Сепаратист

Немного повезло в том, что легионеры слишком близко разместили артиллерию. Нет, в принципе они были правы. На такое расстояние даже залпами стрелять бессмысленно. Если и подстрелишь кого, критично на боеспособности артиллерии это не скажется. Слишком далеко — но только не для старика. Он просто выбил всех, кто умел обращаться с пушками и картечницей, так что первоначальный план у легионеров сорвался. Они хотели для начала смешать нас с землей, а потом уж повеселиться с выжившими. Не вышло. Началась перестрелка, нас постепенно зажимали, к тому же внушительный, как мне казалось, запас патронов, который мы взяли в дорогу, начал заканчиваться.

Мы могли еще уйти. Если оставить беженцев, можно было попытаться прорваться, выбраться. Воспользоваться манном, силами Керы, и помощью старика. Я так и не решился, тянул до последнего, а потом уже и поздно стало — нас слишком плотно зажали, оба локомобиля были повреждены.

Помощь пришла, когда мы все уже начали прощаться с жизнью. Ребята из Бургоса, оказалось, действительно контролируют свою территорию. Никто не ждал их появления так скоро, ни мы, ни армия метрополии. Легионеров, уже праздновавших победу, просто смели.

Потом была радость от встречи с союзниками, переговоры. Домина Петра нашла своего брата, а Рубио — парней, которые взяли на себя ответственность за Бургос. Опять-таки повезло, необходимость в дальнейшей поездке отпала, обо всем, что необходимо, договорились на месте. Жаль, от беженцев, которых мы спасали, осталась едва ли половина.

Забавно, но Петра не хотела остаться с братом. Во-первых, он не сильно обрадовался ее появлению. То есть, нет, было видно, что сестру этот серьезный и взрослый уже мужчина любит до безумия, и именно поэтому он не мог одобрять того, что она, во-первых, сбежала от отца, а во-вторых нашла такой способ укрыться. Я невольно оказался свидетелем их ссоры. Не хотел подслушивать, просто они ругались возле нашего локомобиля, а я в этот момент пытался хоть немного вздремнуть в кузове, устранившись от переговоров. Доминус Валерий Алейр экспрессивно объяснял, насколько безрассудно и опасно было поступать так, как поступила Петра, и сколько боли и горя она принесла своим родным. Особенно отцу, сам-то Валерий понятия не имел, что его любимая младшая сестренка отправилась на фактически беззаконные территории в одиночку и без охраны. И тут такой сюрприз.

— Это еще удивительно, что ты отделалась лишь переломом, сестричка! — возмущался эквит. — Надо полагать, благодарить за это следует этих парней из Памплоны. Ты хотя бы понимаешь, что могло случиться, если бы они были не столь благородны? Опустим возможность, что тебя могли просто оставить без помощи или и того хуже. Ты представляешь, что случилось бы, вздумай они потребовать помощи от отца в обмен на твою безопасность?

— Милый Валерий, неужели ты полагаешь, что твоя сестра настолько глупа, что стала бы иметь дела с бесчестными людьми?! И, между прочим, главная опасность мне стала грозить только после того, как сюда пришел доблестный имперский легион. — Тут Петра явно лукавила, хотя, скорее, последние впечатления просто перекрыли более ранние воспоминания. — Ты просто не представляешь, какие ужасы творят эти мрази!

— Представляю, и получше тебя, — отрезал Валерий. — Если ты думаешь, что когда-нибудь легионы вели себя много лучше во время подавления бунтов, ты плохо учила историю. Впрочем, согласен, в этот раз они перешли всякие границы. Но и повстанцы, поверь мне, далеко не все образцы добродетели.

— Я и не говорю, что они невинные овцы. Но их к этому принудили! Людей лишили работы и средств к существованию. Целые области. Ты знаешь, что язычников вовсе не выселили? Их уничтожили, почти полностью! Меня удивляет, что повстанцев поддерживаешь только ты, а не вся наша семья! Все семьи! Как может отец улыбаться в сенате этим тварям, зная, что они творят?

— А вот это уже не твое дело, — отрезал Валерий. — И не дай бог, ты что-то такое скажешь по возвращении. Если не хочешь, чтобы наши семьи повторили судьбу неблагонадежных.

— То есть ты знал?! И отец знал?!

— Да. Об этом знает большинство, если не все главы семей эквитов в республике, и вообще все, кто хоть что-то значит. В красивые сказки, которые рассказывают плебсу, верит только плебс.

— И ты можешь спокойно ходить в храмы чистого зная, что они творили?

— Именно так. И, надеюсь, ты будешь поступать так же, если не хочешь стать неблагонадежной. В конце концов, язычникам никто не мешал отречься. Пускай хотя бы для вида! Нет, им нужно было непременно показать свою принципиальность. И чего они добились? Да у половины республики до сих пор в подвалах домашние алтари!

— Да? А что ты скажешь о том, что в Васконе проводились кровавые жертвоприношения в честь чистого бога? У доминуса Диего остались бумаги из магистрата: там каждый день убивали детей! Якобы для поддержания жизни остальных горожан. Я даже могу их тебе показать — он отдал их мне на хранение.

— Доминус Диего? — живо заинтересовался Валерий. — Это не тот ли Диего кровавый, палач иерарха Ноны, за которого обещают тысячу сестерциев серебром и прощение грехов? А неофициально еще и перемирие с бунтовщиками заключить обещают?

Тут мне пришлось приложить некоторые усилия, чтобы не выдать своего присутствия. Не знал, что я настолько популярная личность. Странные ощущения. С одной стороны — приятно, что я их настолько достал, что за меня объявили награду, но с другой стороны, проблем это может принести множество.

Петра пораженно замолчала на пару секунд, а потом стала яростно отрицать, что я тот самый Диего. Тем самым, на мой взгляд, выдала меня с потрохами. Впрочем, не думаю, что я сам смог бы сохранить невозмутимую физиономию, узнай такое, так что винить девушку не стал. Наоборот, удивился. Кто я ей, чтобы так защищать? Неожиданно, но приятно. Валерия, естественно, нисколько не обманули жалкие попытки Петры меня выгородить:

— Мне абсолютно плевать тот это Диего, или какой-то другой, — прошипел Алейр. — откровенно говоря, туда этому Ноне и дорога, мерзкая был личность. Доводилось общаться. Даже если это тот Диего, я буду молчать — Алейры умеют быть благодарными. Но вот эти документы, девочка, ты передашь мне. И не дай боги ты кому-нибудь про них расскажешь!

Мысленно я взмолился — соглашайся! Этот товарищ явно знает, как такими бумагами лучше распорядиться. А если он захочет их уничтожить… Что ж, на такую плату за молчание я согласен. Если он сейчас объявит всем, что тот, за чью голову назначена награда в тысячу сестерциев тут, рядом, мне вряд ли удастся уйти. Не знаю, как просто деньги, а вот прощение грехов и возможность убраться в метрополию и жить там спокойной жизнью слишком большой соблазн, чтобы не попытаться. Я не мизантроп, и не думаю, что все люди сволочи, но и не блаженный, готовый в каждом видеть брата. Десять человек не захотят предать, а одиннадцатый соблазнится. В общем, ничего сильно плохого в просьбе Валерия я не увидел, а вот Петра почему-то возмутилась:

— Вот, значит, как, дорогой братик? Шантажируешь меня? Готов предать человека, который спас сестру? Не ожидала от тебя такого!

— Не нужно все так остро воспринимать! — попытался сгладить углы доминус Алейр, но куда там, Петру было уже не остановить. В ход пошли обвинения в трусости, бесчестности, и прочих грехах, так что в конце концов даже сверх терпеливый и любящий мужчина вышел из себя:

— Можешь думать, что хочешь, сестренка. Но имей ввиду — потакать взбалмошной девчонке, каковой ты являешься, я не собираюсь. Не позволю тебе испортить жизнь себе и окружающим. Я и подумать не мог, что ты настолько ребенок! Хотя мог бы догадаться! Это додуматься надо было, вместо того, чтобы поговорить с отцом и аргументировано объяснить, почему не хочешь замуж, вздумала сбежать! Я до сих пор поверить не могу, что ты настолько безответственна!

— Это здесь ни при чем, — отмахнулась Петра. — Да, возможно, я перегнула палку, но ты не слышал, как папенька нахваливал мне этого хлыща. Просто образец благочестия и светоч разума, а уж как он перспективен! При том, что вся столица знает — этот любитель молоденьких мальчиков кроме них может думать только о вине и опиуме.