Страница 32 из 100
Новиковы и Фицеры стали частью того потока русских мигрантов, что хлынул из Маньчжурии за границу – в Австралию, США, а также в прибрежные области Китая, которые японцы оккупировали позже и где они никогда не устанавливали столь жесткого контроля, как в Маньчжурии. С 1933 по 1937 год из Харбина уехали 20 тысяч русских (см. Таблицу 1). Особенно торопились уехать русские евреи: одни из-за того, что их подозревали в политической неблагонадежности, другие потому, что еврейские магазины и предприятия подвергались нападениям вымогателей – как белых русских фашистов, так и японцев. К 1935 году из Харбина уехали 8 000 евреев из 13 тысяч, а к 1945-му количество оставшихся в городе сократилось приблизительно до 2 000 человек.
Уезжали и молодые русские, хотя чаще всего не по политическим мотивам, а по карьерным соображениям. В конце 1920-х годов Сергей Ермолаев перебрался в Шанхай и стал там преуспевающим джазменом, и туда же отправились его харбинские друзья-джазисты Евгений Гломб и Дмитрий Киреевский. Василий Томский в 1933 году уже руководил театром в Шанхае. Генерал Цуманенко переехал в Шанхай в 1932 году и стал заметным деятелем-антикоммунистом местной русской общины; туда же уехал в 1933 году и князь Ухтомский. В конце 1935 года в Шанхай уехал Николай Меди, в ту пору ему было уже около 35 лет, и в кармане у него лежал харбинский диплом правоведа. Михаил Володченко (Волин) уехал в 1937-м (вместе с русской женой чешского дипломата он открыл в Шанхае первую школу йоги). Семья Гэри Нэша переселялась на восток постепенно, и к концу 1930-х годов одни родственники осели в Тяньцзине, другие – в Шанхае[302].
Былая слава русского образования в Маньчжурии быстро померкла. Юридический факультет был упразднен, а в 1937 году японцы запретили русским учиться в Харбинском политехническом институте. К концу 1930-х единственным в Маньчжурии высшим учебным заведением, где русские могли обучаться на русском языке, оказался Северный Маньчжурский университет, созданный в 1938 году на основе уже существовавших харбинских заведений и имевший коммерческий и технический факультеты. Все русские средние образовательные учреждения стали государственными, и в начале 1938 года правительство Маньчжоу-го постановило, что отныне все русские школы обязаны следовать той же учебной программе, какая была принята в китайских и японских школах. Несколько школ после этого просто закрылись, в том числе две английские школы, две католические монастырские школы, лицей Святого Николая, два коммерческих училища и несколько гимназий, в том числе заведение Оксаковской. Когда закрылась та советская школа, где училась будущая мать Мары Мустафиной, девочке пришлось перейти на домашнее обучение, поскольку в 1940 году детям тех родителей, которые получили советские паспорта, уже не позволялось поступать в школы для русских эмигрантов[303].
Свой политический пыл эмигранты, особенно из молодого поколения, все чаще проявляли в постепенно крепнувшем фашистском движении. Лидером его был Константин Родзаевский, родившийся в 1907 году в Благовещенске в семье нотариуса и приехавший в начале 1920-х годов в Харбин, где он поступил на юридический факультет. Его сторонником и заместителем в деятельности русской фашистской организации в Харбине стал товарищ по факультету Михаил Матковский, сын белого генерала. Родзаевский был харизматичен, в выступлениях подражал театральным ораторским манерам Муссолини. Матковский слыл более проницательным и уравновешенным. Именно он при японцах возглавил всесильное Третье отделение БРЭМа (ведавшее выдачей виз и паспортов), где Родзаевский тоже занимал важную должность[304].
С начала 1930-х годов русские фашисты в Харбине с энтузиазмом сотрудничали с японцами и – уже с меньшей охотой и под давлением японцев – с атаманом Семеновым, в котором молодой Родзаевский видел ходячий анахронизм[305]. Важной харбинской организацией был и основанный в 1929 году Русский клуб, который возглавлял бывший царский генерал, со временем ставший фашистом. Вскоре фашисты получили привилегии при поступлении на службу в полицию и гвардейские части, потому что там уже служило немало сочувствующих; интеллектуального веса нарождавшемуся движению прибавило и то, что на юридическом факультете собралась целая группа студентов-фашистов. Русская фашистская партия (РФП), основанная в 1931 году, на пике своего существования в середине 1930-х насчитывала – по крайней мере, по распространявшимся ею самой сведениям, – 20 тысяч членов; впрочем, другие скептически полагали, что эта величина сильно раздута. Председателем партии стал белый генерал-лейтенант Владимир Косьмин, который в 1920-е годы возглавлял террористическую организацию, совершавшую вооруженные налеты на границу и вылазки на советскую территорию[306].
Фашисты придумали себе лозунг «Бог, нация, труд!», однако своей истинной целью они считали борьбу за правое дело. В одном фашистском манифесте говорилось, что, хоть в эмигрантской жизни хватает распрей и расколов, «для тех, кто любит Россию не только на словах, но и на деле, кто готов нести жертвы ради патриотизма и по-настоящему хочет бороться, есть только один путь – вступить в ряды русских фашистов-чернорубашечников». Русские фашисты, как и итальянские, были корпоратистами, но в отличие от итальянцев, негативно относившихся к католической церкви, были вполне лояльны к Русской православной церкви, да и намного терпимее к идее монархии. Генерал Косьмин и другие идеологи русского фашизма любили подчеркивать, что вдохновляются не столько иностранными, сколько отечественными примерами. Впрочем, возможно, в силу многонационального характера Харбина, а также в силу давних российских имперских традиций, русские фашисты готовы были предоставить в своем будущем русском фашистском государстве равные права и нерусским по крови подданным (кроме евреев). Они надеялись также, что латыши, поляки и прочие народы, чьи земли входили прежде в состав России, добровольно пожелают строить возрожденную Евразийскую российскую империю. Легкое советское влияние можно уловить в том, что фашисты использовали термин «советы», называя так ячейки своей корпоратистской модели власти. Но партийцы, в отличие от коммунистов, не называли друг друга «товарищами», пользуясь более воинственным словом – «соратник»[307].
Квазивоенная форма была едва ли не обязательным атрибутом в уличной политике межвоенного периода, и форма, которую придумали себе русские фашисты, состояла из помятой черной фуражки с черным козырьком, черной рубашки с наглухо застегнутым воротом, черных брюк-галифе и черных сапог до колена. А чтобы члена РФП не приняли за простого шофера, он носил еще и офицерскую портупею (обхватывавшую не только талию, но и плечо) и нарукавную повязку, на которой виднелась черная свастика на фоне ярко-оранжевого кружка с тонким белым ободком. Черно-желто-белые нашивки повторяли цвета имперского стяга Романовых.
Подобно итальянским фашистам и германским нацистам, их русские единомышленники впервые привлекли к себе внимание физическим насилием в отношении политических врагов и евреев. Позднее дали о себе знать несколько различные представления о том, насколько важная роль в партийной доктрине должна отводиться антисемитизму: Родзаевский оставался ярым антисемитом, а Матковский предпочитал не заострять на этой теме внимание[308].
В середине 1930-х некоторые русские эмигранты, заполняя анкету БРЭМа, в графе о политических взглядах уже называли себя «фашистами». Из тех, кому позже предстояло уехать в Австралию, наибольшей известностью в фашистских кругах пользовался журналист Сергей Ражев. В первом опроснике, подшитом к его личному делу, он написал: «Я хочу, чтобы Россией правили националисты, – это мое единственное политическое убеждение», а в 1936 году, отвечая на соответствующий вопрос, он уже отрекомендовался «фашистом», приписал, что с 1932 года состоит в рядах Русской фашистской партии, и отмечал, что рекомендации ему может дать Родзаевский. Ражев был сыном кондитера и приехал в Харбин в начале 1920-х годов. Он успел неудачно поучиться в Льеже (в Бельгии), затем недолгое время в Харбинском политехническом институте, после чего целиком отдался политической деятельности и журналистике. В 1930-е годы он работал в редакции фашистского ежедневника «Наш путь», а с 1936 по 1944 год – у Матковского в Третьем отделении БРЭМа. Его жена, Ираида Рожнатовская, была дочерью священника и имела за плечами гимназическое образование; в анкете БРЭМа, заполненной в 1935 году, она тоже упомянула о своем членстве в Русской фашистской партии[309].
302
Boris Bresler. Op. cit. Pp. 209, 211; Israel Epstein. Op. cit. P. 90; Ван Чжичэн. История русской эмиграции в Шанхае. М., 2008. С. 470; Виктория Шаронова. Указ. соч. С. 165 (Цуманенко); Князь Георгий Федорович Ухтомский… C. 28; Russians in China, pp. 75–76; И. M. Шнитцер-Смолянинов. Михаил Николаевич Волин, Russians in Australia. Melbourne, University of Melbourne, 1989. No. 12; Гэри Нэш. Указ. соч.
303
С. В. Смирнов. Указ. соч. С. 181; J. H. Simpson. The Refugee Problem: Report of a Survey. London: Oxford University Press, 1939. Mara Moustafine. Secrets and Spies… Р. 340.
304
John Stephan. Op. cit. Рp. 49–53, 175, 334–335; В. Я. Бирштейн. Смерш, секретное оружие Сталина. М., 2018.
305
Boris Bresler. Op. cit. P. 208; John Stephan. Op. Cit. Рp. 68–69, 145–46, 180. В 1934 г. Родзаевский побывал у Семенова в Даляне с визитом вежливости. В 1937 г. лидеры фашистской партии и Союза казаков подписали документ, в котором договаривались о координации совместной антисоветской деятельности.
306
Heinz-Dietrich Löwe. Op. cit. Pp. 139, 141–142; С. В. Смирнов. Указ. соч. С. 116–118, 120; John Stephan. Op. cit. Рp. 69, 180. В 1938 г. партия была переименована в Русский фашистский союз (РФС) – очевидно, в попытке привлечь и другие объединения правого крыла.
307
Erwin Oberlander. The All-Russian Fascist Party, Journal of Contemporary History. 11966. Vol. 1, no. 1. Pp. 160 (цитата), 170, 172; Heinz-Dietrich Löwe. Op. cit. Pp.145.
308
John Stephan. Op. cit. Рp. 52, 75–77, 200.
309
Н. И. Дмитровский-Байков. Сергей Ильич Ражев (С. Яворский) // Австралиада. 1998. № 18. С. 20–21; БРЭМ: личное дело Ираиды Владимировны Рожнатовской.