Зоны нейтрализации

– Неподалеку, – бросил он. – Если там еще есть кто живой. Сидят на этакой крохотной базе...

– Как это произошло?

Он пожал плечами.

– Не было согласия на борту... Передрались...

– Между собой? – В моих глазах, должно быть, виднелось что-то такое, что он невольно усмехнулся. Это была одна из самых печальных улыбок, какие мне приходилось видеть в своей жизни.

– Не бойся, – произнес он. – Я в своем уме. Сейчас. – На слове «сейчас» он сделал упор.

– Ты знаешь, где это?

– Ага. Я там был.

– Был?

– Да... поприветствовали меня огнем. Потом я сам стрелял.

– Как ты выбрался за кордон?

– Тогда еще не было этих башенок. Только антиполя.

Они назвали эти зоны антиполями. Можно и так.

– Устер тоже там? – продолжал я расспросы.

– Нет. Взял «Монитор» и полетел на Третью. Сказал, что это было единственный шанс. Я остался, потому что... – он замолчал.

Ясно. Остался, чтобы опекать остальных.

Но если так, значит, они не все время находились в зоне нейтрализации. Поскольку были в состоянии осознанно разговаривать. Разве что Устер полетел вопреки всему...

Устера не было. В их положении оставалось только одно. Искать контакт. Любой ценой. Попытаться убедить обитателей системы Альфы, что они имеют дело не с дикарями. Мало было шансов, что он не заплатил той ценой, которую предвидел.

– Проводишь нас туда, – решил я. Выпрямился и направился к креслу, в котором лежала потерявшая сознание женщина. Он быстрыми шагами опередил меня и загородил путь.

– Тааль, – начал он, глядя мне прямо в глаза.

Я остановился.

– Зови меня Ал. В чем дело?

– Один вопрос. Что еще ты хочешь знать?

В эту минуту мне стало его по-настоящему жаль.

– Ничего, Кросс, – пробормотал я вполголоса. – В самом деле, ничего.

Лицо его разгладилось. Словно до этого он держал в напряжении каждый мускул. Он медленно кивнул головой. Буркнул:

– Это хорошо... Это очень хорошо...

Женщина пошевелила губами. Какое-то время смотрела на меня полупонимающим взглядом, потом ее веки опять упали. Она была обнаженная. От талии до правого колена, прикрывая живот и часть бедра, ее укутывал пенолитовый плед. От нее остались кожа и кости. По окружению глаз и гладкой коже можно было определить, что ей нет и сорока.

Я наклонился. Ее руку от локтя до запястья покрывали мелкие, красные точки. Я повернул голову и пошарил глазами по груде барахла, усеивающей пол. Вот он. Брошенный словно со злостью в угол, за опорами пультов, лежал молочно-белый шприц.

Я взял на руки это почти ничего не весящее тело и отнес в кресло диагноста. Кросвиц пошел за мной.

– Это Энн, – пробормотал он чуть позже, помогая мне накладывать контакты. – Ее сестра...

– Знаю, – резко оборвал я. Он удивленно поглядел на меня и замолчал. Когда я снял плед, чтобы вымыть ее, поскольку она сама была бы не в состоянии добраться до ванной, он опустил взгляд и отвернулся. Он имел право чувствовать себя гаденько. Но теперь это было его личное дело.

Автомат что-то мудрил. Менял назначения до бесконечности. Должно быть, не хватало каких-то составляющих.

Я подумал о Лине. Мне было далеко до довольства собой, а приходилось улыбаться. И тут, неизвестно почему, мне на ум пришел Устер. Лина и Устер. Что за чертовщина?

И вдруг я понял. Я все сделаю, чтобы его отыскать. Ради нее. Сам я этого не понимал. Но чувствовал, как что-то во мне пересилило. Я отыщу его и достану хоть даже из гроба. Никто никогда в жизни не был мне так необходим, как Устер сейчас. Итя... хватит о ней. Не в Ите дело. Так в чем? Застрекотал динамик. Ну да, – скользнуло у меня в голове, – программа.

Я снова улыбнулся. – Ладно, ладно, – пробормотал, как всегда в таких случаях и занялся исключительно Энн.

Через несколько минут она немного пришла в себя. По крайней мере, настолько, что смогла проглотить кубик концентрата. Она разумно смотрела на меня и несколько раз порывалась что-то сказать, но я не позволил ей говорить. Отнес ее в рубку, где было немножко почище и устроился в кресле пилота. Укутал пледом и вернулся в навигаторскую.

Теперь, в свою очередь, взялись за вторую женщину из экипажа «Монитора», Бистру, потом за Тонса, а дальше брали всех подряд, кто как сидел. Ушло на это битых два часа. Кресел не хватало, и я послал Кросвица, чтобы демонтировал несколько из ближайших кабин. Он все это сделал и нисколько не устал. Уже пришел в форму.

В конце концов мы разобрались со всеми, исследованными, нашпигованными лекарствами, выкупанными и накормленными. В сравнительно неплохой форме оказался Торнс. Глубокая рана на спине, под правой лопаткой, заживала без осложнений. Я вспомнил его простреленный скафандр, на который наткнулся Снагг в кабине «Гелиоса» и подумал, что парню здорово повезло. Не Снагг, разумеется.

Когда люди уже покоились в разложенных креслах, и когда большинство из них погрузилось в дремоту, я вызвал очищающие автоматы. С каким-то мстительном удовольствием я наблюдал за исчезающими в мгновение ока воняющими объедками, рваными микрофильмами, грязной одеждой, покрытыми пятнами бинтами. Не говоря о всем прочем. Потом прошел в пилотажную и связался с Ривой. Приказал ему сообщить на базу, что первая стадия запрограммированной ей экспедиции инфорпола достигла успеха. Радоваться было преждевременно, но хоть какое-то сообщение они могли из этого высосать.

Рива разговаривал со мной спокойно, но я чувствовал, что ему от всего сердца надоело непрестанно кружить по кругу возле ракеты. Трудно. Но теперь особенно, чем когда либо, мы не имели права рисковать. Я сказал ему, что предвижу старт не дальше, чем через час, и отключился.

Не хватало девятерых человек. Кросвиц уверял, что кроме собравшихся в навигаторской, на корабле нет ни живой души, но я предпочитал это проверить. Впрочем, что было восхищающим, так это облекающий звезды, сочный, незамутненный пурпур. Такого цвета небо мне еще нигде не встречалось.

Пространство. Но не вакуум. Более чистого невозможно себе представить. Тишина. Ночь, которая у человека, удаленного от собственного солнца на полтора парсека, пробуждает неожиданное, неведомо откуда взявшееся это когда-то слышанной колыбельной. И эта кабина, полная сокровищ, накопленных в безумии одиночества, в отвратительной поспешности, порожденной бессмысленным, звериным страхом, что чего-то как-то может не хватить.

Какие уровни подсознания вызволило в людях нарушения циркуляции информации в их тончайших, отработанных природой нервных структурах? Какие поколения испытывали настолько сильные страхи, что наложенное ими проклятие впечаталось в генетический код и заглушило все остальные атавизмы? Такое, что сохранилось, притаившимся, глухим, мнимо несуществующим дольше, чем возраст наконец-то осуществленной, наконец-то реализованной согласно общечеловеческим идеалам цивилизации. Для того лишь, чтобы теперь, под лучами чужого солнца, на планете, опекаемой иной расой, неожиданно ожить, разрастись, набрать силу и все надежды, дух и волю многих поколений первопроходцев свести до уровня звериных инстинктов. Неужели людям в самом деле было необходимо забраться так далеко, чтобы удостовериться в том, что таится в них воочию и чего они воистину стоят.

Ответ на эти вопросы, по крайней мере, на первый из них, напрашивался сам. Впрочем, нам его продемонстрировали даже излишне выразительным образом. Они. Жители системы Альфы. Запрограммировав изображение, которое было продемонстрировано нам в подземном зале. Земной город, периода кризиса прошлого века. Люди. Одинокие в толпе, страшащиеся как этого одиночества, так чьего-то вторжения в эти пределы, до остатка поглощенные суматохой буден, которые наутро должны принести им момент успокоения, а приносят только новое увеличение темпа. Если именно это извлекли они из подсознания незваных гостей, то имели право почувствовать неприязнь.

И мне пришло на ум, что все эти черные автоматы, подбрасываемые пришельцам, могли быть всего лишь тестами. Кто знает, не обладали ли они уже неприятным опытом общения с визитерами с других звезд, с иными расами, отличными от своей собственной, и от человеческой. Может быть, опыт этот и подсказал подвергать следующие экспедиции, появляющиеся в их районе, суровому экзамену? «Тесту на подсознательное»?