Страница 35 из 54
Более того, мужская одежда была на Жанне и тогда, когда она стояла перед комиссией в Пуатье, которая специально выясняла вопрос о соответствии слов и поступков девушки нормам христианской морали. Видные ученые-богословы, входившие в эту комиссию, не нашли в поведении испытуемой ничего предосудительного. Стало быть, и их вовсе не смутило столь, казалось бы, явное нарушение канонического запрета.
Из этого становится ясно, что этот запрет вовсе не обладал той обязательной силой, какую ему приписали авторы обвинительного заключения по делу Жанны. Даже при минимальном желании его можно было обойти. По мнению крупнейшего французского теолога того времени Жана Жерсона, этот запрет представлял собой не общеобязательную правовую норму, а лишь этическое правило, главной целью которого было пресечение распутства и разврата. Жанна же надела мужскую одежду с богоугодной целью.
Жан Жерсон писал:
«Бранить Деву за то, что она носит мужской костюм, значит рабски следовать текстам Ветхого и Нового Заветов, не понимая их духа. Целью запрета была защита целомудрия, а Жанна подобно амазонкам переоделась в мужчину именно для того, чтобы надежнее сохранить свою добродетель и лучше сражаться с врагами отечества. Воздержимся же от придирок к героине из-за такого ничтожного повода, как ее одежда, и восславим в ней доброту Господа, который, сделав девственницу освободительницей сего королевства, облек ее слабость силой, от коей нам идет спасение».
Это было написано 14 мая 1429 года, то есть через неделю после освобождения Орлеана.
Мнение Жана Жерсона разделяли и многие другие ученые-богословы. Так, например, адвокаты папского трибунала Теодор де Лелиис и Паоло Понтано, ознакомившись во время подготовки реабилитации Жанны с материалами обвинительного процесса, пришли к заключению, что, надев мужской костюм и отказавшись его снять, Жанна вовсе не нарушила канонического запрета. Напротив, оба юриста усмотрели в этом свидетельство нравственной чистоты девушки, ибо с помощью мужского костюма (штанов с десятками завязок) она защищала свою честь от возможных посягательств со стороны солдат и стражников.
Как видим, и теоретическое богословие, и прикладная юриспруденция вовсе не считали ношение неподобающей своему полу одежды безусловным проявлением ереси.
Допросы шли уже четвертую неделю, и организаторы процесса с каждым днем все больше убеждались в том, что следствие, если оно будет идти прежним путем, не соберет неопровержимых доказательств вероотступничества подсудимой. Таинственные «голоса» и видения, мужской костюм, «дерево фей», прыжок с башни Боревуар — всех этих фактов вполне хватило бы для того, чтобы вынести обвинительный приговор в обычном инквизиционном процессе: случалось, что церковь отправляла людей на костер на основании еще более скудных улик. Но чтобы убедить общественное мнение в том, что Жанна действительно является еретичкой, этих фактов было явно недостаточно. Суду не хватало безупречных доказательств. И их начали создавать.
Утром 15 марта в камеру в сопровождении четверых асессоров явился следователь трибунала Жан де Лафонтен, который часто замещал на допросах епископа Кошона. Жанна ждала привычных вопросов о «голосах», видениях, мужском костюме и т. д. Но на этот раз вопрос оказался неожиданным:
— Согласна ли ты передать свои слова и поступки на суд нашей святой матери церкви?
Девушка даже не сразу поняла, чего от нее хотят. Она попросила уточнить, о каких поступках идет речь.
— О любых. Обо всех вообще, — сказали ей. — Желаешь ли ты подчиниться воинствующей церкви?
Подсудимая не знала, что такое воинствующая церковь. Собственно, это и неудивительно. Задумаемся, а мы смогли бы ответить на подобный вопрос, не будучи умудренными опытом учеными-теологами?
Жанне объяснили: есть церковь торжествующая, а есть церковь воинствующая. Первая — небесная (это Бог, святые и ангелы), вторая (это духовенство во главе с римским папой) земная. Воинствующая она потому, что борется за спасение человеческих душ.
Жанна задумалась. Она догадывалась, что в вопросе о подчинении воинствующей церкви скрыт какой-то подвох.
— Я не могу вам сейчас ничего ответить.
Следователь не настаивал на немедленном ответе. Он перешел к другим предметам.
Так была расставлена ловушка, в которую судьи рассчитывали завлечь Жанну. Их расчет строился на том, что она была глубоко убеждена в божественном характере своей миссии. Вопрос о подчинении воинствующей церкви был поставлен так, что девушка, считавшая себя избранницей Бога, увидела в этом требовании посягательство на свое избранничество. И когда на следующем допросе 17 марта у нее вновь спросили, желает ли она передать все свои слова и поступки, хорошие и дурные, суду воинствующей церкви, то есть папе, кардиналам, прелатам, духовенству и всем добрым христианам-католикам, то есть «церкви, которая как целое непогрешима в своих суждениях и направляется Святым Духом», Жанна ответила:
— Я пришла к королю Франции от Бога, Девы Марии, святых рая и всепобеждающей небесной церкви. Я действовала по их повелению. И на суд этой церкви я передаю все свои добрые дела, прошлые и будущие. Что до подчинения церкви воинствующей, то я ничего не могу сказать.
Ничего большего судьям и не требовалось. Они добились всего, чего хотели. Подсудимая отказалась признать над собой власть земной церкви. Необходимое доказательство ереси, при этом убедительное, неопровержимое и безупречное, было налицо. Отказ подчиниться воинствующей церкви станет с этого момента главным пунктом обвинения. Ловушка захлопнулась. В тот же день допросы были прекращены.
Пьер Кошон, может быть, не был злым человеком и втайне даже жалел Жанну. Может быть, не были злыми людьми и другие участники процесса, но все они были уверены, что вершат угодное Богу дело, и совесть у них была спокойна, «потому что, — говорили они, — сам Бог, осудивший Адама и Еву в раю, был первым судьей-инквизитором».
Прокурор Жан д’Этиве приступил к составлению обвинительного. заключения. Ему помогал парижский теолог Тома де Курсель. Их работа была тяжелой и кропотливой: из протоколов допросов нужно было извлечь все, что говорило против Жанны, или то, что можно было бы хоть как-то повернуть против нее. Тексты нещадно редактировали и подчищали. В результате на свет появился обширный документ, состоящий из длинной преабмулы и семидесяти статей.
Документ был настолько длинным, что на заседании 27 марта 1431 года в малом зале замка Буврёй подсудимой успели зачитать лишь его первую половину. Оставшуюся часть огласили на следующий день. По каждому пункту Жанна давала краткие показания.
Преамбула обвинительного акта в самой общей форме перечисляла преступления подсудимой. По мнению прокурора, «сия женщина Жанна Дева» была колдуньей, идолопоклонницей, лжепророчицей, заклинательницей злых духов, осквернительницей святынь, смутьянкой, раскольницей и еретичкой. Она занималась черной магией, богохульствовала, проливала потоки крови, обманывала государей и народы, требовала, чтобы ей воздавали божественные почести.
Старательный прокурор решительно не упустил из виду ни одного из всех мыслимых и немыслимых преступлений против веры. При этом создается впечатление, что он руководствовался излюбленным методом фальсификаторов: чем меньше конкретных доказательств, тем более грозно должны звучать общие обвинения. Нужны хоть какие-то основания?
Нет проблем. В своих семидесяти статьях прокурор д’Этиве по мере надобности восполнил отсутствие весомых улик передергиванием фактов и прямыми вымыслами. По словам Режин Перну, стиль Жана д’Этиве был «многословным, витиеватым и торжественным».
Во многих случаях обвинения прямо противоречили данным следствия. Так, например, в седьмой статье, ссылаясь на протокол допроса от 1 марта, прокурор утверждал: