Страница 10 из 20
Однако, несмотря на свой авторитет, не спешил атаман Денисов вольницу казачью пресекать. Напротив, он представил царю прожект «Положения об управлении Войском Донским», в котором все вольности закреплялись на бумаге волею царя.
Царю прожект Денисова крайне не понравился. Александр вынашивал совершенно противоположную идею: перевести казаков на службу по образцу военных поселений. Поэтому, вспомнив, что его генерал-адъютант Чернышев водил по тылам французов казачьи полки, царь отправил его в Новочеркасск. Официально Чернышев возглавил комиссию по рассмотрению прожекта Денисова. Тайное же задание было другим: максимально сблизить этот прожект с аракчеевским уставом войсковых поселений.
Александр Иванович сидел за столом в отведенном ему кабинете в войсковой канцелярии и читал аракчеевский устав. Он все больше убеждался, что здесь, на Дону, аракчеевщина не приживется. Казаки и так с детства учатся и воевать, и хлеб сеять, и коней выращивать. Зачем им еще и занятия на плацу, зачем им совершенствование навыков пешего строя? Зачем им штыковой бой? Конь и шашка – вот оружие казаков. И они это доказали в последней войне.
Шум с улицы отвлек Чернышева от неприятного чтения и тяжелых мыслей. Он выглянул в окно и увидел, как двое казаков ведут под руки человека в одном исподнем, а он вырывается и кричит, чтобы его отпустили. Лицо этого человека показалось генералу знакомым. Он распахнул окно и приказал привести бедолагу в кабинет.
Когда человека ввели, он, увидев Чернышева, обрадовался и торопливо заговорил:
– Ваше превосходитство, Лександр Иваныч! Вы меня не помните? Люнебург…
Чернышев вдруг вспомнил этого улана. Лихой рубака. Он сам ему Георгия за храбрость под Люнебургом вручал. Как же его фамилия?
– Егорьев? – внезапно вспомнил генерал.
– Я, ваше превосходительство! – заулыбался улан.
– Что он сделал? – обратился генерал к конвойным
– Так ничего, ваше превосходительство. У него документов при себе нет. Говорит, потерял.
– Я знаю этого человека и ручаюсь за него. Оставьте его здесь и найдите ему одежду.
Когда казаки ушли, генерал вновь окинул взглядом бравого улана.
– Что ж ты, братец, в этаком виде разгуливаешь? – спросил он.
– Да не разгуливал я. Речушку переходил, да в яму провалился. Одежонка-то и промокла. Как на берег вышел, повесил ее сушиться. И тут, видать, сморило меня. Проснулся, а одежонки и нет. Туда, сюда – нет нигде. Тут меня казачки и взяли.
– А как в этих местах оказался?
Этот вопрос вызвал замешательство Егорьева, что не ускользнуло от внимательного взгляда генерала. Но скоро улан оправился, на лице его появилась решимость, и он заговорил:
– Вам, ваше превосходительство все, как на духу расскажу, а там уж воля ваша. Делайте со мной, что хотите. Только рассказ мой будет долгим.
– А я никуда не тороплюсь. Рассказывай.
– Я ведь в Россию только в прошлом году вернулся, – начал Егорьев свой рассказ. – без малого шесть лет по чужбине мотался. Мы ведь тогда так до Парижа и не дошли. Мы только в Лиль вступили, как говорят: победа. Бонапартий сдался. Месяц мы там простояли, и пришел приказ домой возвращаться. Да только не успели мы вернуться, как нам сказали разворачиваться и на Париж идти. Бонапартий, мол снова армию собрал, да на нас двинулся. Вот же неугомонный. Да только опять не довелось Париж увидеть. Мы только до Вердена дошли, а нам уж говорят: разбили, дескать, Бонапартия пруссаки да англичане. Опять стали мы на постой. Ждем, когда домой прикажут двигаться. Наконец, дождались, снимаемся с лагеря, да только не на восход идем, а дальше на закат. Не уж то, думаю, опять Бонапартий не угомонится. Оказалось, что наш полк вместе с другими оставляют за порядком приглядывать. Чтобы, дескать, французы опять чего не учинили. Три года мы там стояли, ели-пили, вроде как за счет французов. Нам так сказали. А когда уходить собрались, кабатчики принесли нашему полковнику счет аж на 300 тысяч рублей. А где он их возьмет? Ежели б на весь полк поделить, то как раз все жалование за три года и ушло бы. Дак от этого жалования почти ничего и не осталось. Что делать? Пошел наш полковник к командующему, графу Воронцову. Так мол и так. Оказалось, не мы одни такие. Всего счетов аж на полтора миллиона набралось. Их сиятельство, дай бог ему здоровья, все наши долги на себя взял…
Стук в дверь оборвал рассказ улана. Сразу после этого в дверь просунулась голова и рука казака, в которой он держал поношенное, но чистое казачье одеяние.
– Вот, ваше превосходительство, кажись, должно подойти, – произнесла голова.
Егорьев вскочил со стула и, мгновенно оказавшись у двери, принял одежду. Торопясь он натянул на себя шаровары, бешмет, сверху накинул халат, по которому еще можно было догадаться, что он когда-то был коричневым, и подпоясался кушаком.
– Благодарствуйте, ваше превосходительство, – с видимым облегчением произнес Егорьев, – сказывать дальше?
– Сказывай. Да только я не пойму, зачем ты так издалека начал? Это как-то связано с тем, что с тобой случилось?
– Как же не связано? Издалека я начал, чтобы было понятно: за шесть лет войны мы с офицерами как родные стали. Они нас по именам-отчествам всех знали, и мы за них в огонь и в воду готовы были идти. Да, что я вам об этом говорю, вы и сами это знаете.
– Знаю, продолжай.
– Ну, вот, вывели нас в Россию. Офицеров отправили на отдых в столицу, а нас в Малороссию на венное поселение. Наш полк разместился в Балаклее. Зиму мы кое-как пережили, хотя каждый божий день на ногах. То в лес идем за строевым лесом, оттуда бревна волоком тащим, то по плацу маршируем. Не успеет голова на скатку упасть, а уж подъем и все по новой. А как весна пришла, вовсе невмоготу стало. Ко всему добавились еще и работы в поле. Отрядили меня уланы сходить к начальству, чтобы, значит, хоть бы шагистику на плацу отменили. Зачем уланам шагистика? Пошел я, только полковник меня и слушать не стал. А чтоб я не совался не в свое дело, приказал прогнать через роту с палками. После этого не только уланы возроптали, а и мужики. Им тоже доставалось: весь день в поле, а вечером пыль с места на место переметать, да три дня в неделю на плацу маршировать. И тут до нас дошли слухи, что в соседнем Чугуеве уланы и мужики перестали подчиняться офицерам, и требуют отменить военные поселения. Ну и мы так же со своими обошлись. Царю челобитную отписали и ждем ответа. А дождались Аракчеева с войском. Пока у нас порох да пули были, мы отстреливались, да только они быстро закончились. И началась расправа. Сразу начали зачинщиков искать. Так на меня первого полковник указал. Приговорили меня к расстрелу. Но потом вызвал сам Аракчеев и говорит: «Решил я смягчить приговор. Вместо расстрела прогонят тебя через полк с шпиц…, шпиц…»
– Шпицрутенами, – подсказал Чернышев.
– Вот-вот с ними, будь они неладны. Два раза через полк. А уже знаю, что это такое. Мне один раз роты хватило. «Лучше расстреляйте, – говорю». «Нет, – говорит он, – для тебя, собака, это будет слишком легкая смерть». Ну, когда меня от него вывели, я увидел коня без привязи, вскочил в седло и утек. Дальше вы знаете.
– А куда ж ты коня дел?
– Загнал я коня, ваше превосходительство. Погони опасался.
– Не зря опасался. Искать тебя будут пока не найдут.
– А хоть день, да мой! Живым я им не дамся. Сквозь строй больше не хочу.
– Ты понимаешь, братец, что ты дезертир? Да к тому же бунтовщик!
– Понимаю, ваше превосходительство.
– И чего ты от меня ждешь?
– Воля ваша. Прикажете расстрелять, богу за вас молиться буду.
В это время на улице послышались крики. Чернышев распахнул окно и увидел троих конных жандармов, которые спрашивали, где находится начальство.
Генерал вышел на крыльцо войсковой канцелярии. Жандармы его сразу заметили. Старший из них спешился и строевым шагом подошел к Чернышеву.
– По приказу графа Аракчеева разыскиваем беглого преступника Егорьева Илью, ваше превосходительство, – козырнув, доложил жандарм.