Страница 62 из 85
– Это ужасно, но я хочу, чтобы ты занялся со мной любовью.
– У нас вряд ли есть для этого время.
Но она уже почувствовала мою эрекцию. Она скользнула рукой в мои брюки, которые я еще не застегнул до конца, и обхватила мой вставший член. Я сунул руку ей под мини-юбку и проник через трусики в ее промежность: она была уже более чем готова для любви. Затем внезапно она вырвалась из моих объятий. Я спросил:
– Что с тобой?
Она разразилась слезами и ответила:
– Я себя ненавижу!
– Почему?
– Это все из-за той ужасной женщины. Я думаю, что она пользуется гипнозом. Когда она говорит со мной…
Я не дал ей договорить и снова прижал к себе, но уже без сексуального желания. Я успокаивал ее, говоря, что все это ее домыслы. Расспросив ее подробнее, я узнал, что фрау Дункельман рассказывала ей о каких-то сексуальных церемониях.
Анжела сказала:
– Я знаю, что все это ужасно, но мне хочется тебя соблазнить.
– Постараюсь не разочаровать тебя.
Но мы оба понимали, что любовная лихорадка прошла. Чтобы убедиться в этом, я прижал ее к постели и нежно поцеловал, затей погладил ей груди и бедра. Она расслабилась, как ребенок. Мы занялись с ней любовью, но это уже была нежная любовь семейной пары, а не эротическое безумие. Десять минут спустя раздался звонок в дверь. Я пил мартини у себя в комнате, а Анжела принимала душ в ванной.
Кернер выглядел довольно необычно: высокий, с опущенными плечами и почти совершенно лысой головой. Он сразу же напомнил мне какого-то окарикатуренного литературного персонажа, а не живого человека. Подбородок у него был слабый, а лицо какое-то неопределенное. И все же он производил впечатление немного странного, ушедшего в себя, интеллигентного человека. Голос у него был высокий, но мягкий и оказывал на собеседника гипнотическое воздействие после пятиминутной беседы с ним. Немецкий акцент у него был сильно выражен. Его серый костюм выглядел дорогим, но слегка поношенным и потрепанным.
Он отказался от выпивки – «Я пью только фруктовые соки» – и устроился на краешке глубокого кресла, бессильно свесив между колен костлявые руки, ухитрившись выглядеть одновременно и зажатым, и расслабленным. Когда вошла Анжела, он вскочил на ноги и склонился, целуя ей руку, с естественной грацией и любезностью, которые, казалось, выражали его внутреннюю сущность. Анжела предложила ему перейти на диван. На этот раз он сел с преувеличенной небрежностью, откинувшись на спину в углу дивана и заложив ногу за ногу. Затем он начал:
– Итак, мой дорогой мистер Сорм, это действительно огромная честь для меня встретиться с вами. Я хорошо знаю ваши книги. (Последнее, как выяснилось, было сущей правдой: с педантичной немецкой методичностью он обильно цитировал целые абзацы из моих книг.) И позвольте мне сразу заявить: я надеюсь, вы найдете некоторые мои идеи такими же интересными, какими я нахожу ваши…
Я видел, что Анжеле не терпелось спросить у него о Дункельманах, но очень трудно было перебить плавное течение его разговора об идеях: кроме того, возникло ощущение, что он счел бы тривиальным отвлекаться по пустякам от обсуждения Гельдерлина и Ясперса.
Я даже не буду пытаться передать его разговор полностью. Он говорил безумолку до самой полуночи, пока нас не покинул. Диапазон его интересов очень широк – от немецкого романтизма до идей Райха и развития этих идей им самим. Я только постараюсь вкратце передать его основные мысли.
Дункельманы очертили в общем позицию Вильгельма Райха. Кернер описал ее более подробно, выделив три периода в его деятельности, начиная с его увлечения Фрейдом, затем разрыв с фрейдизмом и переход к «анализу характера» – большинство ученых именно здесь видят наивысшие его достижения – и, наконец, его причудливый физический период, когда, как он полагал, он открыл мистическую энергию, названную им «оргоном», которая может концентрироваться разными необычными способами. Меня удивляло, что Кернер одобрял более или менее материалистические теории о неврозах (Райх был членом Коммунистической партии, пока его не исключили за его неортодоксальные взгляды на причины фашизма).
Я начал лучше понимать Кернера, когда он заговорил о концепции Райха «Броня характера» – как люди развивают различные жестокие черты характера, чтобы прикрыть свои недостатки и сомнения, и как эти черты характера могут в конечном счете превратиться в бронированный комплекс, который задушит личность, находящуюся под его защитой. Кернер явно принимал все это близко к сердцу. Казалось, он поставил перед собой цель вообще обходиться без всякой брони для своей личности: он выглядел абсолютно незащищенным и постоянно меняющимся. Он откровенно рассказал нам, как Райх излечил его от мышечной зажатости и скованности, из-за чего он часто буквально корчился в агонии. Подобная зажатость и скованность обусловлены смущением и стеснительностью сверхчувствительного человека – ведь точно так же рука школьника становится зажатой и скованной, если учитель стоит над ним и заглядывает к нему в тетрадь из-за его плеча.
После всего этого трудно было представить, как Кернер перейдет к своей теории подсознательного, хотя сам он признался, что не находит здесь никакой непоследовательности. Его концепция в своей основе базируется на том, что цивилизация и разум навязали человеку искусственный характер. Он видел в способности человека логически думать своеобразную форму первородного греха. Он называл сознание «искусственным дневным светом» и сравнивал его с электрическим освещением, помогающим человеку видеть в темноте, но и резко отгораживающим его от ночи, находящейся за окнами. Животные, утверждал он, как-то отождествляют себя с Природой, человек же пойман в ловушку внутри своей освещенной электрическим светом комнаты сознания.
Это проявляется прежде всего в сексуальной сфере, так как секс принадлежит той «ночи» за окнами комнаты нашего сознания. Животные сползают в секс, как крокодил сползает с отлогого песчаного берега в воду (образ Кернера). Человек вынужден нырять в секс с высокого берега, но если он не очень хороший ныряльщик, удар может убить его. Правда, говорил он, секс основан на обособленности самца и самки, как динамомашина зависит от полярности магнитного поля. Но мы преувеличиваем эту обособленность, пока она не стала еще одним замком на двери узника. Увеличиваются душевные расстройства, мы становимся отчужденными от общества и друг от друга, так же как и от Природы. Болезнь проявляется в увеличении преступности и в отвратительном, варварском характере отдельных преступлений – он тут привел массу примеров, почерпнутых из моих книг.
Ответ, согласно Кернеру, поразительно прост. Секс должен быть «дезинфицирован», пока сексуальные отношения между человеческими существами не станут такими же естественными, как между животными. Если этот огромный сексуальный барьер между людьми сможет быть сдвинут, старая связь между сознательным и подсознательным будет восстановлена, человек обретет преимущества цивилизации, которая перестанет быть чудовищем Франкенштейна, и простоты здоровых животных. Книга Бытия права, утверждая, что «грех» произошел от осознания человеком сексуального стыда. Всякий стыд должен исчезнуть.
Аластер возвратился домой, а Кернер все еще продолжал излагать теории Райха. Он так увлекся своим монологом, что даже забыл налить себе выпить. Спустя час я предложил поужинать, и он за столом продолжил «дискуссию» (которая в действительности превратилась в лекцию, хотя и прочитанную вдохновенно и с большой доверительностью). За ужином мы выпили немного красного вина, и Кернер тоже выпил два бокала, разбавив вино водой. Затем мы прогулялись один квартал – Кернер сказал, что нуждается в постоянной физической нагрузке, чтобы его мозг хорошо работал, – и снова вернулись в квартиру. У меня были некоторые замечания по поводу идей Кернера, но я видел, что двое других собеседников находят их упоительными, и не стал высказывать своих возражений. Хотя Анжелу никто не просил, она вдруг стала вспоминать сексуальные комплексы из своего детства, и Аластер рассказал, как ему было мучительно стыдно, когда кто-то подглядывал за ним в школьном туалете, где он занимался онанизмом. Я увидел, как передернуло Анжелу: по-моему, она даже не подозревала, что мальчики могут быть такими сексуальными. Затеи Анжела стала рассказывать о нашем визите к Дункельманам. Сперва я думал, что она собирается вспомнить о том, как Анна Дункельман настаивала, чтобы она себя оголила, но, слегка покраснев и бросив на меня взгляд, она отважилась рассказать и о том, что произошло между нами в такси. Настала очередь Аластера вздрогнуть от изумления, если не от шока. Она закончила свой рассказ вопросом: