Душу не разорвешь.
Но, обретая вечность,
И принимая меч,
Эту тоску по свету
С обуви не стряхнешь.
Это утро могло бы стать самым счастливым в моей жизни.
Лиина куда-то отослала Брена, а сама занялась стиркой, вручив мне всех детей. Я едва достал себя из мира снов, сидел в трусах на кровати, но ей это не помешало.
Энжелин тут же затеял войну с толстым хвостом Кьё. Пуговица скакала вокруг, требуя дать ей подержать крошечную Камалу. Та играла пальчиками, мягонькая и сосредоточенная.
Последним пазлом был Эберхард, читающий в кресле у окна мою книгу. В ногах у него прятался от Энжелина Кай.
Мне давно хотелось взять к Локьё дочку, но я всё не осмеливался попросить об этом Айяну. Майи-эль уже два с половиной года. Эта лягушка-путешественница была бы рада.
Тем более, она отлично знает и Роса, и Джоба, и Дерена. И всё-таки…
Космос — не прогулка по храмовому саду. Мы привыкаем к нему, как к наркотику, но ребёнок может быть слишком мал для этой вселенской иглы.
К Энжелину мне не удалось пока подобрать ключик. На руки он не шёл. Камала же прижималась так, как не умела и Пуговица, согревая мне грудь и сердце.
Десять минут назад я проснулся в холодном поту.
Сон был из детства — оскаленная мумифицированная мордочка хомячка-хунгу. Маленького безобидного толстяка из тех, что дарят детям.
Нам с братом презентовали парочку рыжих с белыми полосками, и взяли клятвенное обещание, что будем кормить и ухаживать сами. Мне было года четыре, и через пару недель забавные зверьки надоели, а ещё через неделю-другую — я и вовсе о них забыл.
Не помню, сколько прошло дней, но в один из них Брен вытащил из-под стола пластиковый домик-клетку, заглянул туда, и я услышал его испуганный крик.
Я был младше, но кровь моя была краснее. Подбежав, я сунул руку в домик и хотел схватить одного из зверьков. Я думал, хунгу укусил Брена.
Испуганный хомяк подпрыгнул, словно в нем сработала механическая пружина, и вцепился мне в палец. Прокусить кожу не смог — голод лишил его челюсти и без того невеликих сил. Я потёр саднящий палец и наклонился, чтобы захватить хомяка половчее.
Мир маленького домика раскрылся передо мной. Там, среди засохших травинок на пустой перевернутой мисочке лежало мумифицированное тельце второго зверька. На меня с укором смотрели чёрные ямки высохших глаз…
Я прижал Камалу, и она благодарно обняла меня.
Бляшка с мордой медведя вдавилась в руку, я чувствовал исходящий от неё жар. Неведомая струна натянулась, взгляд скользнул к оконному проёму… И я нечаянно встретился глазами с Эберхардом.
Его глаза откровенно блестели. Наверное, мальчишек на Экзотике воспитывают иначе.
— Ты чего опять? — спросил я.
Он мотнул головой и опустил лицо.
Псих. Чувствительный псих. Вряд ли он видел именно то, что вспоминал сейчас я, но, наверное, мои эмоции вызвали из его памяти свой, не менее жуткий образ.
— Мне нужно работать, — сказал я, чтобы перебить душный летний день далёкого детства. — Нужно лично проконтролировать погрузку. Ты останешься здесь. Я договорился, Дарайя присмотрит за тобой. Не вздумай тут лезть со своими штучками — удавят. Заберу тебя позже.
Наследник кивнул, не поднимая головы.
Да, здесь он был один из многих. Такой же, как любой пацан его возраста, только дурно воспитанный.
Никто его здесь не боится, но и обижать, в силу воспитания, тоже не станут. Нужно было сразу вести его в общину, вот только мне такой вариант даже в голову не пришёл. И вдруг он оказался самым разумным.
К тому же Дара согласилась подержать пацана на «ментальном поводке». Да и Рос болтался при храме. Или при женщине, которая даже теоретически не могла бы стать его женщиной. Какие там отношения? У неё только карьера на уме.
— А сказку про лошадиков? — Пуговица, отчаявшись выпросить у меня Камалу, решила устроиться рядом с ней и гнездилась на локоть. — Ты обещал, если быстро усну, рассказать потом про лошадиков.
— Про лошадок, — автоматически поправил я. Эту сказку мы с ней читали уже сто раз, и я её выучил. — Лошадок было две — Конь Луна и Конь Солнце. Это были самые быстрые кони на Земле. Когда высохла почти вся вода, люди попросили коней найти последнюю реку. И кони поскакали искать. И скакали очень быстро. Но Конь Солнце был быстрее и первым добежал до последней реки. Он очень устал и решил выпить глоточек. Потом ещё глоточек. Воды в реке было мало, и он выпил её всю. И последняя река тоже иссякла. На Земле не стало больше воды. Конь Луна увидел это и заплакал. Слёзы его наполнили опустевшее русло. И с тех пор люди пьют не воду, а слёзы Коня Луны. Горькую грустную воду.
— А мы пьём хорошую? — с сомнением поинтересовалась Пуговица.