Страница 5 из 52
Глава 3
Три дня на больничных хлебах пролетели быстро. Меня кололи какой-то дрянью, дважды в день измеряли давление и температуру, кормили больничными разносолами — не очень вкусно, но очень сытно. Чувствовал себя я вполне нормально — вставал, гулял по серому больничному коридору, общался с Николаем Петровичем — моим соседом по палате, читал Дюма, будь он неладен. В общем, выздоравливал по полной программе.
Выздоравливая, я слегка привык к жизни в новом теле. К слову, тело это хоть и молодое, но совершенно неспортивное. Алеша Петров определенно недолюбливал физкультуру и не заморачивался походами в качалку. Впрочем, качалки в то время были местами... как бы это сказать... довольно специфическими. А Алешенька Петров — мажор из хорошей семьи. Но мы это поправим, думал я злорадно. Придётся внезапно полюбить спорт! Одно из упущений моей юности это как раз то, что спортом я не занимался от слова совсем. Потом пришлось наверстывать. Ничего, наверстал. Чувствовал себя вполне комфортно. Вот и здесь наверстаю.
В целом я вполне освоился, но были и «но». И одно из главных «но» это отсутствие, блин, интернета! Пусть у них здесь самый вкусный пломбир (нужно будет попробовать, когда выйду на свободу), но нет ютюба. Гугла. Нет электронных библиотек. Стрима. Нет «Танков»! А порнуха — только за большие деньги, подпольно, с риском присесть лет на несколько. И это, мать его, грустно. Впрочем, деваться некуда. Привыкну.
И я привыкал. Валялся на койке. Слушал радио и болтал о том о сём с Николаем Петровичем, которого переименовал в дядю Колю. Кушал копченую колбасу. Каждый день во время, положенное для посещений, ко мне приезжала маменька. С апельсинами и бутербродами. Папенька более своим вниманием больничные стены не почтил — наверное был занят. Перестраивался и ускорялся. К слову, о текущей политической обстановке я много и со вкусом говорил с Николаем Петровичем. Тот оказался мужиком ушлым, зрил в корень, считал молодого (относительно молодого, конечно) генсека Михаила Сергеевича, трепачом и подкаблучником, и ждал надвигающийся писец.
— Разбегутся все, — отчаянным полушепотом откровенничал дядя Коля, отхлебнув чего-то остро пахнувшего из фляги, которую он прятал в недрах своей вместительной тумбочки и содержимое которой обновлял с каждым приходом сослуживцев. — Все разбегутся, дружище! И Кавказ, и Прибалтика! И Средняя Азия! Если сейчас не прикрутить гайки, то... Только всё между нами... — Я кивал и показывал, что мой рот на замке.
— Реформы эти ещё... — сетовал дядя Коля. — Ведь всё растянут! У нас на стройках сколько материалов уходит, — дядя Коля дергал головой куда-то налево. Впрочем, он быстро остывал:
— Нам-то что!.. Мы уже пожили... Вы — молодежь! Вам жить! Вам виднее, как оно лучше. Вот моя дочка всё видик клянчит! Я говорю — дурында, давай лучше в кооператив вступим, с квартирой будешь к концу института, на кой черт тебе этот видик? Нет, говорит, квартиру и от государства можно получить, квартира у любого дурака есть, а вот видиков во всем городе — штук двадцать! Вынь ей да положь! Кино смотреть американское... Магнитофон ей купили — «Соню». Музыку крутит. Я разок послушал — вопли да завывания, или гремит чего-то, будто металлолом сгружают. Оно может быть и хорошая музыка, но мне не понять. Мы в молодости про Щорса пели. Про Буденного. Ну а во дворе, когда под гитару, сам понимаешь, — дядя Коля подмигивал, — «Мурку» или там «Ванинский порт»... Отсидевших у нас много было. Оно глупость, конечно, но по крайней мере, все ясно, как божий день. А сейчас — соберутся, включат эту шарманку и прыгают так, что соседка снизу — Анна Петровна — прибегает и сцены устраивает, мол, империалистическая музыка в семье ответственного работника на всю катушку. Начальству, говорит, напишу. Уж если видик появится, то я и не знаю... А покупать нужно.
— Может обойдется дочка без видика, дядя Коля? — интересовался я, сдерживая улыбку.
— Нет, — грустно мотал головой мой сосед, — дочка бы еще ладно. Супруга — туда же! Нужно, говорит, прислушиваться к современности и не быть дикарём. А когда-то ударницей была, в литейном цеху работала! Потом выдвинули ее по профсоюзной линии — в местком.
— И никак не могут задвинуть назад? — ехидно поинтересовался я.
— Во-во! — утвердительно мотнул головой дядя Коля. — Аристократия, мать-перемать! У меня жигуль — «пятерка», квартира — «трешка», на Ленина, сам понимаешь! Санузел — раздельно! Мебель из карельской берёзы. Дача с крыжовником! В Чехословакию три раза ездила и в Болгарию раз. Сочи и Дагомыс мы и не считаем за отдых. Дубленка висит. Шапка норковая и лисья. Живи да радуйся. Нет! Мало.
— Растут потребности, — согласно кивнул я.
— Да не то слово. Мне вот интересно — что они после видика придумают?! Вот специально куплю, чтобы узнать!
Примерно в таких беседах я проводил свои больничные дни, которые тянулись вяло и уныло, как и полагается больничным дням. Впрочем, их было не так уж и много. Заведующий отделением товарищ Лейнер не обманул — три дня я пролежал в больнице, а на четвертый за мной заявилась маменька.
Маменька имела радостный вид — еще бы, единственный и любимый сын выписывается после серьезной травмы! Кроме объятий она одарила меня гражданской одеждой. Я получил штаны с горизонтальной надписью «SPORT», спортивную курточку и легкий свитерок неброского серого цвета. Но вишенкой на торте стали кроссовки. «Адидас»! Синенькие, с тремя чудесными белыми полосками! Фирма — с ударением на последнем слоге! Похоже, что парень я продвинутый. Такие кроссовки в то время — это как... это как в моем времени последний айфон. Не меньше. В общем, красиво жить не запретишь.
С некоторым внутренним содроганием я выходил на улицу вместе с маменькой. Одно дело — в больнице, где из контактов только сосед по палате, врачи да медсестры. И совсем другое — улица. Хоть и в моем родном городе, но отстоящая от моего времени на тридцать с лишним лет. В мире, который совершенно отличается от моего. В мире, который я застал в раннем детстве, о котором мало знаю и почти ничего не помню. По сути дела, для меня восемьдесят седьмой год был другой планетой. Да, мне было не по себе.
Вопреки ожиданиям, ждала нас вовсе не номенклатурная черная «Волга», но «Волга» бежевая — обычное такси. Маменька взгромоздилась на переднее сиденье, рядом с таксистом, я расположился сзади... И мы поехали!
Ехать от больницы до дома было недолго — минут десять, не более того. Но сколько впечатлений получил я за эти десять минут! Маменька болтала без умолку, я чего-то отвечал — рассеяно и односложно, а сам во все глаза смотрел в окно. Да, это было в высшей степени странное ощущение. Мой город. Но в то же время — совершенно другой. Без рекламы. Без торговых павильонов на остановках и бесчисленных магазинчиков, что разместились на первых этажах чуть ли ни всех домов центра города. Без убогих маршруток, которым давно пора на свалку. Без парковок, заполонивших каждый свободный клочок городского пространства. Вообще, без немыслимого потока машин на дорогах под этот поток не предназначенных. Зато — куча зелени. Газоны на разделительной полосе. Цветочные клумбы у домов. Мы проехали фонтан на Лебедева-Кумача. В моё время на его месте построили парковку. Желтая бочка с квасом, черт побери, одно из воспоминаний детства промелькнуло перед глазами. Мы проехали здание издательства — люди читают газеты за стеклом на стендах. Машин сравнительно немного, на тротуарах полно пешеходов. Лавочки у городского универмага битком забиты пенсионерами — играют в шахматы, читают, общаются. Молодежь тоже видно — вот, у кинотеатра тусит компания человек десять, чего-то бренчат на гитаре, веселятся. У всех растрепанные прически, из шмоток — линялые джинсы, кеды, простенькие куртки... что-то очень легкое и беззаботное было в этих городских видах, но в то же время... Вот очередь в киоск «Союзпечати» — небольшая, но, похоже, постоянная. Вот очередь у ликеро-водочного — очень разномастная — строгие домохозяйки с авоськами, угрюмые мужики неопределяемого возраста, какие-то неформалы в драных куртках и с металлическими браслетами... Очередь на улице у гастронома — что-то продают с машины, похоже, что только недавно подъехали, народу еще мало, но он постоянно прибывает, очередь растет прямо на глазах.