Страница 1 из 46
Зоны нейтрализации
Богдан Петецкий
1. В ЗОНЕ ПСИХОТРОНА
Белый жетончик неожиданно дрогнул у меня в ладони. Я чуть было не выронил его. Разжал руку и присмотрелся. Под матовой оболочкой пульсировал молочный огонек. В секундном ритме, словно советуя поторопиться. Черт знает, что там помещалось. Плоский, белый треугольничек. Плоский настолько, что его приходилось держать кончиками пальцев. Понятия не имею, каким чудом умудрились еще в него что-то вмонтировать. Нечто такое, что светилось и приводило жетончик в ритмичные содрогания. Безделка. До недавнего времени еще вручали солидные, пластиковые билеты. Эти треугольнички, должно быть, вымыслили в последнем приливе вдохновения, когда завершалась консервация межпланетных бюро путешествий. Не потому, что какое-либо из них, благодаря рекламным техникам и их штучкам, вроде этой с жетончиками, завело в тупик всю конструкцию. Просто люди привыкали жить спокойно. Те, у кого не возникало необходимости, не покидали Землю. Сотням станций остались в утешение школьные экскурсии, экипажи планетарных и сателитарных баз, группы специалистов и такие, как я. Не принадлежащие ни одному из миров. Но ради таких не стали бы выдумывать белых жетончиков, подрагивающих в руке и мигающих молочным огоньком в знак того, что пора отправляться на стартовое поле.
Я поднялся из огромного, апельсинового цвета кресла, которое тотчас же раздулось до шарообразной формы и покатилось в угол холма, словно легкий пляжный мячик. Три мягких бесшумных эскалатора бежали в сторону туннеля. Каждый из них имел окраску иного цвета. На всякий случай я выбрал белый. Персональная коррекционная аппаратура могла сама сопоставить мои зрительные ощущения с цветом жетончика. В отличие от обычных людей нам случалось не знать, действуем ли мы в результате собственный побуждений, или же нам «помогает» в этом модулирующий лазерный диод размером со старинную спичку, который каждый из нас носил в воротнике скафандра. Мы именовали эту аппаратуру «лакеем» [В подлиннике аналогичное по назначению английское слово «батлер»]. Она действовала точно и незаметно. По сути дела, мы редко вспоминали о ее существовании.
Эскалатор вплыл в кишкообразный соединительный туннель, залитый матовым, бестеневым светом. Все вокруг было идеально гладким и невыразительным. Словно плечи новорожденного. Если бы в этом космопорту когда-нибудь высадились пришельцы из космоса, они сразу бы получили представление о нашей синтетической цивилизации. Ласковой и бесконтрастной. По крайней мере, с первого взгляда.
От этой мысли мне пришлось усмехнуться. Хисс был прав. Со мной не все было в порядке. Мне постоянно приходило в голову что-нибудь помимо программы. Причем, без возражений со стороны корректирующей аппаратуры. И даже калькулятора кадров в централи. Словно селекторы информации, контролирующие соединительные каналы между нашими мозговыми полями и психотроном, неожиданно отключали одну или несколько секций.
Это, разумеется, невозможно. Будь так, Хисс оказался бы не в состоянии ничего выявить. Просто я помещался в границах отклонений.
Не существует идеальной стимуляции даже в отношении автоматов, тех, что лишены даже следа белка. Конечно, могли они и с нами что-то напутать. Впрочем, гори они огнем. Что поделаешь, если это всего лишь дефект программы? Мне это обошлось в три недели работы. Не на устранение дефекта. На его создание.
Да что там говорить: дефект. Мне пришлось подменить личную аппаратуру. На все это время. И все того ради, чтобы сохранить память о любви к девушке, которая уже любила другого.
Любовь. А как иначе назвать это? Даже, если она имела облик чисто познавательного процесса. Без того, что люди называют горячкой. И что бывает побудительным мотивом их действий. Такого мне бы никто не позволил. И в наименьшей мере я сам. Если бы кого-нибудь касалось то, что я намереваюсь с этим сделать. В конце концов, я был одним из Информативного Корпуса.
Я был им в самом деле. Я ощущал это с каждой долей уходящих секунд, в которые мой мозг перерабатывал, или, в любом случае мог бы перерабатывать вдвое больше информации, чем любой из величайших гениев, не соединенный с психотроном нашей централи. Словом, всех жителей Земли, кроме той тысячи человек, что занесена в реестры Инфорнола. Так называли Корпус в подражание, не знаю, самое ли удачное, какой-то организации или институту правопорядка, распущенному лет на сто. Хватит об этом. Итя знала, в чем тут дело, но она историк. Так или иначе, каждая мысль, каждое сокращение мышц говорили мне, кто я есть. Я ощущал уравновешенную, пружинистую силу собственного тела, которое за годы тренировок превратили в идеальный инструмент, почти идеальное оружие.
Аппаратура психотрона размещалась в главном корпусе централи, на вершине пологого холма, носящего название «колокольня». Может, там когда то стояла церковь. Или какая-нибудь сторожевая башня. В любом случае, название холма всегда ассоциировалось у меня с летним воскресным полднем и протяжным звуком колоколов, плывущим над безлюдными пустошами. Что самое забавное, радиус действия аппаратуры ограничивался тридцатью километрами. Немного больше, чем мог бы при благоприятных условиях доноситься звук колоколов с этого холма. Если на нем действительно стояла когда-нибудь колокольня.
Вне зоны психотрона оставались соединенные с личной корректирующей аппаратурой гомеостаты и диагностические контуры. Они в любой ситуации обеспечивали нам автономность нервной системы и информировали обо всем, что происходит в организме, хотим мы того или нет.
Эскалатор взбежал в пустой подземный зал, формой напоминающий огромную бочку. В идущей кругом стене светились кабины лифтов. Я сошел на мягкое покрытие и, не слыша собственных шагов, направился к входу. Сразу за мной торопилась пара ребят, напоминающих полупотрошенных цыплят в своих тоненьких, прозрачных скафандрах. Пилоты. На головах у них были только антенные сетки, словно сотканные из паутины. Только сейчас они заметили, с кем имеют дело. Я подумал, они ноги себе переломают, так быстро пилоты устремились к соседнему лифту. Но уже давно прошло время, когда меня это забавляло или даже вызывало неприязнь.
Ведущая на поверхность лестница находилась в движении. Они снова оказались передо мной. Потом один из них, пониже, повернулся и скользнул взглядом по эмблеме на моем левом рукаве. Его лицо потемнело, он приподнялся на цыпочки и сказал что-то другому на ухо. Потом они оба сделали несколько шагов вперед, хотя лестница двигалась достаточно быстро. Пилоты. Даже они.
Лестница остановилась в нескольких метрах от стартового причала орбитального парома. У входа на трап стоял толстяк ненамного ниже меня ростом, в элегантной фуражке и серебряном скафандре. Он выглядел как карикатура на рыбьего короля из старинных книжек для детей. Я подал ему жетончик. Он принял его осторожно, словно боялся покалечить, невнимательно оглядел и воззрился на меня с выражением искреннего непонимания.
– Билет? – буркнул он.
– Похоже на то, – тихо ответил я, глядя прямо перед собой. – Что-нибудь не так?
Он отреагировал немедленно.
– Разумеется... – пробормотал он, – все в порядке. Вы могли ехать непосредственным, прямо на причал, – быстро заговорил он более чем вежливым тоном. Это была та вежливость, которая оказывается профессору, которого не любят, но которому предстоит сдавать экзамен.
Я не стал ему отвечать. Бой. Еще один реликт туристической эпохи.
Разумеется, я мог ехать прямо на причал. Я мог опуститься в ракетотакси прямо возле трапа и подняться на паром без единого слова. Ради пользы делу я мог все. Как и любой из нас. Нас была только тысяча на пару сот миллиардов людишек. Скажем, почти все. А то, чего я не мог, мне бы и так никогда в голову не пришло. И что из этого? Тем более мне позволительно вести себя как простому смертному, купить билет и пройти через все эти церемониальные процедуры. И ни одна рыбина в шутовской фуражечке не должна этим интересоваться.