Наркомы страха

Но пока Сталин продолжал оказывать Ягоде знаки внимания. 7 октября 1935 года по предложению Генриха Григорьевича в ОГПУ были введены персональные звания. Сам Ягода с 26 ноября именовался генеральным комиссаром госбезопасности, что соответствовало армейскому маршалу. Форма у чекистов стала гораздо лучше армейской. Ягода теперь носил темно-синюю приталенную однобортную шерстяную тужурку с золотым кантом на воротнике и обшлагах рукавов, белую рубашку с черным галстуком, темно-серый шерстяной реглан и темно-синие брюки навыпуск с малиновым кантом. На рукаве тужурки красовалась большая золотая звезда, окаймленная красным, синим, зеленым и краповым шитьем, в центре звезды помещался красный серп и молот, а под ней — золотой жгут. Такая же звезда была и на петлицах. А подчиненные Ягоды щеголяли в синих фуражках с краповым околышем и малиновым кантом, в гимнастерках цвета хаки с серебряным или золотым кантом, в зависимости от звания (гимнастерки наркома и других высших чинов шили из коверкота), и в синих габардиновых бриджах с малиновым кантом. Но носить свою роскошную форму Генриху Григорьевичу довелось всего год.

«Кузнец новых людей»

Генрих Григорьевич прославлялся советской пропагандой не только как глава карательного ведомства, но и как великий созидатель. Именно Ягода положил начало массовому использованию зеков для нужд социалистического строительства. Вызвано это было ускоренным ростом населения ГУЛАГа, как уголовного, так и политического. Если в 1933 году в тюрьмах и лагерях находилось 334 тысячи человек, то в 1936-м — 1 миллион 296 тысяч. Чтобы уменьшить расходы на их содержание, заключенных решили направить на сравнительно несложные, но тяжелые работы — на стройки, где главным орудием труда были лопата и тачка, на лесоповалы, в шахты. 17 ноября 1935 года «Правда» с восторгом писала о Генрихе Григорьевиче: «Неутомимый воин революции, он развернулся и как первоклассный строитель… Переделка людей, проблема «чудесного сплава» — разве она не решается замечательным образом на этих стройках». Первой из них стал в 1931–1933 годах Беломорско-Балтийский канал имени И. В. Сталина. О строительстве канала была написана книга, которую редактировали Горький, Авербах и начальник Белбалтлага С. Г. Фирин (он же заместитель начальника ГУЛАГа). Трассу проложили за 20 месяцев более чем 100 тысяч заключенных. Книгу 36 писателей создали столь же ударными темпами — всего за 5 месяцев, к открытию XVII партсъезда — съезда победителей. В профинансированной ОГПУ поездке по открытому 5 августа 1933 года каналу участвовало гораздо больше литераторов, но в заветный том попали не все. Однако и непопавшие оставили восторженные отзывы о «стройке века». Например, бывший участник Ледового похода генерала Л. Г. Корнилова драматург Евгений Шварц писал: «Настоящего мастера всегда узнаешь по работе. Работа мастера и хороша, и характерна для него. Беломорский канал и великолепен, и поражает особой точностью, целесообразностью и чистотой работы. ОГПУ, смелый, умный и упрямый мастер, положил свой отпечаток на созданную им стройку. То, что мы увидели, — никогда не забыть, как не забыть действительно великое произведение искусства». А Ильф и Петров умилялись, увидев перед Маткожнинской плотиной маленькую решеточку для вытирания ног: «Строители канала показали, как надо строить вещи. Они сделали свою работу сразу, от начала до конца — вывезли миллионы кубометров земли, взорвали скалы и не стали от этого высокомерными. Раз нужна решеточка для вытирания ног — сделали и решеточку. Вот эта законченность и есть замечательный стиль работы чекистов».

О том, сколько десятков тысяч строителей осталось навсегда лежать в карельских болотах, литераторы не задумывались. Бруно Ясенский от волнения даже заговорил стихами:

Учиться Ясенскому пришлось в ГУЛАГе, где автор популярного в 30-е годы романа «Человек меняет кожу» и сгинул.

Главный мастер Ягода, удостоенный за канал ордена Ленина, бодро рапортовал: произведено 3 миллиона взрывов, перелопачено 5 миллионов тонн земли, очищено от леса 85 тысяч гектаров. И приводил пример впечатляющей экономии: из отпущенных на канал 400 миллионов рублей израсходовано лишь 95,3 миллиона. О том, что в бетон вместо арматуры порой клали хворост, а на шлюзы вешали деревянные ворота, Ягода, естественно, не говорил. А после его ареста разъяснилось и чудо сказочной экономии. Часть средств на строительство незаконно поступала из бюджета ОГПУ, что создавало иллюзию удивительной эффективности подневольного труда. Что экономия оплачивалась еще и жизнями строителей, советской общественности было неведомо.

Горький в предисловии к книге о Беломорско-Балтийском канале утверждал: «Это одна из наиболее блестящих побед коллективно организованной энергии людей над стихиями суровой природы севера. В то же время — это отлично удавшийся опыт массового превращения бывших врагов пролетариата-диктатора и советской общественности в квалифицированных сотрудников рабочего класса и даже в энтузиастов государственно-необходимого труда». Победители-каналоармейцы с вынужденным энтузиазмом тут же отправились прокладывать следующий канал — Москва — Волга.

Когда в 1937-м Генриха Григорьевича арестовали, книгу о Беломорканале изъяли из библиотек. Возможности «перековки» экс-наркому не предоставили, хотя в последнем слове на суде он просил: «Граждане судьи! Я был руководителем величайших строек-каналов. Сейчас эти каналы являются украшением нашей эпохи. Я не смею просить пойти работать туда хотя бы в качестве исполняющего самые тяжелые работы… Советский суд отличается от буржуазных судов тем, что он, суд, рассматривая преступления, опирается на законы не как на догму, а руководствуется революционной целесообразностью. Страна наша могуча, сильна как никогда, очищена от шпионов, диверсантов, террористов и другой нечисти, и я прошу вас, граждане судьи, при вынесении мне приговора учтите, есть ли революционная целесообразность в моей казни теперь… Я обращаюсь к суду с просьбой, — если можете, простите». Не простили…

Московские процессы

В августе 1936 года прошел первый из больших московских процессов 1936–1938 годов, в результате которых были приговорены к смерти и казнены лидеры оппозиции. Всего таких процессов было три. В августе 1936-го в рамках дела «антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра» судили Зиновьева, Каменева и 14 их сторонников. В январе 1937 года на процессе по делу «параллельного антисоветского троцкистского центра» предстали такие видные приверженцы Троцкого, как Ю. Л. Пятаков, Г. Я. Сокольников, К. Б. Радек, Л. П. Серебряков и др. Последний процесс состоялся в марте 1938 года. На этот раз судили Бухарина, Рыкова, Угланова и других сторонников правых, а также некоторых троцкистов вроде заместителя наркома иностранных дел Н. Н. Крестинского и самого Ягоды, не примыкавшего по-настоящему ни к одной фракции. Как и процессы по делам «вредителей», они строились по одному сценарию. Борьба со Сталиным объявлялась заговором с целью захвата власти. При этом у арестованных оппозиционеров выбивали признание, будто бы они действовали в связи и по заданию разведок Англии, Германии, Польши и Японии. С Францией у Советского Союза в тот момент были хорошие отношения, поэтому она из числа покровителей мнимых заговорщиков исключалась.

Падение Ягоды оказалось непосредственно связано с первым большим московским процессом в августе 1936 года, когда по обвинению в убийстве Кирова и намерении совершить государственный переворот вторично судили Зиновьева, Каменева и ряд их соратников. В подготовке этого процесса главную роль уже фактически играл Ежов.

22 августа 1936 года, предчувствуя неизбежный арест после того, как его имя было упомянуто на процессе по делу Каменева и Зиновьева, застрелился один из ближайших соратников Бухарина, Михаил Томский, бывший глава советских профсоюзов, директор Объединенного государственного издательства. Вечером Каганович, Ежов и Орджоникидзе сообщили об этом Сталину в Сочи специальной шифровкой: «Сегодня утром застрелился Томский. Оставил письмо на Ваше имя, в котором пытается доказать свою невиновность. Вчера же на собрании ОГИЗа в своей речи Томский признал ряд встреч с Зиновьевым и Каменевым, свое недовольство и свое брюзжание. У нас нет никаких сомнений, что Томский, так же как и Ломинадзе, зная, что теперь уже не скрыть своей связи с зиновьевско-троцкистской бандой, решил спрятать концы в воду путем самоубийства (а ведь Орджоникидзе был другом Ломинадзе, память которого теперь предал. — Б. С.).