Страница 5 из 6
Белая, Ве́щица пришла
История эта давняя. Такая давняя, что и забылась уже. Лишь отголоски её витают в пепле горящих деревень.
Жил в одной такой деревне Микула. Сколько лет жил неведомо. Знали про него, что пришел Микула в селенье давным-давно, да так и остался.
Никто не знал, откуда пришел Микула. Ни рода его, ни племени, но ходил он всегда в плаще из крапивы, не снимая. Что бы не происходило – из дому без плаща не ногой. Такая вот в мужике причуда была. А людям говорил, что духом слаб, и крапива якобы от нечистой силы его бережёт. Не врал в каком-то смысле.
Подросло с тех пор у Микулы три сына и три дочери. Все детки были или женаты, или уже на выданье. Незамужней оставалась Глаша. Средненькая. А не женатым Богдан был – младший сынок.
Деревня эта стояла на отшибе и славилась в округе своими долгожителями. Микуле по осени стукнуло сто лет. Жене его Акулине – шестьдесят. Младшенького она родила уже в сорок два годка. Хороший парнишка. И все люди в деревне были им под стать. Что и говорить – счастливые времена!
Каждая из его дочерей на восемнадцатилетие плела отцу новый плащ. Да голыми руками. Да с полнолуния до полнолуния вплетая в крапиву красную нитку. Только тогда он считался действенным. Но только не подумайте, что мука адская плести из крапивы. Микула дочек любил. Крапивку ту сушили, мяли в мешках, а потом чесали и пряли. Ткань получалась гладкой и блестящей, словно шёлк из китайской земли доставленный. Ну или почти…
Поговаривали, что Микуле даже не сто, а все двести лет, а прячется он от самой Смерти…
***
В тот год стояла яркая, нарядная осень. На полях созрела рожь и ячмень, косьбу укладывали в высокие стога в поле и на дворах, лук сплетали в длинные косы. Женщины отбеливали лён у реки. Бабье лето было в самом разгаре!
Женщины своё дело сделали: рожь пожали, в стожки уложили; в поле теперь трудились одни мужчины. И вот однажды среди снопов в поле появилась краса-девица. Прошлась она средь мужиков, и у всех челюсти так и поползли вниз. Фигурка точёная, коса словно пук соломенный, полные икры и глаза чёрные, как смоль.
Богдашка, Микулы сынок, так в сноп свой и присел. А она знай себе, плывёт легкой ладьёй по полю и, ни слова не говоря, сворачивает к домику на опушке.
Дом тот давно пустовал и вот-вот мог развалиться. Не могли молодые парни позволить такой девке-красе в развалюхе ютиться. Собрали инструмент и в три дня общими усилиями хату починили.
А незнакомка только бровью повела одобрительно. Молоком напоила с хлебом и свежим медком. Смотрит, на губах улыбка играет, а сама помалкивает.
– Как зовут тебя, девица, и чья ты будешь? – осмелился спросить её молодой мужчина, женатый уж третий год, Гаврила. Взгляд от неё отвести не мог весь день, косился, а в глаза глянуть страшно. Чувствует, что пропал.
Смеётся ему в лицо незнакомка и отвечает:
– Скоро я скажу своё имя. А пока это секрет. И стар, и млад за мной пойдёт. Стоит лишь пальцем поманить. Но тебя среди них не будет…
– Как ты можешь быть для всех? Выбери одного, или мы за тебя драться будем. Устроим состязание!? Кто победит, тот тебя в жёны и возьмёт, – выскочил вперёд разгоряченный Богдан.
Смеется красавица:
– Здорово вы это за меня решили.
Смеётся, а сама на Богдана поглядывает.
«Хорош парнишка – высокий, плечи широченные, губы словно вишни спелые, руки сильные. Шея белая, на щеках румянец играет… А что если… его попросить у Микулы? Отдаст ли?».
Возвратились мужики по домам. Рассказывают. А бабам интересно.
Стали они по одной ходить, смотреть на пришлую красавицу. Девчонки стайками, жёны с гостинцами. Тут уж и старухи не выдержали…
Девушки, краснея, болтали, что в избушке красивый парень поселился. Бабы постарше, что зрелый муж. Третьи, такие как бабка Гаврилы, старуха Аглая, пряча глаза и вовсе крестясь, убежала из избушки со страху под гогот нагловатых парней:
– Что бабуся, краса глаза жжет?
– Белая пришла! Ве́щица пришла, – шептала Аглая под нос. А возвратившись домой, голосом дрожащим, сына поучать стала:
– Уходи, сынок, из деревни. Собирай жену, деток и уходи. Это Смерть в деревню пришла!
– Да ну тебя, мама…как такая красавица может смертию быть? Смерть она ж старуха с косой…
– Э, нет…по крылечку она молодухой идёт, по новым сеням – красно-девицей. Пред другими то волхвом, то удалым добрым молодцем – лик её меняется для того, кто на неё посмотрит.
Испугался Гаврила и на следующий же день с телегой добра ушёл к тёще в соседнюю деревню.
Вслед за ним и другие, бабками наученные, по-тихому, никому ничего не сказывая, покинули деревню в предрассветные часы. А слухи о красавице всё кругами вокруг Микулы ходили…
– Может, и мне сходить на красавицу посмотреть? – спросила мужа Акулина. Доселе он её не пускал, и она томилась в неведении. Много ли в деревне новостей да развлечений? А тут вся деревня на ушах по этой девице…
– Мам, там же не девица, там юноша…а ладный какой…– зарумянилась Глаша.
– Могёт, там целое семейство поселилось? – предположила Акулина. Уж больно разброд в деревенских большой: и парень, и девушка, и богатырь – кого только там не видели.
– Не ходи. Что-то мне ента странная семейка не нравится, – Микула присел на лавку. – Богдашка-то где?
– Торчит там денно и нощно! Уведёт его… старуха с косой… – ворчала себе под нос бабушка у печки, мать Акулины.
– Бабуль! Там же парень молодой. Сказываю… Таких красавцев я в нашей деревне и не видывала! Коли не женатый… сосватай меня, батенька! Сходи! – умоляла его Глаша, кидаясь с мольбой прямо под ноги. Но Микула сидел мрачен, как ноябрьская туча. Чуял он неладное. Особенно после слов старой бабушки. А то, что Богдашка, младшенький его, у той крали лапти протирает, ещё больше взволновало. Накинув плащ из крапивы, ступил Микула за порог, но на полпути остановился. Снял его, повесил на забор, и лишь тогда уверенно дальше зашагал.
А уже вечерело…ветер поднялся, вороны кричат, собаки всполошились, воют…Распахнул Микула дверь избы без стука, смотрит, а Богдан у ног красавицы сидит, голову на колени положил, а руками бёдра её удерживает.
– Поди вон! – прикрикнул Микула, глядя на сынка. Узнал он в девице старую знакомую – Cмepть. Богдан вышел из дома, а когда закрыл дверь, Смерть заговорила:
– Что ж ты так кричишь? Мне твой парень шибко глянется. Долго ты припеваючи жил-поживал: отдай его мне теперь… да ещё сто лет живи…
– Пожил я своё. Да и пора ответ держать…
– Пора, говоришь, пожил? Тебе ли сроки указывать? Твой грех уже давно на детях лежит! Ешо до их рождения! – крикнула девица. – Думаешь, так просто – смерть обойти?
– Я тебе тогда дорогую цену заплатил!
Засмеялась Ве́щица.
– Так ли был дар твой дорог? Сперва по праву старшего, невесту у брата отнял. А когда та себя порешила от горя, жизнь её на братову поменял! В итоге мне оба достались! – смеялась она. – Такой ценой выхлопотал себе долголетие? Ааааа…ещё ты у меня нитку обереговую с запястья снял. Памятную. Вот разозлил ты меня! Она-то тебя и хранила все эти годы. Всё! – громовым голосом протрубила она. – Или всё ж, теперь на сынка свою жизнь выменяешь?
– Нет, нет…умоляю! Забери только меня! Меня одного!
– Не всё в моей власти. У каждого есть судьба. Она красной нитью вьется по жизни, пока не развяжется. А я пришла лишь напомнить, да урожай собрать… – сказала Смерть и села на лавку. За окном завыло, затрещало, Богдан в дом заскочил, да и застыл.
Вышла Смерть, а они не смогли с места сдвинуться, ни Микула, ни сын его. Сверкнула молния во всё небо, и где-то в деревне, там, куда ударил столб молнии, занялся огонь. Ветер выл, сгибая деревья до земли. Снопы поднимались в воздух и летали по деревне большими огненными драконами, несущими Смерть. Где они падали – загорался новый дом. К утру почти вся деревня выгорела.